Сладких снов - Андерс Рослунд
Теперь они обе, Бирте и молодая американка, стояли перед большой доской с увеличенными распечатками бесед в чате и, указывая на время и IP-адреса, озвучивали предположения, установленные факты и доказательства, которыми рассчитывали убедить судей и присяжных в том, что случившееся тогда-то и тогда-то действительно является преступлением, подпадающим под такую-то статью.
Вокруг, на других стенах, тоже висели доски, но уже с другими распечатками. Новыми результатами расследования, столько раз пересекавшего границы разных стран в течение последних суток. При некотором везении эти сведения могли сыграть решающую роль в предстоящем судебном процессе. Так, на одной из фотографий, где безликий демонстрировал красное платье для Катрине перед отправкой его по почте, на заднем плане маячил черно-белый столбик кровати. Важная деталь в глазах полицейского, которая поможет установить личность «дарителя».
Или на другой фотографии, где аноним прикрывает лицо табличкой «Привет, Катрине!», но за его спиной виднеется выкрашенный в зеленый цвет потолок. Если такой обнаружится в доме кого-нибудь из педофилов, связь между двумя членами банды будет доказана.
Или другой снимок – у Гренса закололо в груди, – где девочка с печальными глазами вынимает из своих волос заколку в виде голубой бабочки и цепляет ее на голову кукле – той самой, которую Гренс позже обнаружит в одной датской квартире. Если эту девочку удастся найти в ходе операции, «бабочка» тоже пополнит копилку улик.
– Эверт?
Просто отойти от стола оказалось недостаточно.
– Все еще ничего?
Бирте не утратила надежды.
– Ничего.
Гренс чуть заметно качнул головой.
– Пока молчит.
Он видел ее отчаяние и понимал ее нетерпение, но сам испытывал несколько иные чувства.
Коллеги-полицейские съехались сюда со всего мира и только и ждали, что прорыва в расследовании. Между тем как шведский комиссар полиции не далее как вчера имел продолжительный телефонный разговор с Питом Хоффманом, когда тот направлялся в город под названием Санта-Мария. И Гренс не узнал старого соратника. Никогда еще Пит Хоффман не был так растерян. Его смятение передалось Гренсу, и сейчас, в одной комнате с иностранными коллегами, комиссару было не по себе. Гренса преследовало чувство, будто он что-то делает не так. Надо бы поговорить с Бирте, выложить ей всю правду, но, с другой стороны, насколько разумно сейчас ее нервировать? Бирте сосредоточена на решении других проблем, на большее ее может не хватить.
Пока она готовила это совещание, принимала и вводила в курс дела каждого участника, Гренс посвятил себя прослушиванию допросов Карла и Дорте Хансенов и их дочери Катрине – семьи, которую разрушили полицейские, потому что иначе не получалось. Именно тогда Гренс впервые кое-что заметил, и эта мысль поразила его как гром среди ясного неба. Голос Хоффмана – насколько отчетливо звучало в нем, что Пит только играет педофила. Гренс и раньше обращал на это внимание, но никогда еще в «новом голосе» лучшего агента шведской полиции не было столько фальши.
Другое дело сам Карл Хансен на записях допросов, где он отрицает все возводимые против него обвинения. Вот там был настоящий педофил. Человек со стороны, прослушав оба варианта, непременно услышал бы диссонирующие нотки в голосе Хоффмана – агент не верил самому себе.
Допросы девочки, мамы и отчима подтвердили впечатление от предварительной беседы, которую Гренс слушал уже в первую ночь после задержания Хансенов. Девочка время от времени выдавала разные неприятные детали, сама не осознавая этого. Похоже, она и в самом деле считала, что так живут все. Что мама, требующая отчета за каждую минуту, которую дочь провела не рядом с ней, – это нормально.
И этот ухмыляющийся «папа». Гренс не видел Хансена на допросах, но вполне отчетливо представлял себе, как это могло выглядеть, – по сотням других подобных «бесед», проведенных им самим либо в его присутствии.
Следователь: У нас есть снимки, ваши и Катрине.
Карл Хансен: Есть, правда?
Следователь: Да, и…
Карл Хансен: Вы там меня видели, точно?
Следователь: Мы видели…
Карл Хансен: Руку, ногу – вы уверены, что это мои? Или где-то мелькнуло и лицо тоже?
Следователь: В общей сложности у нас…
Карл Хансен: В общей сложности у вас против меня ничего нет.
Вот так, и ни грамма сочувствия. Но Гренса больше всего смущало не это, а реакция матери. Та одержимость, с какой она стремилась знать, о чем дочь думает каждую секунду. Владеть девочкой – полностью и безраздельно.
И Дирте Хансен тоже встречала вопросом каждое утверждение следователя. Разве что ее вопросы были иного рода. Как будто, неусыпно наблюдая за дочерью, она рассчитывала взять под контроль и свои мысли и чувства.
Эверт Гренс оторвался от документов, которые, в увеличенном формате, почти полностью покрывали все стены в этой комнате. Пришло время и ему выложить свои материалы, тоже увеличенные и до поры сложенные посередине стола в окружении кофейных чашек и полупустых бутылок с минеральной водой.
Снимок, отправленный Хоффманом с телефона, – последний привет с Калифорнийского побережья. Фотография мужчины, предположительно лидера педофилов. Вид снизу, под углом. Как будто агент лежал на полу, когда нажимал на кнопку микрокамеры, замаскированной под флешку. Объект не совсем в фокусе и освещение оставляет желать лучшего. При этом, несмотря на сильное увеличение до размеров примерно метр на метр, лицо просматривается достаточно отчетливо.
Мужчина под шестьдесят, ненамного моложе самого Гренса, хотя и выглядит не в пример лучше. Четкие линии носа и подбородка, ни морщин, ни жировых складок на загорелой коже. Густые волосы тронуты сединой. В глазах ни намека на усталость, туманящую взгляд Гренса. Остается узнать его имя и домашний адрес, далее собрать вещественные доказательства, арестовать, осудить и упечь за решетку навсегда.
Представив коллегам портрет Оникса, Гренс захотел глотнуть свежего воздуха и направился было к двери, но на полпути остановился. Его телефон зазвонил, и не один комиссар это заметил. Вся комната затаила дыхание.
Все участники совещания сосредоточились на одной-единственной мысли. Потому что входящий сигнал, который при других
