Ирина Арбенина - Люблю трагический финал
Еще совсем недавно Светловой это понравилось бы. (Люди вообще, по ее мнению, делились на две категории: тех, кто мог украсить свой дом искусственными цветами, и тех, кто не мог, несмотря ни на что… Даже если становилось страшно модным.)
Но сейчас в зрительном зале «Делоса» эта достоверность, даже всего лишь в виде свежего живого букета, показалась Ане страшноватой.
Вообще же такие штрихи, как оказалось, были фирменным стилем Дормана. Даже на репетиции, по его требованию, цветы должны были быть, что называется, «с грядки» — из оранжереи. Никакого запыленного мертвого реквизита. Ибо все создает атмосферу: и влага на лепестках, и пыль на восковых несъедобных фруктах.
Конечно же, он был тысячу раз прав! Несмотря на свое отвращение, Аня отдавала ему должное. Это яркое живое пятно на сцене непостижимым образом организовывало все пространство вокруг себя, притягивая взгляд и давая, как камертон, определенный настрой.
Яркие и чувственные, пионы придавали особый шарм мертвой условности оперного искусства и завораживали неофита, коим Аня и являлась.
Ей пришлось поерзать, когда Дорман, вежливо осклабившись, осведомился:
— Что вы у нас смотрели?
— Все! — находчиво ответила Светлова, не побывавшая ни на одном спектакле. И замерла, в ужасе от своей находчивости и в ожидании дальнейших расспросов.
К Аниному счастью, для Дормана этот вопрос был всего лишь формой вежливости. Он тут же забыл и о нем, и о светловолосой жене менеджера «Мобил-моторс», «большой поклоннице оперного искусства».
Другой точкой гиперреализма на сцене была больничная железная кровать. Совершенно натуральная, абсолютно сиротского вида, как будто только что из пионерского лагеря или детдома. Где только удалось завреквизитом такой антиквариат разыскать. Это оставалось загадкой… Кровать предназначалась для болезненной дочери короля Рене, известной в народе как Иоланта… Вокруг кровати суетились люди в белых халатах… Халаты тоже были очень натуральными, совершенно больничными… Вообще цель была достигнута — от всего увиденного неприятно несло настоящей совковой больницей.
Кровать, халаты — все символизировало болезнь Иоланты, ее слепоту, что называется, «предоперационный период».
А намеренно совковый вид (казалось, на простынях можно разглядеть наляпанные лиловые штампы «Горздрав. Больница номер 57») разрушал романтическую литературность драмы Герца. «Дочь короля Рене», которой, уж если бы она, довелись, попала в больницу, больше подошел бы госпиталь мальтийских рыцарей с серебряными блюдами и шелковым больничным, ежедневно сменяемым бельем.
Но нет… В этом и состоял новаторский замысел Кирилла Бенедиктовича. Освежить замыленный взгляд зрителя, привыкшего к канону, содрать пленку многократно виденного. Шокировать деталями. Тогда и все остальное будет восприниматься исключительно свежо.
Свежо было, это точно… Можно сказать, что Аня оказалась наилучшим из возможных зрителей Дормана. Наилучшим, но отнюдь не благодарным… Ее эта дормановская достоверность проняла до холодного пота. Ведь она знала о другой Иоланте… Гале Вик.
Знала, что безумному автору той постановки понадобилась настоящая достоверная кровь и чудовищное изуверство.
Аня во все глаза смотрела на Дормана, репетирующего с певицей… А ведь Кирилл Бенедиктович — фанатик, настоящий фанатик… Своего дела. А ради своего дела фанатик готов на все.
Почти на ватных ногах Аня потихоньку двинулась к выходу из зрительного зала, больше всего на свете боясь, что Дорман окликнет ее вопросом: «Вам понравилось?»
Что она скажет, если слова застревают в горле…
Анна уже прикоснулась к краю лиловой портьеры… И в этот момент Дорман действительно окликнул ее:
— Вам понравилось?
— Нет слов, — почти прошептала она.
Лгать Светловой не пришлось. А шепот режиссер вполне мог отнести на счет ее восхищения…
Но как Дорман мог быть связан с Галей Вик?
Этот преуспевающий светский лев, звезда бомонда, модный московский человек, которому были рады и банкиры, и дорогие кокотки, и политики. Как он мог быть связан с несчастной, бедной, никогда не покидавшей своего дома, «своего замка» девушкой?
— Ты случайно не знаешь, где у Дормана дача? — поинтересовалась Аня у Старикова, поблагодарив совершенно искренне за «поход в театр».
— Понятия не имею. — Петя пожал плечами. — Хотя…
— Да? — насторожилась Аня.
— Знаешь, он, кажется, заметил насчет «Крайслера»: «Машинка прелесть, я до своей Фанеровки вмиг домчался»…
— Что еще за Фанеровка? — нахмурилась Аня. — Ты ничего не путаешь? Такого и населенного пункта, кажется, нет…
— Знаешь, ты совершенно права! — Петя хлопнул себя по лбу. — Это у меня, как в «Лошадиной фамилии» — Овсов… Запомнил: что-то, что хорошо горит, — вот и получилось Фанеровка… А на самом деле…
— Может, Гореловка?
— Ну да! Умница ты моя… — Петя поцеловал жену в лоб. — Так он и сказал: «До своей Гореловки».
«Делос» кипел от слухов и перешептываний.
Секретарша Дормана застрелилась у себя на даче. Неожиданно для всех. Впрочем, разве стреляются «ожиданно»?! Но все-таки такая молодая, благополучная… Очень молодая девушка. Говорили, что… незадолго до этого она пыталась шантажировать Дормана…
Но Кирилл Бенедиктович только высмеял ее и посоветовал больше не затрагивать такие темы… То, что эта Цвигун ему говорила, было, по слухам, похоже на бред. Будто бы Вика подслушала, как Дорман ходил по своему кабинету и признавался сам себе в каких-то жутких постановках-преступлениях.
Кирилл Бенедиктович над глупой девушкой только посмеялся. А она вот…
Взяла и застрелилась.
Больше всего сотрудникам «Делоса» было жаль Викиного поклонника… С ним, единственным человеком из всех работавших в театре, Вика имела доверительные отношения. Такая это, признаться — хотя покойников и не обсуждают! — была холодная, надменная, без подружек и друзей девушка. А парень этот еще удивительно умел подражать чужим голосам — мог скопировать даже Дормана, да так, что не отличишь. Кстати, говорят, Цвигун своего шефа уверяла, что человек, расхаживавший за матовой стеклянной стеной кабинета, человек, которого она видела, говорил его, Дормана, голосом. И говорят, что Дорман вызывал его после смерти Вики к себе… Хотел выгнать.
Сам же Кирилл Бенедиктович ходил по театру мрачнее тучи… И мрачно жаловался самому близкому окружению, что с некоторых пор его любимый «Делос» стал местом странных происшествий…
— Аня! — Стариков задумчиво смотрел на жену. — Дорман получил «Золотую маску».
— И что?
— Он приглашает нас на вечеринку, отметить творческую удачу.
— Ему так понравились скидки в «Мобил-моторс»?
— Не думаю, — Петя и не думал улыбаться. — Мне кажется, ему понравилось что-то другое.
— Уж не я ли?
— Ну не я же… — наконец сменив праведный гнев ревнивца на милость, ухмыльнулся Стариков. — Конечно, у богемы это принято. Но к Дорману это, по слухам, никак не относится.
— Вот как! Редкий, редкий, удивительный человек.
— Сказано, что «можно» надеть вечернее платье.
— Понятно, вежливая форма приказа: должно надеть вечернее платье!
Аня слыхала, что в Москве уже появились дамы, которые «почувствовали разницу» между вечерним платьем и бальным. Но она к ним не относилась.
Она изрядно помучилась с выбором… То есть выбор был бы не так сложен, если бы можно было перейти на порядок астрономических цифр, тех, что как номера телефонов…
Но Светловой не хотелось шиковать. Она честно признавалась себе, что этот визит — дань ее детективному хобби. А такие астрономические затраты на хобби ее не устраивали. Сама же VIP-тусовка ее не интересовала. Она насмотрелась, налюбовалась на этих людей, подрабатывая официанткой в модном ресторане, когда училась в университете. И теперь, когда с ними предстояло встретиться в другом качестве, они не казались ей ни приятнее, ни милее.
Истинное лицо человека то, которое видит его прислуга…
Но пойти было просто необходимо. То есть Анне вдруг пришло в голову, что Дормана можно просто спросить…
Так она и сделает….
Что там делают дамы, когда их жизнь шарахает по полной программе и изо всех сил? Короче говоря, когда у них большие неприятности?! Говорят, тогда они идут покупать шляпки.
Анна как лунатик ходила по московским магазинам, примеряла, выбирала. Потом потихоньку вошла во вкус — тревога, постоянно жившая в ней с тех пор, как исчезла Джульетта, немного притупилась, чуть стихла.
К тому же проблема собственного гардероба — что ни говорите, одна из важнейших — стояла перед Светловой всерьез… Тут нельзя было никак торопиться — дров наломаешь. Но то, что видела Анна, плохо укладывалось в понятия «стиль и облик». А в том, что эти понятия непременно должны присутствовать, Светлова не сомневалась.
