Кейт Эллисон - Секрет бабочки
Лунный свет пробивается сквозь кроны деревьев, его глаза сверкают сотней разных оттенков, когда он протягивает мне руку, которую ранее прятал за спиной, а в ней букет искусственных, сделанных вручную цветов: кусочки металла, и материи, и бумаги, и листочки, соединенные вместе проволочками и нитками.
— Я принес его тебе, — он продолжает, улыбаясь. — Счастливого выпускного бала! Так там говорят, правильно?
— Правильно, и бал этот обычно проводится накануне ужасных, разрушающих нервную систему каникул, — быстро отвечаю я, чувствуя, как слова пузырятся во рту, прежде чем слететь с губ. — И тебе счастливого выпускного бала. Они… — Я яростно краснею. — Удивительные.
Быстро поворачиваюсь к дому, в удивлении вижу лицо отца за окном гостиной, наблюдающего за нами. Он улыбается, потом нерешительно машет мне рукой, вскидывает кулак с оттопыренным кверху пальцем. Я машу в ответ. Улыбаюсь в ответ.
А потом Флинт берет меня под руку своей зелено-мятной рукой, я осторожно засовываю букетик в сумочку, и мы начинаем путешествие в великую неизвестность. На выпускной бал девятиклассников старшей школы имени Джорджа Вашингтона Карвера.
— У тебя еще один момент а-ля Нил Амстронг, — подзуживаю я Флинта, когда мы идем по ровным, свободным от крыс улицам пригорода, где в окнах каменных домов нет ни одного выбитого стекла, на лужайках и вдоль бетонных дорожек через каждые десять футов горят фонари. — Добраться до Лейквуда. Это подальше луны будет…
— Да, все равно что добраться до Плутона, королева Пи, который, как ты, конечно, слышала, даже не планета.
— Значит, ты хочешь сказать, что Лейквуда в действительности не существует?
— Да. Именно это я и говорю, — говорит Флинт, сжимая мою безбукетную руку. — Поэтому, если ты готова разделить свою школу на подразделы звериного царства или, скажем так, ограничиться приматами, кто будет королем обезьян и почему?
Я смеюсь.
— Что ж, если основываться только на волосатости…
— Да, — прерывает меня Флинт, — ты можешь отталкиваться именно от этого.
— Что ж, хорошо, если основываться на волосатости, это будет Ганеш Лейбовиц. Я подслушала, как Кирби говорил, что однажды они занимались вместе в спортивном зале, и когда он разделся, все тело, каждый квадратный дюйм, покрывали волосы.
— Вау! Спортивный зал. Что происходит в спортивном зале? — задает Флинт риторический вопрос. — Я не помню. — Он срывает по листику с каждой из трех нисс[34], мимо которых мы проходим. Лишь квартал отделяет нас от школы, массивного, приземистого здания из красного кирпича посреди зеленых лужаек, с деревьями, высаженными вдоль пешеходной дорожки, ведущей к центральному входу, который мы уже видим. — Вам надо принимать душ после занятий? А если религиозные убеждения не позволяют принимать душ? А если ты не хочешь, чтобы другие ученики видели твое волосатое тело, потому что ты знаешь: обязательно подвернется случай, когда они ненавязчиво сравнят тебя с обезьяной?
— Нет, — заверяю я его, — принимать душ, если ты этого не хочешь, не обязательно.
— Уф, — выдыхает он, проводя рукой по дредам.
Мы уже на подъездной дорожке, которая уходит на заднюю лужайку, к входу в спортивный зал, сияющий белыми огнями. Рука Флинта пожимает мою — возможно, он нервничает не меньше моего, — когда мы идем по бетонной полосе.
Другие школьники проходят мимо нас, когда мы уже у ступенек, поднимающихся к дверям спортзала. Практически все девушки в длинных, усыпанных блестками платьях, с избытком туши на ресницах, зачесанными вверх волосами, сверкающими горным хрусталем, с маленькими букетиками, в приподнимающих и увеличивающих грудь бюстгальтерах. Все юноши в одинаковых пингвиньих черных фраках, в черных кожаных туфлях, волосы стоят от геля, одеколона вылито от души. Все очень зажаты, некоторые уже пьяные, другие даже на подходе к двери поправляют макияж, молодые люди неуклюже поддерживают под руку приглашенных ими дам.
Происходящее напоминает мне «Десятый номер» — запахи и шоу, обещание секса, повисшее в воздухе, — и я не могу сдержать смех.
Камилла Аллен перехватывает мой взгляд и замирает на пороге, откидывая прямые волосы за плечо. Поправляет жемчужное ожерелье. Наклоняется к Карли и Тейлор, шепчет нарочито громко: «Похоже, некоторые сучки не понимают намека и приходят туда, где им не место».
Карли и Тейлор смеются, сжимая одинаковые розовые сумочки ухоженными руками с одинаковым французским маникюром[35]. Камилла продолжает: «Просто деваться от них некуда».
«Отвали, сука». Слова, написанные на моей фотографии из школьного ежегодника. На дверце моего шкафчика. Я ахаю, понимаю: она хотела, чтобы я держалась подальше от Кери, от Джереми, от хрупкого баланса популярности в школьном мире. Может, она думала, что оказывает Кери услугу.
И когда она отворачивается, чтобы переступить порог, все еще ухмыляясь, я подаю голос:
— Эй, Камилла.
Она поворачивается ко мне, рука на бедре.
— Что?
— Ты права, — говорю я, чувствуя, как перехватывает горло потребность произнести эти два слова еще раз, и еще. — Ты права. Ты права, — я выдерживаю паузу, сжимаю кулаки, моргаю шесть раз. — Мне не следовало приходить, потому что некоторым сучкам действительно не хочется появляться там, где находятся такие, как ты. — Вокруг звенит насмешливый смех. Я успеваю заметить перемену в лице Камиллы, прежде чем она вновь отворачивается от меня: ноздри раздуваются, блескучие губы — узкая жесткая полоса. Она и ее свита входят в сверкающее великолепие Мира выпускного бала.
Мысль об этом — моей однокласснице, угрожающей мне, приложившей столько усилий, чтобы запугать меня, — возвращает потребность, необходимость тук тук тук, ку-ку. Люди смотрят, наблюдают, но я не могу это контролировать, ничего не могу с собой поделать. Они все узнают, какая я. Они всегда знали: Пенелопа Марин, постукивающая по бедрам, повторяющая слова, больная на всю головку.
А когда я чувствую, что моя воля иссякает — моя воля быть здесь, участвовать, не отступаться, — пальцы Флинта обнимают мои, большой мягко поглаживает ладонь.
— Ты хочешь сразу перейти к вечеринке после бала? — спрашивает он, легко и непринужденно. — Все равно это лучшая часть, правда?
— Да, — облегчение волной поднимается в груди, и внезапно до меня доходит, что я сделала. Осадила Камиллу Аллен на глазах половины девятиклассников. И получилось отлично. — Вечеринка после бала — то самое, что мне нужно.
* * *— Иди за мной, — говорит Флинт и уводит меня от ступенек. Мы идем между первым и вторым футбольными полями, потом вдоль узкой речушки, которая течет по границе кампуса Карверовской школы, русло завалено пустыми банками из-под газировки. Уже совсем стемнело; луна, низкая и желтая, высвечивает силуэты деревьев. Футов через двести речушка заканчивается, вливаясь в более широкую, чистую с блестящей под лунным светом водой и поломанными камышами. Тут же мост, переброшенный через более широкую речку.
Флинт крепче сжимает мою руку, когда мы ступаем на деревянные доски моста. Я ощущаю запах воды под нами, теплый ветерок поднимает его к нам, маленькие молекулы влаги, и травы, и воспоминаний о недавнем солнечном свете.
Громкая музыка выпускного бала доносится издалека, когда мы подходим к маленькой ржавой сторожке у края моста. Дверь в сторожку приоткрыта. Флинт протягивает руку над моим плечом и раскрывает дверь шире. Я тук тук тук, ку-ку, тихонько, но не так тихо, чтобы не услышал Флинт. Он уже знает мои ритуалы. Однако я поворачиваюсь к нему, с раскрасневшимися щеками, вдруг встревоженная. Но он просто мне улыбается и взмахом руки предлагает войти.
Войдя, я ахаю: на полу расстелено тканое одеяло, рядом горит керосиновая лампа, отбрасывающая оранжевые тени на буржуйку, которая стоит у маленького окна с видом на протекающую внизу речку. Я поворачиваюсь к нему, разинув рот, на мгновение потерявшая дар речи.
К счастью, он заполняет паузу, обратившись ко мне.
— Я подумал, что это в нашем стиле, — голос его тихий и нежный.
— Но как ты… это нашел? И все устроил?
Он застенчиво улыбается.
— Провел небольшое исследование. Как выяснилось, кузен Гретхен вырос в Лейквуде и рассказал мне и об этом месте, и о том, как сюда добраться.
— Флинт… ты…
Но он обрывает меня, прежде чем я успеваю сказать: «абсолютно, фантастически, невероятно потрясающий».
— У меня есть для тебя еще один сюрприз, королева Пи.
Он поворачивается к стене, берет с пола какой-то прислоненный к ней квадратный предмет и протягивает мне. Картина.
Портрет девушки.
Гладкая кожа из папье-маше, ресницы — маленькие веточки, выкрашенные черным, волосы — темный молотый кофе, струящийся вокруг лица, красные цветочные лепестки — губы, шея и торс — мягкие желто-зеленые листья и обрывки цветастой материи, на сгибе бледной руки — нарисованный углем силуэт города. Далекий свет луны отражается от маленьких равносторонних стеклянных треугольников.
