Пристрастие к смерти - Джеймс Филлис Дороти
Она сознательно выбрала профессию офицера полиции, зная, что это дело — для нее. Но никогда, с самого начала, не питала на ее счет никаких иллюзий. Если человек нуждается в полицейском, он требует его немедленного, безоговорочного и эффективного присутствия, а если не нуждается, предпочитает забыть о его существовании. Эта профессия обязывает иногда работать с людьми, с которыми не хотелось бы встречаться, и выказывать уважение старшим по званию офицерам, к которым никакого уважения не испытываешь. Порой приходится сотрудничать с теми, кого ты презираешь, и, напротив, выступать против тех, к кому ты чаще, чем допустимо без нарушения душевного равновесия, испытываешь сочувствие, даже жалость. Кейт прекрасно знала удобный постулат: закон и порядок — норма; преступление — отклонение от нормы; работа полиции в свободном обществе может быть успешной только при взаимодействии с теми, кого она охраняет, даже в тех районах, где она априори воспринимается как враждебная сила, воплощающая стереотип репрессивного органа. Но у Кейт было два кредо: «Не сойти с ума можно лишь помня, что притворство бывает тактически необходимо, однако ты не обязана в него верить» и «Будь честна, иначе в твоей работе нет смысла. Делай свое дело так, чтобы твои коллеги мужчины были вынуждены тебя уважать, даже если рассчитывать на то, что они станут любить тебя, не приходится». И не допускай никого из них в свою личную жизнь. В мире достаточно мужчин помимо полицейских, так что не позволяй заманить себя в ловушку интимных связей с коллегами. Ты не позволила себе втянуться в ту непристойную жизнь, которая окружала тебя в Эллисон-Фэаруэзер-билдингс со всех сторон, хотя это было нелегко. Ты трезво оценила свои возможности и определила способ продвижения наверх. Ты не наживала врагов без крайней необходимости, хотя женщине трудно карабкаться в гору, не получая подножек по пути. В конце концов, в любой работе есть свои неприятные стороны. Медсестрам приходится привыкать к вони грязных бинтов, испражнений, немытых тел, к чужой боли, к запаху смерти. Ты сделала свой выбор. И сейчас у тебя, как никогда прежде, нет никаких сожалений.
3
Больница, где Майлс Кинастон работал консультантом-патологоанатомом, уже многие годы нуждалась в новой секционной, но созданию удобств для живых пациентов здесь отдавалось предпочтение перед заботой о мертвых. Кинастон ворчал, но Дэлглиш подозревал, что на самом деле ему было все равно. У него имелось необходимое оборудование, и помещение, где он трудился, было просторной и хорошо знакомой территорией, на которой он чувствовал себя уютно, как дома, в халате и тапочках. Он вовсе не хотел, чтобы его изгнали с нее в более просторное, удаленное и безликое помещение, и его время от времени раздающиеся жалобы были не более чем ритуальными заклинаниями, призванными напомнить больничному комитету о существовании отделения судебной медицины.
Но некоторая теснота в секционной все же давала о себе знать. Дэлглиш со своими сотрудниками находились здесь скорее из интереса, а не по необходимости, а вот сержант отдела вещественных доказательств, дактилоскопист, оперативник, врач, выезжавшие на место преступления — все со своими конвертами, бутылочками и пробирками, — занимали тут совершенно законное место. Секретарша Кинастона, полная женщина средних лет в твидовой двойке, энергичная и знающая свое дело, как президент Женского института,[22] развалившись, сидела в углу, у ее ног стояла огромная раздутая сумка. Дэлглишу почему-то всегда казалось, что она вот-вот вытащит из нее вязанье. Кинастон, не любивший пользоваться диктофоном, время от времени поворачивался к своей секретарше и тихо, отрывистыми предложениями, которые она, судя по всему, прекрасно разбирала, диктовал ей результаты вскрытия. Он всегда работал под музыку, чаще всего барочную, иногда под Моцарта, Вивальди, Гайдна. Сегодняшнюю запись Дэлглиш сразу же узнал, потому что у него была такая же — Скрипичный концерт Телеманна в исполнении оркестра под управлением Невилла Марринера. Дэлглиш предположил, что это таинственное, глубоко меланхоличное произведение приводит Кинастона в состояние требуемого катарсиса. Наверное, это был его способ драматизировать рутинную унизительность смерти. А может, как маляры и другие ремесленники, он просто любил, чтобы звучала музыка, пока он работает.
Со смесью любопытства и раздражения Дэлглиш отметил, что Массингем и Кейт с излишней сосредоточенностью вперили взгляды в руки Кинастона, — видимо, боялись отвести глаза, чтобы ненароком не встретиться взглядом с шефом. Неужели они могли подумать, что для него этот ритуал потрошения имеет хоть что-то общее с Бероуном? В отрешенности, ставшей уже его второй натурой, его укрепляла деловитая сноровка, с какой органы извлекались из тела, осматривались, раскладывались по склянкам и снабжались ярлыками. Он чувствовал себя так же, как тогда, когда молодым стажером впервые присутствовал на вскрытии: удивление от яркой окраски завитков и дивертикулов, свисающих с обтянутых окровавленными перчатками рук патологоанатома, и почти детское изумление оттого, что такая маленькая полость способна вместить такое множество самых разнообразных органов.
Потом, когда они отскребали руки в умывальне, Кинастон — по необходимости, Дэлглиш — из брезгливости, которую ему было бы трудно объяснить, Дэлглиш спросил:
— Так что там со временем смерти?
— Не вижу причин вносить изменения в вывод, сделанный на месте преступления. Самое раннее — семь часов. Скажем, между семью и девятью. Вероятно, смогу сказать с чуть большей точностью, когда будет исследовано содержимое желудка. Никаких следов борьбы. Если на Бероуна напали, то он не сделал ни малейшей попытки защититься. Никаких порезов на ладонях, вы и сами это видели. Кровь на правой ладони — с бритвы, а не из порезов.
— С бритвы или из горла? — уточнил Дэлглиш.
— Это тоже возможно. Ладонь покрыта кровью гуще, чем можно было ожидать. Но в любом случае причина смерти не вызывает никаких сомнений. Это классический тонкий разрез через щитоподъязычную связку. Рассечено все: от кожи до позвоночника. Бероун был здоровым человеком, мог бы дожить до глубокой старости, если бы кто-то не перерезал ему горло. И Харри Мак оказался в гораздо лучшей — с медицинской точки зрения — форме, чем я предполагал. Печень не совсем в порядке, но она выдержала бы еще года два надругательства над собой, прежде чем отказала бы окончательно. В лаборатории исследуют горловую ткань под микроскопом, но не думаю, что тебе это что-нибудь даст. По краям раны нет никаких очевидных странгуляционных следов. Шишка на голове Бероуна небольшая и поверхностная — вероятно, он ударился головой, когда падал.
— Или когда его оглушили.
— Или когда его оглушили, — подтвердил Кинастон. — Придется подождать заключения из лаборатории по кровяным пятнам, прежде чем ты сможешь двинуться дальше, Адам.
— И если окажется, что то пятно оставила кровь не Харри Мака, ты пока не готов утверждать, что Бероун даже с теми двумя поверхностными надрезами на коже не был в состоянии проковылять к нему через всю комнату, — не столько спросил, сколько констатировал Дэлглиш.
— Я могу сказать, что это маловероятно. Но не могу — что это невозможно. Причем речь не только о поверхностных надрезах. Помнишь тот случай, который описан у Симпсона? Самоубийца практически отрезал себе голову, но тем не менее оставался в сознании достаточно долго, так что успел еще сбросить с лестницы санитара «скорой помощи».
— Но если Бероун убил Харри, зачем было возвращаться обратно к кровати, чтобы прикончить себя?
— Привычная ассоциация: кровать, сон, смерть. Если он решил умереть в кровати, зачем менять свой план лишь из-за того, что сначала пришлось убить Харри?
— Но не было же никакой необходимости. Сомневаюсь, чтобы Харри был в состоянии помешать ему сделать последний разрез. Это же противоречит здравому смыслу.
