Фридрих Незнанский - Я убийца
Лицо Лики в блестках пота. Прекрасные глаза полуприкрыты. Такая красивая нога…
Вот развернулась и легла сверху, продемонстрировав перед камерой и собственные, и гордеевские прелести. Вот вставила рукой… Действительно – исступленная любовь.
«Как он снимал? – Гордеев нервно пожевал пересохшими губами. – А мне-то что? Влюбился… И она. Все мы взрослые люди. Морду ему набить? Он же все понимает. Тут что-то иное. Наверное, рассчитывает, что я, защищаясь, выдвину встречный иск. Недаром напомнил. Что он хочет от меня? Да… За все удовольствия приходится платить. И в лучшем случае – деньгами. А уж в худшем… Еще посмотрим».
– Вас не пугает, – спокойным голосом сказал Гордеев, – что в некоторых кадрах сняты посторонние для кинематографа люди в, так сказать, не очень-то выгодном для себя свете? Они могут и обидеться, что-то предпринять. Это называется диффамация. Закон предусматривает…
– Все, что вы видите, это частное дело. Тут все – совершенно взрослые и, как видите, дееспособные люди. Во всех отношениях. С каждым участником я договорился. Или еще договорюсь.
– Вы уверены?
– Абсолютно. Со своей стороны я гарантирую каждому абсолютную конфиденциальность. Этот яркий, незабываемый материал не увидит больше никто!
– А ваши сотрудницы? – И все-таки Гордееву было интересно наблюдать себя со стороны в таком интимном деле.
– Нюшка? – Вадим Викторович засмеялся и, сняв очки, иронично посмотрел на Гордеева. – Вам показать материал, где участвует Нюшка? Весьма любопытный материальчик, я вам доложу. Очень неожиданные ракурсы. И аспекты. Детство, проведенное в кинематографической среде, естественно, отложило мощный отпечаток на характере сексуальности этой бесспорно достойной и прекрасной девушки.
– Шантаж-бюро? – зловеще проговорил Гордеев, приготовившись дать сокрушительный бой этому старому негодяю.
– Боже упаси! – Локтев всплеснул руками. – Как вы могли такое подумать? Неужели я?.. Неужели вы подумали?..
Возмущение его было настолько натуральным, что Гордеев немного растерялся.
– Тогда я вам объясню. Я-то думал, что вы, адвокат, взрослый и опытный человек, что вы все правильно понимаете. А вы… Ну ладно. Я оскорблен до глубины души. – Дрожащей от возбуждения рукой Локтев выключил видеомагнитофон и в расстроенных чувствах перешел в кресло за чайный столик.
Гордеев развернулся, следуя за ним.
– Знаете ли, – сквозь зубы процедил режиссер, – во все времена люди творческих профессий, где необходимы громадные эмоциональные и интеллектуальные напряжения… Когда нужно заставить работать свой мозг на грани божественных откровений!.. Так вот – практически все гении всех времен и народов… О многих, правда, нет достоверных исследований, но почти все использовали стимуляторы мозговой деятельности. Подстегивали воображение. Напитками, священными окуриваниями. Вы про ладан слышали? В конце девятнадцатого века модным психостимулятором был даже сифилис. Специально заражались, чтобы добиться гениальности. Жизнью жертвовали. Чтобы написать для человечества несколько картин, книг, симфоний. Вам назвать фамилии? Или не расстраивать? Очень многие французы. И наших полно. Серебряный век – сифилис и кокаин! Многие политики на границе веков… А в настоящее время массово используют наркотики. Для вас это новость?
– Не думал как-то.
– Очень жаль. Но мне повезло. Я вдохновляюсь не от наркотиков. Это было бы слишком губительно. Я научился вдохновляться самым здоровым и мощным образом – сексом. Чистым и свободным. Мне стоило великих усилий вырваться из обыденных стереотипов. Чтобы взмахнуть крыльями! Крыльями творчества! В порыве шквала любви! Именно любовь становится моим огнем, который освещает и согревает новорожденные замыслы…
Вадим Викторович так вдохновился, что вскочил и, размахивая руками, зашагал по комнате из угла в угол.
– Вуайеризм, – определил Гордеев.
– Норма – это бездарность! – крикнул ему в лицо великий режиссер Локтев. – Без всплесков, без аномалий! Это же болото! Движение и жизнь начинаются только там, где есть минус и плюс, низ и верх, добро и зло. Где все это бушует и сражается! А нравственность… Вы же готовы оправдать собственный безнравственный поступок? С моей женой, к примеру.
– Можно к вам? – в дверь заглянул спонсор Алик.
Следом за ним вошел и хмурый на вид Анатолий. Оба они были немного расстроены и смущены.
– Мы искали вас в кабинете, – пожимая руку, сказал солидный Анатолий. – Но Нюша нам подсказала, где вас искать.
– Мне пора, – раскланялся Гордеев. – Вадим Викторович, я обещаю подумать над вашим предложением о сотрудничестве.
– Разве ты уходишь? – спросил Алик. – А мы специально к тебе ехали. Нам же надо договор подписывать!
– Вы по коммерческой части? Или у вас есть сборник с комментариями по авторскому праву? – Гордеев остановился в дверях.
– Нет, – махнул на него рукой Анатолий. – Мы сами утрамбуем все проблемы.
– До свидания.
Гордеев наконец освободился. Но желание повидаться с Ликой куда-то пропало.
Глава 34.
Эдуард Пискарев приезжал в Москву вовсе не для встречи с Гордеевым. Просто так сложилось. Когда они воевали с инквизиторами, когда теряли боевых товарищей или корчились по госпиталям от фантомных болей в несуществующих конечностях, общество клятвенно заверяло, что никто и ничто не будет забыто.
Но общество, подобно отдельным личностям, которые в целях сохранения целостного сознания предпочитают изымать или просто прятать поглубже в памяти, как что-то постыдное и смущающее мораль, факты, причиняющие неудобства или несовместимые с провозглашаемыми самим обществом принципами, предпочитает забыть не только тех, кто отдавал приказы, но и непосредственных исполнителей. Один зарубежный стратег некогда сказал, что война продолжается до тех пор, пока не погребен последний убитый в войне солдат. Исходя из такого посыла мы воюем с Германией уже много десятилетий. А сытые немцы открыто говорят: русские выиграли войну, а они, немцы, мир. Похоже, что этот заколдованный круг никогда не выпустит Россию из своих объятий. Жизнь на территории, отбитой у инквизиторов, худо-бедно налаживается, а те, кто победил в локальном конфликте, вынуждены доказывать государству нужность своего существования.
Вот и Пискарев по делам своего фонда приехал в столицу искать правду у людей, отдававших приказы. За несколько часов до отъезда ему позвонили из столицы, и какой-то адвокат Гордеев попросил встречи. Значит, кто-то из ребят попал в беду. И, хотя ему не очень хотелось встречаться с крючкотворами от Права, решил уделить тому несколько минут. Он не знал тогда, во что выльется эта встреча и что коснется она также и его лично.
Ожидая увидеть перед собой зачуханного крючкотвора-адвоката, был приятно удивлен видом интеллигентного мужчины средних лет в демократичном свитере деревенской вязки. И квартира адвоката меньше всего напоминала жилище берущего взятки. Чисто. Опрятно. Разностильно и в то же время удивительно уютно. Может быть, уют создавал громадный кожаный диван с полочкой. До войны на ней наверняка лежала вышитая кружевная салфетка и стояли слоники. Пискарев заметил жестяной овал инвентарного номера.
Гордеев заметил удивление, с которым Эдуард осмотрел комнату, и предложил ему сесть.
– Должно быть, этот диван слышал немало интересных историй. Я его позаимствовал, в бытность работая в прокуратуре. Новые времена – новая мебель. А этот мастодонт приглянулся. Его уже сжигать во дворе собрались. Спас. Вот только он еще и звуковой… – не успел предупредить гостя Гордеев.
Пискарев уже сел и чуть не подскочил, когда диван на разные пружинные голоса приветствовал его задницу. Приготовился слушать.
– Сейчас я занимаюсь защитой одного клиента. Вкратце я вам уже говорил по телефону, но знаю, что недостаточно, так что приготовьтесь слушать. Кофе? Сигареты?
Гордеев принес с кухни и то и другое. Он специально купил пачку «Примы».
– Я эту гадость не переношу на дух. Один раз попробовал, и хватит.
– В Рязани?
– При чем тут Рязань? Пацаном еще – дружки подговорили, потом тошнило…
– Так вот… – собираясь с мыслями, пробурчал Гордеев. – Поначалу дело казалось простеньким. Хотя само по себе появление серийного убийцы приравнивается к делам особой сложности. Подозреваемого опознали, он сознался, потом было вскрыто еще несколько убийств, и он перешел в разряд «серийных». Он снова сознавался в убийствах, но у меня, да и у следствия, возникли сомнения. Не оговаривает ли он себя, не покрывает ли он другое лицо. Совершенно непонятны мотивы такого поведения. Правда, в последнее время наметились кое-какие прошлые связи между потерпевшими и моим подзащитным, но все настолько шатко и умозрительно, а Фемида любит оперировать фактами, причем доказанными, а не построенными только на логике событий, что нам потребовалась ваша помощь.
