Джеффри Дивер - Слеза дьявола
Рытвина на рытвине.
— Сам не понимаю, почему до сих пор живу здесь, — пожал плечами Кейдж.
В сопровождении Паркера и доктора Эванса старший агент спешил теперь как можно быстрее вырваться из полутемных кварталов окраины и добраться до штаб-квартиры Бюро.
— А если пойдет снег, нам вообще п…ц! — добавил он, не стесняясь в выражениях.
С уборкой снега в Вашингтоне никогда не умели справляться, а случись метель, она серьезно затруднила бы действия команды Джерри Бейкера, даже если бы удалось установить место следующего нападения Диггера.
Эванс говорил по сотовому телефону с кем-то из членов своей семьи. Сначала, судя по сюсюканью, могло показаться, что он общается с ребенком, но по содержанию разговора скоро стало ясно — на другом аппарате его жена. Паркера поразило, что серьезный психотерапевт способен в таком тоне говорить с другим взрослым человеком. Но потом он отругал сам себя: «Кто ты такой, чтобы судить других! Вспомни — когда Джоан напивалась или просто впадала в депрессию, ты и сам увещевал ее так, словно ей едва исполнилось десять».
Кейдж выудил из кармана свой мобильник и набрал номер больницы. Справился о состоянии здоровья Тоби Геллера. Потом дал отбой и сообщил:
— Вот везунчик! Наглотался дыма и вывихнул палец на ноге, когда выпрыгивал из окна. А так — ничего серьезного. Они продержат его у себя максимум одну ночь, но только предосторожности ради.
— Уж он-то определенно заслужил поощрения по службе, — заметил Паркер.
— О, он его получит. Об этом можешь не беспокоиться.
Паркера и самого периодически продолжал бить кашель. От резкого привкуса дыма во рту слегка подташнивало.
Они миновали еще несколько кварталов, когда Кейдж выдал многозначительно:
— Ну как?
— Что — ну как? — спросил Паркер.
— Разве все не как в старые добрые времена? — Агент с довольным видом хлопнул ладонями по рулевому колесу.
Паркер ничего не ответил, а лишь снова поправил верхнее стекло, прижимавшее края обугленной бумаги с записями.
Кейдж обогнал слишком медленно двигавшуюся перед ними машину. Немного помолчав, он спросил:
— Как у тебя на личном фронте? Встречаешься с кем-нибудь?
— Нет. Сейчас я один.
Прошло уже девять месяцев, отметил он про себя, с тех пор как он опять остался в полном одиночестве. Он скучал по Линн. На десять лет моложе его, хорошенькая, спортивная. Они прекрасно проводили время вместе — выходили на утренние пробежки, ужинали, порой уезжали на целый день в Миддлберг. Ему не хватало теперь ее жизнерадостности, чувства юмора (впервые попав к нему домой и увидев автограф Франклина Делано Рузвельта, она с абсолютно серьезной миной заявила: «О, я знаю, кто это. Он придумал мятные пастилки Франклина. У меня была целая коллекция оберток»). Однако, хотя ей уже исполнилось тридцать, Линн совершенно не испытывала тяги к материнству. Она прекрасно ладила с его детьми, когда речь шла о походе в музей или в кино, но он прекрасно видел, что на более тесную привязанность к ним Линн не способна. Более того, с течением времени она начала тяготиться их обществом все заметнее. Любовь в некотором смысле похожа на шутку, понял Паркер. И то и другое уместно, когда вовремя. Закончилось все тем, что они расстались, договорившись, что, быть может, через несколько лет, когда она будет готова принять на себя обязанности матери, они попытаются построить более прочные отношения. При этом, конечно же, оба прекрасно сознавали, что как любовники расстаются навсегда.
— Так-так, — сказал Кейдж. — Значит, сидишь дома один, как отшельник?
— Нет, — попытался отшутиться Паркер. — Скорее, я как страус, зарывший голову в песок.
— И у тебя никогда не возникает ощущения, что вокруг бурлит жизнь, которая проходит мимо?
— Представь себе, нет, Кейдж. Зато у меня возникает ощущение, что у меня подрастают двое детей, и это не проходит мимо, что гораздо важнее.
— Это важно, кто спорит. Да. Здесь я могу тебя понять. Действительно важно.
— Важнее всего, — настойчиво подчеркнул Паркер.
Эванс не слезал с телефона и теперь сообщал жене, как сильно любит ее. Паркер перестал слушать. Это наводило на него тоску.
— Что ты думаешь о Лукас? — забросил удочку Кейдж.
— А что я могу о ней думать? Она отличный профессионал и далеко пойдет. Быть может, даже в самые верхи. Если только не схлопнется прежде времени.
— Ты хотел сказать — взорвется?
— Нет, именно схлопнется. Внутрь, как лампочка.
— Интересная мысль, — ухмыльнулся Кейдж. — Но я спрашивал не об этом. Что ты о ней думаешь как о женщине?
Паркер закашлялся. Его передернуло при воспоминании о море огня и свистевших над головой пулях.
— Уж не пытаешься ли ты свести нас? Меня и Лукас?
— Нет, конечно, — возмутился Кейдж, но потом добавил: — Просто мне хотелось бы, чтобы у нее стало больше друзей. Я ведь уже забыл, что ты тоже можешь быть веселым парнем. Вы могли бы как-нибудь провести вечерок вместе.
— Кейдж…
— Она не замужем. Ни с кем не встречается. И не знаю, заметил ли ты, — продолжал он гнуть свою линию, — но, помимо прочего, она еще и хороша собой. Тебе так не показалось?
Конечно, показалось. Для агента ФБР очень даже ничего. Впрочем, Паркеру действительно многое в ней казалось привлекательным. Причем не только внешность. Он ведь заметил, какими глазами она проводила Робби, когда тот поднимался вверх по лестнице этим утром. Путь к сердцу мужчины лежит через его детей…
Но Кейджу он сказал совсем иное:
— У меня сложилось впечатление, что она дождаться не может момента, когда дело будет закрыто и я перестану маячить у нее перед глазами.
— Ты так думаешь? — спросил Кейдж с нескрываемой иронией.
— Ты же слышал, как она набросилась на меня из-за оружия.
— Да тут же все понятно, черт возьми! Ясно, что она не хочет отправлять тебя обратно твоим детям в пластиковом мешке.
— Нет, там было другое. Я тогда наступил ей на любимую мозоль, а она этого терпеть не может. Вот только передай ей при случае. Я буду и дальше поступать так, как считаю нужным, если сочту, что прав.
— Ну вот, это как раз то, что я имел в виду.
— То есть?
— Она могла бы сказать в точности то же самое. Вы с ней во многом похожи. Разве не превосходная пара?
— Оставь эти глупости, Кейдж.
— Но послушай, конечно, для Маргарет главное в жизни — ловить преступников. У нее невероятно развито самолюбие, но это самолюбие в хорошем смысле слова. Я считаю ее вторым лучшим следователем из всех, кого знаю.
Паркер сделал вид, что не заметил взгляда, которым сопровождались эти слова.
Кейдж ненадолго задумался.
— А знаешь, какое у Лукас самое главное преимущество? Она умеет сама о себе позаботиться.
— И в чем же это заключается?
— Я тебе скажу. Пару месяцев назад к ней в дом влез грабитель.
— А где она живет?
— В Джорджтауне.
— Тогда неудивительно. Там такое не редкость. — Паркеру нравился округ Колумбия, но он никогда не поселился бы там. Хотя бы из-за детей. Уровень преступности там зашкаливал.
— Так вот, возвращается она как-то вечером со службы, — продолжал Кейдж, — и видит, что входная дверь взломана. Проблема? У нее есть собака, но она гуляет на заднем дворе, и…
— У нее собака? Какой породы?
— Хрен его знает. Я в этом не разбираюсь. Такая большая и черная. Но дай мне закончить. Она первым делом убеждается, что с псом ничего не случилось, а потом и не думает вызывать полицию. Возвращается к своему пикапу, надевает бронежилет, достает «МП-5» и идет разбираться сама.
Паркер рассмеялся. Вообразить себе любую другую стройную и привлекательную блондинку крадущейся по дому с оборудованным лазерным прицелом автоматом казалось ему чем-то абсолютно невероятным. Но почему-то именно Лукас он легко представил себе в такой ситуации.
— Все еще не понял, к чему ты клонишь, Кейдж.
— Ни к чему особенному. Я только хотел показать тебе, что Лукас не нуждается в няньках. Для людей, живущих вместе… Я, само собой, говорю о мужчине и женщине… Людям легче ужиться вместе именно так. Когда не надо нянчиться с партнером. Это закон, Паркер. Заруби его себе на носу.
Было очевидно, что агент намекал на его бывшую жену Джоан. Кейдж несколько раз видел Паркера и Джоан вместе. Ведь Паркер действительно на первых порах сблизился с Джоан во многом именно потому, что она нуждалась в опеке, а сам Паркер — тогда только-только осиротевший — испытывал огромную потребность о ком-то заботиться. А теперь он вдруг вспомнил, как несколько часов назад Лукас инструктировала опергруппу в Грейвсенде. И понял, что ее речь взволновала его не потому, что за ней стояли опыт и красноречие, — он был поражен именно независимостью, которая ощущалась в каждом ее слове и движении.
