Елена Михалкова - Улыбка пересмешника
Вики хватило лишь на то, чтобы, вскрикнув, броситься к перилам в надежде привлечь внимание охранника. Тот так и не изменил положения: стоял спиной к ней возле витрины.
«Это не охранник! — вдруг с ужасом поняла она. — Это манекен!»
А в следующую секунду ледяная рука зажала ей рот.
— Это у нас с тобой много общего, — прошептал ей в ухо Кирилл, воткнув под лопатку Вике дуло пистолета с такой силой, словно держал нож. — Мы оба хотим друг друга убить. Разница в том, что у меня это получится.
Он с легкостью потащил загребавшую ногами женщину вглубь, подальше от края галереи, чтобы их не заметили случайные покупатели. Алиса стояла неподвижно и смотрела на них, сжав кулаки.
— Пошли, — бросил ей Кирилл. — На четвертый этаж!
Извивающаяся Вика поняла, почему она до сих пор жива и отчего он не придушил ее сразу. «Они хотят сбросить меня с четвертого этажа! Ему нужен либо несчастный случай, либо самоубийство, а для этого на теле не должно быть следов насилия». В отчаянной попытке освободиться она попробовала укусить его ладонь, но это было бесполезно, а когда она замахала руками, щелчок сзади заставил ее замереть.
— Выстрелю. — Кирилл произнес это бесцветным голосом, и Вика сразу ему поверила.
Да, если она не оставит ему шанса убить ее по-тихому, он выстрелит. Он не будет рассуждать о том, как избежать наказания или придумывать объяснения — он сперва убьет ее, а потом станет решать возникшие в связи с этим проблемы.
Кручинин волок Вику в сторону лестницы, и Алиса молча шла за ними, похожая на привидение. «Значит, она знала все заранее. Он ее предупредил. Она меня встретила, и теперь им остается только сбросить меня сверху и сбежать».
Вика представила, как ее тело падает вниз с четвертого этажа, и застарелый страх — боязнь высоты — ожил в ней с такой силой, что она извернулась по-кошачьи, ударила Кирилла ногой в пах и, как только его рука разжалась, отскочила в сторону, с ужасом ожидая выстрела.
— Сука, — прохрипел Кручинин, согнувшись пополам. — Лиса, не пускай ее!
Вика оказалась в ловушке: за спиной ее была витрина магазина, впереди стоял Кирилл, дорогу влево преграждала Алиса. Но даже если б девушки и не было, пистолет в руке ее бывшего мужа не оставлял ей шансов.
— Слушай, — сказала она, обращаясь только к нему, и стерла кровь с треснувшей губы. — Ты ничего не знаешь.
— Сука… — Он смотрел озверело и, кажется, даже не понимал, что она говорит. — Попробуешь кричать…
— Послушай меня, идиот! Я не собираюсь кричать! Я хочу тебе кое-что объяснить…
— Откуда птицу взяла, а? Сенька, сволочь, подбросил?
«Какую птицу?!»
— О чем ты говоришь?! Ты с ума сошел?
— Думала, я тебя не поймаю, а?!
Он сделал к ней шаг, и Вика вжалась в стену.
— Клянусь, я не понимаю, о какой птице ты говоришь! — скороговоркой произнесла она. — Объясни мне! Ты видишь, я не кричу, хотя могла бы!
Кирилл остановился, потому что внезапно почувствовал сомнение. Он готов был отдать правую руку, поручившись за то, что недоумение в ее глазах было не сыгранным, а искренним. И дело здесь было вовсе не в том, что она боялась смерти.
— Птица, — прорычал он и ткнул пистолетом Вике в грудь.
Она едва сдержала крик ужаса, но он не выстрелил, а просто показал ей, что имеет в виду, и, опустив глаза, она неожиданно поняла, о чем он.
— Брошь?! При чем здесь брошь?!
Она умоляюще посмотрела на Алису, но та стояла на месте, сильно побледнев, и на ее лице было смятение.
— Клянусь, я ничего не знаю про брошь! — повторила Вика дрожащим голосом, обращаясь уже к Кириллу. В эту минуту ей было проще иметь дело с ним, и не потому, что пистолет был в его руке. — Мне привез ее сыщик! Сергей! Он нашел ее в вашем шалаше!
— Шалаше?!
— Да! Она была спрятана в земле, в маленьком тайнике! Сыщик отдал ее мне, и больше я ничего не знаю!
Она тихо заплакала, и Кирилл чуть опустил пистолет. С минуту он смотрел на Вику, скорчившуюся возле стены, и совсем забыв про ту, что стояла молча в нескольких шагах от него, а потом негромко рассмеялся.
От неожиданности Вика подняла голову и недоверчиво уставилась на него. Кирилл продолжал смеяться, и это была горькая, злая, недоверчивая насмешка над самим собой и над тем, как все сложилось.
— Ты дура, да? — спросил он, брезгливо рассматривая ее. — Столько лет… так ничего и не поняла? Это я ее убил! Понимаешь? Я!
— Кого?! — выдохнула Вика.
— Ту стерву, из-за которой Сенька пошел срок мотать! Орала она громко, вот я и не сдержался.
Девчонка заорала так, что у него заложило уши от ее визга, и Кирилл слегка приложил ее — без особой злобы, просто чтобы пришла в себя.
— Услышат… — проскрипел сзади Сенька.
— Нет здесь никого. Слышь, ты, нервная, снимай шубу.
Он ведь и не особенно разозлился на нее за этот истошный вопль. Но когда она остервенело вцепилась ему в лицо и снова завизжала как драная кошка, Кирилла окатила волна страшного, непереносимого бешенства, и он, выхватив нож, ударил ее с силой туда, где уже расстегнутая наполовину шуба расходилась, открывая что-то белое, кружевное, вызывавшее в памяти редкие слова вроде «батист» или «гипюр». Визг словно надломился, и она, не издав даже стона, свалилась им под ноги. Кирилл стоял и тупо смотрел, как по этому белому, кружевному стремительно расползается, словно красные чернила по промокашке, ее кровь. Он перевел взгляд на лицо девчонки — оно на глазах бледнело. Она упала в сугроб, и задранный вверх подбородок торчал из снега так, что сразу становилось ясно: то, что случилось, необратимо.
— Твою мать… — потрясенно охнул сзади Сенька. — Кирюх, да ты ее кончил.
Они даже не стали оттаскивать тело в сторону — разделали ее прямо там, выгребли все, что было при ней. Кирилл никогда не видел, чтобы баба таскала на себе столько драгоценностей. Целую тонну, не меньше! Перед тем как уйти, Кручинин бросил взгляд на застывшее мертвое лицо, и мысль его заработала.
— Если нас возьмут, скажешь, что это ты ее, — сквозь зубы бросил он Головлеву, когда они быстрыми шагами, но не переходя на бег, уходили дворами и переулками.
— Чего это? — вскинулся тот.
— Скажешь, что был один, — продолжал Кирилл, в котором внутренний метроном начал отсчитывать время до того момента, когда Сеньку схватят, и времени этого оставалось очень немного. — Если двое, то сам знаешь — дадут по полной. А так отсидишь лет пять, тебе еще срок скостят за примерное поведение.
— Да ты чё, спятил?…
— Тихо. Слушай.
Пока Кирилл говорил, Сенька не перебивал его.
— Деньги останутся у меня, — сказал Кручинин, — я вложу их в дело. Ты сам знаешь, что у меня они будут работать, а у тебя как вода через пальцы утекают. Ты в этом ничего не понимаешь, оно и не требуется — у тебя я есть. Выйдешь через пять лет, твоя доля будет тебя ждать, станешь обеспеченным человеком. Или не веришь, что я за пять лет подняться смогу?
Сенька искоса взглянул на напарника, но вместо ответа спросил другое:
— А с чего ты решил, что нас обязательно возьмут?
— Не нас, — поправил Кирилл. — Тебя. Возьмут, точно тебе говорю. Девка-то непростая, и зря мы к ней сунулись.
— Зря ты ее ножом пырнул, вот что!
Кирилл остановился, развернул за плечи щуплого Головлева лицом к себе и наклонился к нему.
— Нет, Семен, — доверительно сказал он. — Это не я ее пырнул. Это ты ее пырнул.
Когда разбирали цацки, Кручинину бросилась в глаза брошь, сдернутая Сенькой с блузки девчонки, — на застежке остался клочок вырванной ткани. Летящая птица, то ли аист, то ли цапля: сама золотая, а глазик — маленький, зеленый, вроде кошачьего. Головлеву тоже вещица приглянулась: он все поглаживал ее пальцем, словно расстаться не мог. Кирилл даже посмеялся над ним в конце концов, хотя тогда уже не до смеха было: увидели в новостях, кого убили, и внутренний метроном защелкал быстрее, оставляя времени совсем немного.
Продажей драгоценностей занимался Сенька, не посвящая приятеля в свои дела, и Кручинин торопил его, опасаясь, что возьмут их раньше, чем они успеют получить деньги. Из-за этого, может быть, Головлев в итоге и погорел: сбытчик сдал его с потрохами, а все потому, что человек оказался непроверенный, не из тех, с кем привык работать Семен. Зато деньги они получили — такую сумму, какой раньше Кирилл в руках не держал. И когда Сеньку действительно взяли, обещание свое Кручинин выполнил: раскрутил дело. На первоначальный капитал ему только-только хватило, но затем все пошло удачно, и Кручинин, как он сам о себе говорил, поднялся. Правда, Сеньку закрыли не на пять лет, как тот рассчитывал, а на шесть с лишним, но это уже была не Кирилла забота.
То, что Банкир, с которым он обедает раз в месяц, — отец их жертвы, вскоре после смерти дочери переехавший из своего города в Москву, Кручинин узнал случайно: увидел у него на рабочем столе фотографию девчонки в белой кружевной блузке и оцепенел, в одно мгновение вспомнив все: и блузку, и ее визг, и выпяченный в небо подбородок. Фамилию убитой он запомнил еще тогда, когда о них стали писать газеты, но ему и в голову не пришло сопоставить ее с фамилией своего нового приятеля. Сперва Кручинину было не по себе. Но после, осторожно разведав подробности личной жизни Банкира и окончательно убедившись, что это и в самом деле он, Кирилл даже стал находить удовольствие в том, чтобы иногда, под настроение, позволять себе всякие забавные мысли в компании Банкира. Поглядывал на него за бокалом красного вина, а сам вспоминал кровь, растекающуюся по кружеву, и изнутри поднималось что-то такое сладостное и щекочущее нервы, как будто прижимаешь острую бритву к коже и никак не обрежешься.
