Елена Арсеньева - Имидж старой девы
Я начинаю бояться за Мадам. Князь Беневентский не остановится ни перед чем, если та решится поговорить с русским императором и открыть ему душу!
Как нарочно, Александр теперь не появляется у нее без букета фиалок. И при взгляде на эти цветы черты ее лица сначала озаряются радостью, а потом их окутывает вуаль задумчивости. Но Талейран настороже! И Жозефина молчит.
Умоляю ее молчать и впредь.
Катерина Дворецкая,
18 октября 200… года, Париж
– Послушай, – говорит он несмело, – я знаю, что твой бо фрэр вернулся, что к тебе идти невозможно. Но вот же, совсем рядом, мой дом! Моя квартира! Почему бы нам не зайти туда? Пусть ненадолго. Ну хотя бы на час!
– Как ты можешь? – бормочу я. – Ты сообщаешь мне такие кошмарные вещи – и хочешь, чтобы я после этого отправилась к тебе. Я не могу. Я должна все сказать Морису. Может быть, он в опасности! Ты сам сказал, что оказаться в списке Фюре – вредно для здоровья!
Но Мориса в том списке нет. Так что взрыв моей тревоги несколько преувеличен. И Бертран это мгновенно просекает.
– Послушай, – спрашивает он с умоляющей интонацией, – что случилось? Что изменилось с вечера… в смысле, с ночи… в смысле, с тех пор, как мы расстались?
Я молчу и отвожу глаза.
Как объяснить ему? Вчера… в смысле, ночью… в смысле, когда мы были вместе… мы понимали друг друга без слов. Сегодня я никакими словами не смогу выразить, что ощущаю, о чем думаю, чего хочу. Более или менее четко формулируется только одна мысль: «А Кирилл?!»
Но я не могу этого сказать Бертрану. Поэтому я молчу, как молчала весь вечер. Молчала и смотрела в ресторанное окно, за которым, к счастью, уже сгустились сумерки.
Еще вчера я могла бы от души возмутиться тем, куда он решил меня привести. А сегодня… видимо, это место для меня самое подходящее? Ничего более приличного я не заслуживаю?
Хотя сам по себе ресторан отличный. Один из сети знаменитых ресторанчиков под общим названием «У Леона», где подают по-разному приготовленные мули – мидии. Делают их безумно вкусно что в грибном соусе, что в бульоне с грибами и беконом, что в соусе «провансаль» – это мои любимые мули, – что в любом другом виде. Мы с Маришкой изредка выбираемся в такие ресторанчики с большим восторгом. Однако мы ходим на бульвар Итальянцев (недалеко от нашего дома) или на Елисейские Поля, это вам не кот начихал! Есть еще такой же ресторанчик около Центра Помпиду, да их по всему Парижу полно. Однако Бертран из множества «леонов» почему-то выбрал именно тот, который находится на пляс Пигаль!
Почему-то? Понятно почему!..
То есть сначала мы просто встретились около Сакре-Кер. Этот холм с выстроенным на нем ослепительным храмом я люблю больше всех мест в Париже. Он как нельзя более подходит для первого в моей жизни романтического свидания. Правда, формально цель для встречи выбрана вполне деловая: Бертран хочет рассказать мне, что удалось установить, исследуя список, подсмотренный на мониторе Бонифаса Фюре. Мы условились встретиться еще при прощании, вернее, в ту минуту, когда я лихорадочно выталкивала его за дверь, а он все никак не уходил, то снова и снова целуя меня, то назначая время этой встречи, то принимаясь хватать меня за такие места, которые приличные люди даже и называть вслух стыдятся, то… Хотя, с другой стороны, такой внезапный приступ стыдливости, после того что случилось, здорово отдает фарисейством. Снявши голову, по волосам не плачут!
Целый день меня трясло и колотило так, что даже Маришка это заметила. Принялась угрызаться совестью: дескать, совсем замучила меня, дескать, страшная эгоистка – превратила меня в какую-то няньку, заэксплуатировала, – так что вечером мне не составило никакого труда убежать якобы на прогулку. А на самом деле – на свиданку. Первую свиданку в жизни Катерины Дворецкой!
Около Сакре-Кер всегда толпы туристов, а нынче вечером было что-то просто-таки страшное. И это несмотря на пронизывающий ветер, который вдруг обрушился на Париж! Я моментально замерзла, поэтому Бертран предложил пойти где-нибудь погреться, а заодно поужинать. Я согласилась, и он привел меня на пляс Пигаль!
Интересно, сколько раз перевернулся в гробу этот бедолага Жан Батист Пигаль, скульптор восемнадцатого века, с тех пор как его имя увязали с названием самого распутного местечка в мире? С другой стороны, кто знал бы о нем спустя двести пятьдесят лет, кроме тех, кому довелось любоваться мифологическими персонажами, изваянными его рукой, а также не самой симпатичной статуей обнаженного Вольтера? А теперь имя Пигаля у всех на слуху. Слава сомнительного свойства, хотя не мне эту славу судить. Сама хороша!
Между прочим, публика в этом рискованном месте выглядит вполне прилично. Никаких символических юбок, черных кружевных чулок, высоченных сапог и бюстгальтеров на меху. Такое ощущение, что мы сидим на некоем экскурсионном островке, а вокруг плещется, как море, пляс Пигаль со своими секс-шопами, видеосалонами, кабачками, ночными клубами, варьете, знаменитой «Красной Мельницей» – «Мулен Руж», и, конечно, с этим множеством загадочных, волнующе вздыхающих теней, которые медленно проплывают по улице, или вдруг выглядывают из-за какой-то неприметной двери, или посиживают, маняще глядя в окошко и подпершись рукой с длинной сигареллой, из которой медленно источается синеватый слоистый дым…
У нас столик на двоих, но здесь так тесно, что возникает ощущение, будто все сидят практически за одним столом, касаясь друг друга локтями и то и дело натыкаясь ногами на ноги своего визави – это в лучшем случае. Я, например, уже два раза нечаянно пнула собачку, развалившуюся под соседним столиком, за что заслужила возмущенный взгляд ее владельца.
Так и хочется сказать – владелицы, потому что это – мальчик-девочка. Пидермон, как изящно выражаются французы. К этим ошибкам природы здесь относятся по-разному. Маришкина подружка Вероника, та самая, которая работает у «Черутти», говорит, что в модельном бизнесе, так же как и в шоу-бизнесе, пидермонов полно. Пидермоны-мальчики жутко относятся к женщинам, всячески притесняют их, мерзко хамят, выживают со службы. Упаси бог иметь боссом пидермона-мальчика, воинствующего женоненавистника! А пидермоны-девочки – лучшие подружки девушек. Разумеется, до тех пор, пока речь не идет о соперничестве за конкретного мужчину. Они обожают трепаться о косметике и всяких тряпках – кстати, Вероника уверяет: у них отличный вкус, есть чему поучиться. Однако тот «девочка», который сидит наискосок от меня, изысканным вкусом, боюсь, не отличается. Он жутко нарумянен, гель чуть ли не капает с волос, сладкий запах его парфюма перебивает даже запах мулей. Одет он, правда, в брюки и пуловер, но какие это брюки и какой пуловер! Только что кружевных оборочек на них нет! А повязанная на шейку косыночка в голубеньких незабудочках?! А изобилие перстней на пальчиках с наманикюренными ноготками? А стекляшка-«гвоздик» в ушке? Без преувеличения можно сказать, что весь он так и сверкает, как разгневанный бриллиант (какая жалость, что не я придумала это убийственное сравнение, а Скотт Фицджеральд!), когда я в очередной раз нервно дергаю ногой и вхожу в контакт с развалившейся собачонкой! Думаю, если бы не безусловно мужественная и гетеросексуальная внешность моего спутника, мне бы плохо пришлось от этой парочки пидермонов!
И поговорить в их присутствии никак не удается. Ни о наших отношениях, ни о деле.
Кончается все тем, что мы извлекаем из ракушек последние мули и, отказавшись от десерта, даже не попросив кофе, выскакиваем на улицу. Почти против двери кинотеатр, на котором фиолетовыми буквами светится название: «Pigallе». Чуть вдали разливается красное зарево над «Мулен Руж». На углу сияющая витрина предлагает девушек – мужчинам, юношей – женщинам, а также однополую любовь – тем и другим. Бертран озирается, и такое впечатление, что до него только сейчас начинает доходить, куда он меня привел. И вместо того чтобы фланировать дальше по Пигаль, он резко сворачивает вниз по рю де Марти, которая ведет прямиком к церкви Нотр-Дам де Лоретт, а там до нашего дома рукой подать.
– Ты узнал что-нибудь? Что? – я сразу перехватываю инициативу, потому что он пытается обнять меня. – Видел Фюре?
Я рассчитала точно: во всем мире первым делом – самолеты, ну а девушки, а девушки – потом.
– Целый день провел вне дома, а мобильник нарочно отключил. Так что если Фюре и приходил за информацией, то меня не застал. Ладно, потом решу, что с ним делать, – легкомысленно отмахнулся Бертран. – Со списком работать было гораздо интересней. Я немного ошибся: в нем не только антиквары. Есть и они, конечно: конкретно те, кто работает одновременно со старинной мебелью и частной перепиской. Как правило, все эти антиквары продавали или покупали вещи Вернона, Шемизье и Курбо. Тебе что-нибудь говорят эти фамилии?
– Только о Верноне слышала. Кабинетная мебель начала позапрошлого века, правда? У моего бо фрэр есть чудное бюро его работы.
