Полина Дашкова - Место под солнцем
Она скользнула взглядом по лицам людей, стоящих у гроба. Тетя Надя, очень бледная, с мертвыми, прикрытыми глазами. Почти в обмороке. У нее убили единственного сына. Дядя Костя – весь в слезах, но лицо свежее, легкий, уже стариковский румянчик. Что-то в нем появилось от открыточного Санта-Клауса к старости.
Кате стало неловко. Ну почему она так не любит своего свекра? Не осуждает, а именно не любит, без всяких разумных объяснений. Маргоши не видно. Она где-то в глубине, в задних рядах. Она тактично стушевалась, давая родителям побыть рядом с сыном в последний раз.
Лунек, как всегда, подтянутый, гладкий. Но вместо обычной кожанки – строгий темно-серый костюм. Лицо напряженное, мрачное, глубокая морщина между бровей. Наверное, он думает сейчас почти так же, как Катя: «Кто заказал? Кто выстрелил?» Ему это не все равно. Надо рассказать ему про бомжа Бориску. Пусть Лунек тоже ищет убийцу своими средствами. И милиции надо рассказать. Но потом, позже. Не важно, кто найдет убийцу. Главное, чтобы он получил свое. Он? Или она? Неужели все-таки эта несчастная Оля?
Катя стала искать глазами в толпе лицо, которое никогда не видела. Но была уверена, что узнает эту женщину с первого взгляда. Нет. В храме ее не было.
Катя медленно оглядывала толпу. Родственники, знакомые и полузнакомые лица. Какие-то дальние тетушки, дядюшки – двоюродные, троюродные, совсем чужие. Сотрудники казино, крупье в черных костюмах, несколько девочек и мальчиков из стриптиза. Интересно, а где Феликс Гришечкин? Странно, что его нет. Вероятно, заболел от переживаний. Он очень чувствительный человек.
Катя искала глазами еще одно лицо. Она надеялась, что Света Петрова все-таки появится в храме. Здесь много общих старых знакомых, друзей детства, девочек из хоровода, который крутился вокруг Глеба с шестнадцати лет. Многие изменились, но Катя узнавала каждую. А Светы Петровой не было… В глубине, в задних рядах, Катя заметила майора Кузьменко. Маргоша в прозрачном шарфике, накинутом на голову, что-то шептала ему на ухо. Он кивал в ответ.
– Катюша, пора подходить прощаться, – услышала Катя голос своего папы.
Папа все это время стоял рядом, держал ее за руку. Мама осталась дома, помогать Жанночке. С кладбища на поминки приедет человек пятьдесят, не меньше. Среди них будут те, у кого можно узнать что-то о Свете Петровой. Господи, о чем она сейчас думает? Кончается отпевание. Провожать человека в последний путь надо со смиренным тихим сердцем, нельзя думать о плохом, о злом и суетном. Нельзя.
Катя прикоснулась губами к ледяному лбу. На мертвой коже грим. От этого почему-то особенно больно. Бумажная ленточка с текстом молитвы. Похоронный венчик. Такая же ленточка оказалась в Катиной подушке. Если бы чуть-чуть изменилось направление пули, всего на несколько сантиметров, все было бы наоборот. Сейчас отпевали бы Катю. Возможно, так и было задумано. Но дрогнула рука. Убийца нервничал, к тому же оказался не слишком метким стрелком.
Экспертиза показала, что Глеб Калашников был убит из пистолета Макарова, принадлежавшего когда-то капитану пограничных войск Николаю Гуськову и хранившегося у его дочери. За Олей приехали в понедельник, в семь часов утра. Одновременно была вызвана психиатрическая перевозка. Иветту Тихоновну увезли в геронтологическое отделение Института психиатрии им. Ганнушкина.
Выяснилось, что сосед с восьмого этажа, выгуливая собаку в ночь с четвертого на пятое сентября, видел Ольгу, которая возвращалась домой вовсе не в одиннадцать, а в половине второго.
– Конечно, это я его убила, – тусклым голосом повторяла Ольга, сидя в кабинете следователя Евгения Чернова.
– То есть вы признаетесь в убийстве Калашникова Глеба Константиновича? – спрашивал Чернов.
– Я отреклась от него, и он умер. Я больше не хотела его любить. Когда человека никто не любит, он умирает.
– Но, кроме вас, простите, у него были родители, жена. Вы исключаете, что они его тоже любили?
– Его отец любит только себя. Мать? Да, пожалуй. Я о ней почти ничего не знаю. Но материнская любовь эгоистична. Это животная любовь к своей плоти. Что касается жены – о ней лучше не говорить. К Глебу она не испытывала вообще никаких чувств. Ей нужен только ее балет. Глеб жил греховно и грязно. Но его хранила моя любовь. Поэтому я виновата в его смерти. Только я. Меня и судите.
– Кого судить – покажет следствие, – буркнул Чернов и положил перед Ольгой на стол маленький «ПМ». – Это ваш пистолет?
– Мой.
– Вы когда-нибудь стреляли из него?
– Нет.
– Ольга Николаевна, давайте все по порядку. Где вы находились в ночь с четвертого на пятое сентября?
– Я несколько вечеров подряд приезжала туда, на проспект Мира. Но не подходила к дому.
– То есть в ночь с четвертого на пятое вы отправились с работы не домой, а на проспект Мира, однако утверждаете, что к дому, в котором жил убитый, не подошли?
– Не подошла.
– Вы помните ваш маршрут? Вы вышли из метро и куда направились?
– К Безбожному переулку.
– Мещанские улицы находятся на другой стороне проспекта, – задумчиво произнес Чернов, – почему вы пошли к Безбожному переулку?
Ольга молчала, уставившись в пол. Час назад с ней беседовал психиатр и однозначно признал ее вменяемой. Да, имелась неврастения, как следствие переутомления и неблагоприятной семейной обстановки. Да, наблюдались признаки острого реактивного психоза в форме астенодепрессивного состояния. Но Ольга Гуськова была вменяема, отдавала себе отчет в своих словах и поступках.
– Есть странность характера, экзальтированность, замкнутость, но все в пределах нормы. Интеллект высоко развит, память отличная, – говорил психиатр, – она типичный астеник и по конституции, и по складу нервной системы. Между прочим, если бы она захотела симулировать невменяемость, смогла бы это сделать вполне успешно. Она неплохо знает психологию и психиатрию.
– Так зачем вы отправились в Безбожный переулок? – повторил Чернов свой вопрос.
– Там дворик. Наш дворик, возле маленького бара. Мы несколько раз сидели на лавочке и разговаривали. Просто разговаривали, и все. Это очень сложно объяснить… Но так получилось, что с тем двориком связано лучшее, что было у нас. Глеб становился собой на несколько минут. Не придуривался, не строил из себя Бог весть кого… Но вам это неинтересно.
– Значит, вы отправились во двор в Безбожном переулке. Вы можете сказать конкретней, где он находится?
– Номер дома я не помню.
– В конце или в начале переулка?
– В середине. Там еще школа напротив, на другой стороне. А двор в углублении, перед баром. Это даже не двор, просто небольшая площадка, вокруг деревья и несколько лавочек под деревьями.
– Как называется бар?
– «Белый кролик».
– Что там еще есть поблизости?
– Булочная и круглосуточный пункт обмена валюты.
– Так, – кивнул Чернов. – Уже неплохо. И что вы там делали?
– Сидела на лавочке. – Ольга пожала плечами. – Просто сидела и смотрела на окна бара.
– Он был открыт?
– Да.
– Сколько времени вы там просидели?
– Не знаю. У меня нет часов. Минут десять, может, больше.
– Вас кто-нибудь мог там видеть? Может, кто-то подходил к вам?
– Кажется, подсел какой-то молодой человек, пытался познакомиться.
– Так. Пожалуйста, подробней. Что за молодой человек? Как он выглядел? Какой был между вами разговор?
– Зачем вам это? – Ольга брезгливо поморщилась. – Какое это имеет значение?
– Ольга Николаевна, вы что, правда не понимаете, какое это может иметь для вас значение? Вы подозреваетесь в убийстве вашего знакомого, Калашникова Глеба Константиновича. Он был убит из оружия, которое принадлежало вашему отцу. Вы признаете себя виновной или нет? – тяжело вздохнул Чернов.
– Признаю.
– Но вы утверждаете, что к дому убитого не подходили и из пистолета не стреляли?
– Не подходила и не стреляла. Я сидела во дворике, в Безбожном переулке. А пистолет лежал в ящике. – Она вдруг резко вскинула на Чернова огромные лилово-синие глаза. – Что с Гришечкиным? Откуда у вас пистолет?
– Гришечкин Феликс Эдуардович погиб в автомобильной катастрофе. Пистолет находился в его портфеле.
– Феликс погиб? – прошептала она побелевшими губами. – Господи, я виновата перед ним… «Сейчас она заявит, что и Гришечкина тоже убила, – с нервной усмешкой подумал Чернов. – Она совершенно сумасшедшая. Она может быть тысячу раз нормальна по медицинским показаниям, но с точки зрения здравого смысла она сумасшедшая…»
– Вы отдали Гришечкину пистолет?
– Да.
– Он попросил вас об этом?
– Да. Он сказал, что будет обыск и пистолет надо выбросить.
– Но если вы не стреляли в Калашникова, почему в таком случае отдали пистолет? Чего вы испугались?
– Когда пришел милицейский майор и стал спрашивать, где я была той ночью, я поняла, что у меня нет никакого алиби. Я испугалась за бабушку. Ей будет очень плохо в больнице. Она привыкла к домашней обстановке.
