Сборник - Детектив Франции -1
– Надо уговорить Луиса бросить это дело, Консепсьон.
– Ты сам знаешь, что это невозможно!
– Речь идет о его жизни.
– Луис знал об этом, когда решил вернуться, вернее, когда вы с ним решили…
– Нет! До сегодняшнего дня у него было все в порядке. А теперь конец.
– Из-за Алохи? Бедный мой Эстебан, ты слишком плохо знаешь своего друга. Завтра он об этом забудет. Повторяю тебе, Луис не способен думать ни о ком, кроме себя.
– Консепсьон… К Луису вернулся страх…
Она выросла рядом с тореро, и объяснять, что это значит, не требовалось.
– Ты уверен?
– Абсолютно.
– Ладно… попытаюсь… Но, боюсь, моя власть над Луисом далеко не так сильна, как ты, кажется, воображаешь.
Консепсьон собиралась уходить, но тут в комнату без стука вошел Фелипе Марвин. На его лице читалась открытая враждебность.
– Не кричите, дон Фелипе… я догадываюсь, что вы хотите мне сказать. Вашей компании придется выплатить крупную сумму второй раз, и это меньше чем за полтора месяца… Не спорю, для нее, а быть может, и для вас, это тяжелый удар. Но, согласитесь, Рафаэль Алоха все-таки пострадал больше, а?
Не отвечая, дон Фелипе положил на стол то, что до сих пор держал в руке, — стремя пикадора. Я удивленно уставился на него.
– Что это?
– Стремя Алохи.
– И зачем вы мне его принесли?
– Чтобы вы взглянули на ремешок, которым оно крепится к седлу.
Я повертел в руках ремешок, но не заметил ничего особенного.
– Ну и что? Он оборвался и…
– Нет!
– Как так — нет? По-моему…
– Нет, ремешок не оборвался, дон Эстебан. Его подрезали!
– Что?!
– Да, ремешок подрезали на три четверти, и это сделал кто-то, хорошо знавший приказ, который вы, дон Эстебан, дали Алохе. Убийца видел быка и, понимая, что Рафаэлю придется обрушиться на него всем весом, рассчитывал, что если в этот момент ремешок оборвется, взбесившийся от боли бык буквально растерзает пикадора. И план полностью удался!
– В таком случае…
– Вот именно, мы снова имеем дело с убийством, закамуфлированным под несчастный случай.
Консепсьон тихонько вскрикнула. Но я никак не мог побороть сомнения.
– Вы уверены в своих словах, дон Фелипе?
– Полностью.
– В таком случае нужно немедленно сообщить в полицию…
– Нет!
– Но почему же? Объясните, прошу вас!
– У меня нет доказательств, необходимых для официального расследования. Даже вы не заметили, что ремешок надрезан. Это сделали очень ловко. А кроме того, у меня теперь личные счеты с убийцей.
– Если вы его найдете!
– Найду.
С этой минуты я уже нисколько не сомневался, что преступник проиграл партию.
– Но кто мог желать гибели несчастного Рафаэля? — спросила Консепсьон.
– Тот же, кто убил Гарсию, сеньора.
– Почему?
– Если бы я знал, что движет преступником, то, несомненно, уже поймал бы его. Бесспорно лишь одно: убийца — член вашей куадрильи, дон Эстебан.
– Это ваше личное мнение!
– Посудите сами: Гарсия умер, потому что никак не ожидал зла от того, кто налил ему отравленного кофе, а Алоха — из-за точного выполнения вашего приказа. Кто мог угадать, что Гарсия страдает болями в желудке и успокаивает боль кофе? Только тот, кто это видел. Кто бы подумал, что Алоха станет так рисковать, имея дело с гигантским быком? Нужно было это знать наверняка, а кто же лучше всех разбирается во всех мелочах, связанных с вашей куадрильей, как не…
– …Я, дон Фелипе, не так ли?
– Да, вы, дон Эстебан.
– Но ведь это неправда, скажи, Эстебан? — в голосе Консепсьон звучал скорее испуг, чем вера в мою невиновность.
– Спроси у дона Фелипе.
– По-моему, я уже высказал свое мнение, — сухо бросил детектив.
– А теперь, Консепсьон, попроси проницательнейшего дона Фелипе поведать тебе, угадал ли он причину моих предполагаемых преступлений.
– Как бы вас это ни удивляло, дон Эстебан, я ее угадал. По правде говоря, все сводится к одному — ревности.
– Подумать только! Оказывается, я ревновал Рафаэля… Надо думать, меня прельстили тощая Ампаро и семеро малышей… Я, очевидно, жаждал заменить им отца. Так, дон Фелипе?
– Сядьте, дон Эстебан, и вы тоже, прошу вас, сеньора… Я хочу рассказать вам одну историю. Вы готовы? Тогда я начинаю. Жил-был в Севилье, точнее в квартале Триана, маленький цыган. У него были две страсти: быки и девочка-ровесница, отвечавшая ему взаимностью. Дети росли вместе, и год от года их нежная привязанность крепла. До сих пор в Триане вспоминают об этом… Цыган совершенствовался в тавромахии, и уже первые его выступления привлекали всеобщее внимание. Знатоки предвидели, что когда-нибудь он сравняется с величайшими тореро, но только никто не знал, что для цыгана любимая девушка все же значила неизмеримо больше, чем бой быков…
Я слушал, как этот человек, принимающий меня за убийцу, рассказывает мою печальную историю. Консепсьон опустила голову и, казалось, думает о чем-то своем.
– Для юной пары все складывалось замечательно. Они собирались пожениться, как только отложат немного денег. Но тут неожиданно появился третий — тоже тореро, красивый, веселый, легкий и блестящий. И он сумел понравиться сеньорите. Покинутый цыган отказался и от тавромахии, и от многообещающей карьеры, но в сердце его угнездилась глубокая, неистребимая ненависть к тому, кто похитил его счастье и разбил жизнь. Цыган долго и терпеливо ждал случая отомстить, и с годами эта мысль превратилась в навязчивую идею. Неожиданное решение человека, которого он ненавидел, покинуть арену лишило цыгана возможности осуществить желанную месть. Представляю себе, чем было это новое разочарование для того, кто и так считал себя обиженным судьбой! А потом свершилось чудо. Враг задумал снова выступать на арене. Тогда в больной голове нашего цыгана созрел дьявольский план. Надо выставить ненавистного похитителя на посмешище, заставить его слушать свист и оскорбления публики, тогда он будет уничтожен в глазах своей жены — пусть знает, каков тот, кого она ему предпочла. Но для успеха этого плана следовало внушить матадору неуверенность, расшатать его волю. Когда газетная кампания ничего не дала, цыган убил Гарсию, а потом и Алоху, надеясь поселить в куадрилье страх и тревогу. Стоит нервам противника не выдержать — он совершит смертельную ошибку, и уж тогда-то цыган избавится от него навсегда. В худшем же случае матадор так опозорится, что жена никогда не простит ему подобного афронта. Ну, и что вы скажете о моей истории, дон Эстебан?
– Ужасная глупость.
– Ну, это по-вашему…
– Вы совершили две ошибки, дон Фелипе. Во-первых, вам неизвестно, что я люблю Консепсьон по-прежнему, а во-вторых, уж если бы я хотел отомстить, то убил бы не Луиса, а его жену. Ведь не силком же он тащил ее к венцу! Консепсьон сама предпочла мне другого. Так что обманула меня она, а не Луис.
– И однако, Эстебан, ты только что говорил мне, что Луиса снова терзает страх, — вмешалась Консепсьон.
Марвин насмешливо хмыкнул, и жена Луиса повернулась к нему.
– Но он просил меня убедить мужа навсегда отказаться от боя быков!
– Справедливо предполагая, что дон Луис откажется!
– Возможно… И все же, дон Фелипе, есть и другой аргумент в пользу невиновности бедняги Эстебана: он не может сообщить мне о муже ничего такого, чего бы я уже не знала. Я совершила ошибку, но я из тех, кто готов платить за свои промахи.
Слова Консепсьон, очевидно, тронули моего обвинителя. Но он ушел не попрощавшись.
Луис отдыхал в Альсире, утратив воинственный пыл и отказываясь от тренировок под тем предлогом, что выступать предстоит в Уэске, а арагонцы, которых, не знаю почему, он всегда ненавидел, и так получат за свои деньги больше, чем заслуживают. Я же поехал в Мадрид выполнять печальный долг, снова выпавший на мою долю.
Добравшись до жалкой дыры, где обитала Ампаро вместе со своими семью малышами, я почувствовал, что от волнения у меня подкашиваются ноги. Вдова Рафаэля неподвижно сидела на стуле, положив длинные руки на фартук.
– Что вы хотите? — просто спросила она.
– Сеньора, я пришел…
– Вы отняли у меня Рафаэля… Больше у меня нечего забрать. Так чего же вы хотите?
– Вы получите крупную сумму, это поможет вам устроиться немного лучше…
– Ну и что?
– Ничего. Просто я хотел сказать, что разделяю ваше горе…
– Лжец!
– Но, сеньора…
– Лжец! Никому никогда не было дела до нас… Никто не спрашивал, сыты ли мои дети, а ведь они всегда голодали, сеньор. Никто не помог Рафаэлю найти работу, чтоб мы могли как-то прожить. И вот теперь вы говорите, будто его смерть кого-то волнует? Гнусный обманщик!
– Уверяю вас…
– Прочь!
Что тут скажешь? Оставалось лишь уйти. Я не сердился на Ампаро, а… напротив, испытывал глубокий стыд. В сущности, дон Фелипе не так уж ошибался, заявляя, что на моей совести две смерти.
Вернувшись в Альсиру, я с удивлением обнаружил там дона Амадео. Он якобы случайно оказался неподалеку и пришел засвидетельствовать нам свое почтение. Предлог показался мне тем более странным, что через день мы собирались все вместе ехать в Уэску. У нашего импрессарио, несомненно, была какая-то задняя мысль, и мне не терпелось выяснить, в чем дело. Рибальта обнаружил свои намерения сразу после завтрака. Мы еще сидели за столом.
