Лариса Соболева - Убийство по Шекспиру
— Да, любопытная теория. Скажите, актеры бывают с увечьями?
— Сейчас вряд ли. А вот в старину Стрепетова, например, была горбатой. Сара Бернар хромала, кажется, у нее был протез… запамятовал, но что-то не то с ногой было. И это никого не смущало, они ведь слыли выдающимися актрисами. А сейчас калек близко к театру не подпускают, несмотря на талант.
— Да? А я видел у кого-то из ваших артисток кривой палец. Мизинец. Мне лично бросилось в глаза. Только вот забыл, у кого…
— Так это у…
Заиграл оркестр, Степа не расслышал имя. Он наклонился к зав. труппой:
— Повторите, у кого?
Тот повторил. Степа выпрямился, лицо его прояснилось: так вот в чем дело!
А Волгина устроила маленькую пытку Сюкиной:
— Кто подтвердит, что в промежутке от семи до девяти вечера вы были дома?
— Младшая дочь, — нервно затараторила та. — Младшая дочь и соседка, она приходила в семь, да, ровно в семь, занять денег. Мы поговорили немного… минут сорок… или сорок пять. Но не больше часа…
— Оксана, пойдем, — схватил ее за руку Степа, увлекая за собой.
— Представляешь, — возмущенно говорила Оксана, не поспевая за Степой, шагавшим широко и быстро, — у Сюкиной алиби! Черт знает что! Но я проверю ее алиби, я никому из этих господ не верю на слово… Да куда ты так бежишь?!
Втолкнув ее в машину к Толику, Степа сел рядом и молчал. Удивление, смятение и множество разных эмоций сменялись на его лице.
— Что-нибудь стряслось? — осторожно спросила Оксана, пораженная необычным поведением Заречного.
— Толик, гони в прокуратуру, — сказал он водителю.
В кабинете Волгиной он устроился напротив Оксаны, положил руки на стол и смотрел на нее с загадочной улыбкой.
— Степа, — разволновалась Оксана, — ты в порядке?
Он часто закивал, блаженно улыбаясь:
— Мы дураки. Мы с тобой прорабатывали все версии, кроме одной…
Эра Лукьяновна пришла в себя, осматривалась. Это не дом, не театр… Где же она? Белые стены, люди… незнакомые люди. Первый порыв был встать, потребовать объяснений. Однако не удалось даже пошевелить ногами и руками. Что такое? Почему?
— Вы видите меня? — спросила врач.
— Ммм… — тихо простонала Эра Лукьяновна. Рот не открывался. Губы занемели. Эра Лукьяновна еще раз попробовала сказать, получилось: — Где я?
Врач поднесла почти к глазам директрисы два пальца:
— Сколько пальцев у меня?
— Д-два… — прошептала Эра Лукьяновна.
— А сейчас?
— Че… че… ты…ре.
— Зрительные рефлексы в норме, — сказала кому-то врач. — Кажется, мы вытащили ее. Отдыхайте.
Эра Лукьяновна почувствовала страшную, нечеловеческую усталость. И не могла понять, откуда взялась эта усталость. Вдруг захотелось спать. Спать крепко и долго. Она прикрыла тяжелые веки и ни о чем не думала.
4
Настала ночь. За окном разыгрался ветер. Оксана и Степа рисовали новый график, чертили стрелочки. Не упустить ни одной детали, чтобы не было ошибки. И постепенно вырисовывалась логика вместе с мотивами, уликами и прочим. Оказалось все довольно просто, жаль, не сами додумались, это немного удручало, оттого им было невесело.
— Все равно нужны веские доказательства, — бросила на стол авторучку Оксана. — Хотя все теперь сходится.
— Давай произведем обыск, — предложил Степа.
— Разумеется… Теперь и обыск и все остальное… Знаешь, Степа, когда щелкаешь загадку самостоятельно, а не при помощи кривого пальца, хочется в свою честь спеть гимн. В нашей ситуации гимна не споешь.
— Согласен, тем не менее результат есть. Не грусти, еще наступит время гимнов. Хочешь, расскажу интересный случай из жизни.
— Ну и что это за случай? Налить еще чайку?
— Наливай.
Она сунула кипятильник в литровую банку, приготовилась слушать, опершись щекой на кулак.
— В прошлом году это было. Представь: зима, мороз, полно снегу. Утро. Заядлые рыбаки, погрузив на спины и детские сани снаряжение, пошли в глубь залива. Лед толстый, ровный. Идут они с час, берега не видно, все слилось в белую массу. Ставят колышки с красными лоскутами, чтоб найти дорогу назад. Были случаи, когда любители подледного лова не возвращались. И вдруг натыкаются на сугроб. Сугроб большой, очертания его несколько странные. Задумались, откуда взялся сугроб, кругом ведь ровное пространство. Обходят они его и видят: из сугроба торчат голенища сапог. Принялись откапывать, а под снегом женщина. Ну, двое назад пошли за милицией, двое остались. Какая уж тут рыбалка. А я как раз гостил у приятеля, он в том районе работает сотрудником милиции. Ну и напросился с ним пойти…
— Понятно, на ловца и труп бежит, — улыбнулась Оксана.
— Нет, ну интересно же… — оправдался Степа.
— Я знаю, что ты любознательный.
— Не трупы меня притягивают, а то, что их сделало таковыми. Ну вот. Трое милиционеров и я с ними доехали до берега, потом пешком шли. Веришь, я взмок. Погода стояла солнечная, ни ветерка, снегу на льду намело по колено. Мы выбились из сил. А шли по колышкам с красными лоскутами. Пришли. Осматриваем труп, прикидываем: убили ее или что другое случилось. Слушай, вот зрелище жуткое! Сохранилась, как живая. Лицо восковое, тело вытянуто в струну, руки по швам сложены. Мой приятель посчитал, что ее убили. А ни крови, ни следов борьбы, ни удушения — мы ее шею осмотрели, должна же остаться странгуляционная полоса, если удушили, — ничего такого не обнаружили. И как она оказалась здесь? Приятель говорит: «Наверное, труп привезли сюда и сбросили в надежде, что растает лед, труп погрузится под воду, а там фиг опознаешь. Тепло и вода изуродуют тело до неузнаваемости, даже причину смерти не установишь». Короче, он все же склонялся в сторону убийства.
— А было по-другому?
Оксана за время рассказа успела заварить чай, налила в стаканы, высыпала остатки сахара и отошла к окну. Степа приступил к неторопливому чаепитию, продолжив:
— Я все на сапоги смотрел. Понимаешь, мне непонятно было, зачем убийца снял с нее сапоги и оставил на месте преступления, аккуратно поставив у тела. Хожу вокруг и не понимаю! Потом беру сапог, рассматриваю, а внутри вижу носок. Носок скомканный, значит, не нога выскользнула, а носок сняли уже после того, как был снят сапог. Во втором тоже скомканный носок. Как ты думаешь, о чем я подумал? Что случилось?
— Степа, откуда я могу знать? Это надо побывать на месте преступления.
— Даю наколки. Лиман. Несколько километров от берега. Существуют полыньи, их сразу не определишь под снегом, следовательно, можно провалиться. Да и любой транспорт завязнет в снегу. Отсюда вывод: не на транспорте приехала сюда женщина, а…
— Пешком шла?
— Точно. Она была живая, когда туда пришла.
— И что? Колись, Заречный, я старше по званию, приказываю.
— Есть, — усмехнулся Степа. — Она пришла сама, без сопровождения. Одна. Потом сняла сапоги, сняла носки, сунула их в сапоги и ждала… когда замерзнет. Поняла?
— Самоубийство?
— Да. Мы сразу не сообразили, как забрать труп, хорошо, у рыбаков санки были. Уложили женщину на санки, обвязали веревками и потянули к берегу. Вскоре выяснилось, что ее давно разыскивает муж, пропала она месяц назад, тогда же поступило от него заявление. Вскрытие сделали, хотя муж был против. Органы внутри превратились в лед, только топором рубить, но, говорят, ждали, когда подтает. Признаков насильственной смерти не обнаружили, а патологоанатом был поражен. Эта женщина должна была дожить до ста лет, настолько здоровые органы внутри. Ее похоронили, а я… знаешь, она у меня из головы не шла. Ну что ее побудило так страшно закончить жизнь? Почему не воспользовалась ядом, пистолетом, веревкой, бритвой, чтоб вскрыть вены? Существует много способов умертвить себя.
Ветер крепчал, подвывал, а ветки деревьев снаружи били по стеклу. Пошел и дождь. Оксана, стоя у окна, пошутила:
— Ну вот, и погода под стать твоему рассказу — жуть наводит.
— Погода как погода, мне всякая нравится. Значит, закрывал я глаза и видел ее там, среди белого безмолвия, одну, живую, за много километров от людей… Знаешь, я заметил одну вещь: когда человек умирает, лицо его теряет выражение. Оно становится никаким… становится маской, часто неприятной. А у нее было выражение. Оно замерзло на лице вместе с телом. Почему-то именно выражение ее лица не давало мне покоя, как заколдовало.
— И что тебя так поразило в ее лице?
— В общем-то ничего особенного. Как бы объяснить… оно застыло в радостном ожидании. Да, наверное, так. При этом глаза ее были закрыты, а ожидание, некое ликование просматривалось. Очень странно. Я часто представлял себя на ее месте, и мне было страшно. У меня, мужчины, нутро сжималось от одиночества и мертвой тишины. А если она пошла в снежную даль вечером? Кстати, так и было, как выяснилось позже. Темнеет зимой быстро, она мгновенно потеряла ориентиры, осталась еще и в кромешной тьме. И я подумал: ну, раз сознательно пошла в ледяную пустыню, то шла до тех пор, пока не выбилась из сил, пока путь назад стал невозможным. И чтобы не оставаться с безмолвным ужасом и с темнотой наедине, сняла сапоги… знаешь зачем?
