Евгения Грановская - Код Рублева
«Я не могу умереть, – пронеслось в голове у Алеши. – Это невозможно. Невероятно, чтобы меня не стало, чтобы все, что я чувствую, вижу, мыслю – чтобы все это превратилось в воздух и пыль».
– Я не могу умереть, – сказал Алеша вслух.
Чепурнов у него за спиной усмехнулся.
– Да ну? А я вот сейчас перебью тебе палкой ноги и сброшу в воду. Тогда и посмотрим, можешь ты умереть или нет. Плавать-то хоть умеешь?
– Что?
– Я спрашиваю: умеешь плавать?
– Умею.
Чепурнов оглянулся, достал из кармана нож и быстро перерезал веревку.
– Не разжимай пока рук. Как толкну, сразу ныряй и плыви. Только не шуми слишком. Плыви вправо, там будут камыши, спрячешься в них. Сможешь просидеть в камышах до темноты – будешь жить. Все понял?
– Да.
Чепурнов помолчал.
– Как думаешь, Страшный суд есть? – неожиданно спросил он.
– Не знаю. Должен быть, – ответил Алеша.
– Да, вопрос сложный. Диалектический. – Чепурнов вздохнул. – Готов? Ну, с богом, – и толкнул юношу в спину.
Алеша набрал полную грудь воздуха и кинулся с обрыва в реку.
* * *Пробраться в вагон, конечно же, не удалось. Зато в распоряжении Алеши было прекрасное, обдуваемое всеми ветрами место на крыше вагона. Ехать с ветерком было совсем не страшно, даже весело.
На третьем часу поездки Алеша попросил соседа присмотреть за ним (чтобы не свалился во сне с крыши) и задремал. Проспал несколько часов кряду. У Серпухова стал накрапывать дождь, и Алеша проснулся от того, что холодные капли стекали ему за шиворот. Он поежился и обхватил бока руками. Не помогло. Дождь между тем усиливался. Один из мужиков, сидевший неподалеку, стянул с себя всю одежду, свернул ее и спрятал под задницу, а сам сидел под дождем голый. Капли хлестали по его побелевшему от холода лицу, но он не выглядел расстроенным. Даже наоборот – улыбался.
– Вот дурковатый, – проворчал сосед Алеши, глядя на голого мужика. – К Москве, считай, уже не жилец.
– Может, он закаленный, – предположил, стуча зубами, Алеша. – Существуют разные методы.
– Ага. – Сосед окинул взглядом скрюченную фигуру Алеши и сказал: – А ты, часом, сам-то не болен? Выглядишь погано.
– Простыл немного, – пояснил Алеша. – В реке перекупался.
– В реке? Это сейчас-то? – Сосед зябко передернул плечами: – Видать, ты такой же ненормальный, как и этот.
Алеша вяло улыбнулся, но ничего не ответил. Губы свело холодной судорогой.
Когда совсем стемнело, поезд остановился на каком-то полустанке. Дождь немного утих.
– Хорошо бы слезть да где-нибудь обсохнуть, – сказал Алеше сосед.
– А что, мы остановились надолго? – хрипло спросил Алеша. Он уже не чувствовал своего окоченевшего тела.
Сосед раздумчиво поскреб черным ногтем небритый подбородок и сказал:
– Да кто ж его знает? Может, надолго, а может, нет. Людишек тут трется много. Вот так слезешь с крыши, а обратно уже не заберешься – место займут. Нет, здесь будем сидеть. Бог даст, через часик тронемся.
Сосед поднялся на ноги, подошел к краю вагона, расстегнул портки, крикнул: «А ну, православные, расступись!» и деловито помочился вниз.
Через полчаса дождь прекратился. Голый мужик достал из-под себя спасенную одежду. Сначала насухо обтерся какой-то тряпкой, похожей на грязный бабий платок, потом принялся не спеша одеваться. Натянул на себя кальсоны, штаны и шерстяную кофту. Алеша с завистью смотрел на него из-под сломанного козырька фуражки.
Мужик достал пиджак из «чертовой кожи», повертел его в руках, затем вдруг повернулся к Алеше и проговорил:
– А ну, сынок, накинь!
Изумленный Алеша хотел было отказаться, но не смог. На этот раз не из-за судороги, а из-за душевной слабости. Уж больно уютно и тепло выглядел этот пиджак.
– Чего сидишь? Бери, раз дают. Второй раз, чай, не попросят, – с завистью сказал ему сосед.
Алеша натянул пиджак и задрожал от обступившего выстуженное тело парного тепла.
* * *Москва поразила бывшего гимназиста. Она еще более одичала за тот год, что Алеша ее не видел. В прошлом году на Лубянской площади шла бойкая торговля халвой, папиросами, пряниками, даже какими-то носками и ковриками. Торговцы громко расхваливали свой товар, прямо как на восточном базаре. Нынче Лубянская площадь являла собой мрачное зрелище.
На площади стояло несколько помятого вида мужчин с какой-то поношенной одеждой в руках, которую они, по всей вероятности, пытались продать.
Неприятную картину усугублял мелко моросящий дождь, словно бы затягивающий серый городской ландшафт тонкой проволочной сеткой.
Кое-где на улицах тоже торговали, и тоже тряпьем. Среди торгующих попадались жалкие старухи интеллигентного вида – в треснувших пенсне и заношенных до противного лоска бархатных шляпках. Мимо старух проходили, топоча сапогами, матросы и рабочие с винтовками. Вид у них был суровый и властный. На прохожих они смотрели со снисходительным интересом и слегка свысока, как новые хозяева на старых слуг. Прохожие же старались не встречаться с ними взглядами, прошмыгнуть мимо, приняв униженный ссутуленный вид, свидетельствующий о том, что никакой опасности для дела революции они не представляют.
Изредка проезжали машины с военными. В некоторых сидели какие-то странные женщины в шинелях или кожаных пальто. На головах у них были фуражки со звездами.
Алеша прошел мимо синематографа, возле которого толклась толпа безобразно одетых и подвыпивших мужчин и женщин. Какая-то женщина крикнула ему вслед скабрезность и пьяно захохотала. Остальные ее поддержали.
«Господи, – с отчаянием думал Алеша, – что же такое творится с Москвой? Откуда повылезали все эти чудовища? Какое гнилостное болото их всех породило?»
На улицах лежал мусор. Дома выглядели какими-то неухоженными и заброшенными. Возле одного из особняков стояла изуродованная мебель – кресла и диваны с оторванной обивкой, шкафы и часы с дырами в тех местах, где полагалось быть инкрустации.
Увидев свой дом, Алеша почувствовал, как к горлу подкатил ком. Всего ничего времени-то прошло, а казалось, что уехал он из этого дома целую вечность назад – так все вокруг переменилось. Возле подъезда стояли солдаты в заношенных шинелях и курили папиросы. Алеша с тяжелым сердцем прошел мимо.
На грязный, неухоженный, голодный город спускались сумерки. На Тверской Алешу пробил озноб. Он пошевелил плечами, огляделся по сторонам и увидел покосившуюся вывеску «Кафе поэтов». Рассудив, что там можно погреться, Алеша открыл тяжелую деревянную дверь и шагнул внутрь.
Зала была небольшая и тесно набитая народом. Алеша пробрался на свободный стул, сел, пробормотав слова извинения двум молодым людям, которых пришлось слегка потеснить (один из них сурово посмотрел на Алешу сквозь круглые стеклышки очков, а второй весело ему подмигнул).
На эстраду выбежал молодой человек с вьющимися каштановыми волосами. Он обвел всех светлыми, лучистыми глазами и заговорил неуместно веселым голосом.
– Товарищи! Друзья! Я с удовольствием представляю вам нашего следующего гостя. Многие из вас хорошо его знают, а те, кто не знает его лично, безусловно, знают его стихи. Осмелюсь утверждать, что он лучший поэт современности, хоть иные из присутствующих могут это оспорить. Прошу вас, друзья, встречайте – Сергей Есенин!
Публика жидко зааплодировала. На эстраду, споткнувшись о ступеньку, взошел невысокий, скуластый блондин лет двадцати пяти в белой шелковой рубашке и темном галстуке, завязанном бантом. По шальному взгляду его было видно, что он слегка пьян. Блондин ослабил пальцами ворот рубашки, потом повел подбородком из стороны в сторону, словно и ослабленный ворот продолжал давить ему на горло. Затем вскинул светлую голову, слегка отвел в сторону руку и начал читать – хрипло, с каким-то истерическим надрывом, словно был чем-то сильно обижен:
Не устрашуся гибели,Ни копий, ни стрел дождей, —Так говорит по БиблииПророк Есенин Сергей.
Время мое приспело,Не страшен мне лязг кнута.Тело, Христово телоВыплевываю изо рта.
Не хочу восприять спасенияЧерез муки Его и крест:Я иное постиг учениеПрободающих вечность звезд!
Я иное узрел пришествие —Где не пляшет над правдой смерть.Как овцу от поганой шерсти, яОстригу голубую твердь!
Протянусь до незримого города,Млечный прокушу покров.Даже Богу я выщиплю бородуОскалом моих зубов.
Языком вылижу на иконах яЛики мучеников и святых.Обещаю вам град Инонию,Где живет божество живых!
Концовку блондин прочел особенно надрывно, переходя уже на неистовый и хриплый вскрик.
На этот раз публика зааплодировала более живо. Алеша, однако, хлопать не стал. От стихов блондина на душе у него стало еще чернее и тоскливее. Некоторое время Алеша сидел задумчиво. Потом вдруг его отвлекли от размышлений слова сидящего рядом молодого человека, того, что был в круглых очочках.