Ксавье Монтепен - Лучше умереть!
«Может быть,,он любит меня, но, не имея никакого состояния и будучи лишь папиным служащим, не смеет и глаз на меня поднять; борется с собой и скрывает свою любовь, считая, что не может питать ни малейшей надежды. Должно быть, все обстоит именно так… ну конечно же! Нужно раскрыть ему правду; я умру, если не буду принадлежать ему…»
Именно об этом она и размышляла, когда явилась горничная и сообщила, что обед на столе. Мэри спустилась в маленькую гостиную, где ее ждал отец. Он быстро подошел и расцеловал ее.
— Сегодня ты, голубушка, спустилась позже обычного, — сказал он. — Ты нездорова?
— Немножко, но вовсе не из-за этого так долго сидела в своей комнате… Просто размышляла.
— Ладно; идем-ка за стол!
Они прошли в столовую и сели друг против друга.
— Ну а теперь поведай мне, о чем же ты так серьезно размышляла?
— Я думала о том, что в этой жизни мрака куда больше, чем солнца, а страданий — больше, чем радости.
Поль Арман не сумел скрыть своего изумления.
— Чего же тебе не хватает для счастья?
— Ты позволишь мне быть откровенной?
— Разумеется, я готов просить тебя об этом.
— Ну так вот; с тобой я счастлива… счастлива оттого, что ты так нежен, но молоденькой девушке требуется и нечто иное. Я ведь уже не ребенок… Мне скоро девятнадцать… Ты не думал о том, что меня нужно выдать замуж?
По телу бывшего мастера аж мороз пробежал. Он подошел к Мэри и обнял ее.
— Замуж, так рано! Разлучиться с тобой, радость моя! Значит, ты не понимаешь, что всю свою энергию, силы я черпаю исключительно из общения с тобой! Если тебя со мной рядом не будет, все просто-напросто рухнет; мне останется лишь умереть!
Жак Гаро говорил правду. С того дня, как они вернулись во Францию, его то и дело одолевали угрызения совести, и только присутствие дочери способно было их рассеять. Одна Мэри могла помочь ему справиться с воспоминаниями.
— Но я же и замужем смогу жить с тобой рядом!
— А не лучше ли все оставить как есть?
— Ты, папа, рассуждаешь, как эгоист, и это никуда не годится! Наверняка ты не раз задумывался над тем, что рано или поздно наступит день, когда мое сердце будет принадлежать уже не тебе одному.
— Задумывался, милая. Частенько задумывался, и всякий раз с болью в сердце. Я знаю, что этот день неизбежно наступит, но стараюсь всячески оттянуть время. Кроме того, есть у меня одна мечта…
— И что за мечта?
— Состояние, которое я зарабатываю для тебя, позволяет тебе претендовать на самую блестящую партию. Я хочу, чтобы твой муж занимал самое высокое положение в обществе… Чтобы он вполне мог польстить твоей гордости.
— Польстить моей гордости, зачем? — с горячностью перебила Мэри. — По-моему, счастье заключается вовсе не в удовлетворении тщеславия.
— Ну! Разве найдется человек, не способный полюбить тебя? — воскликнул Поль Арман.
Мэри почувствовала, что на глазах у нее выступают слезы. Она подумала о Люсьене Лабру. Потом, подняв голову, сказала:
— По поводу брака я придерживаюсь мнения, совершенно противоположного тому, что ты только что высказал. Не нужна мне никакая блестящая партия. И вовсе не обязательно, чтобы человек, за которого я выйду замуж, был богат. Мне нужно, чтобы он обладал лишь тремя качествами: чистосердечием, решительностью и храбростью. Человеческое сердце значит для меня куда больше, нежели титулы или горы денег.
Поль Арман слушал дочь с бесстрастным видом человека, на которого обрушили вдруг поток общеизвестных и более чем банальных истин. Но в глубине души он прекрасно понимал, что за всем этим маячит фигура вполне конкретная — Люсьен Лабру, которого она любит.
Возможно, эта любовь еще не достигла той высшей точки, когда все сметает на своем пути, но факт ее существования налицо, и это повергло его в самый настоящий ужас. Да, да — как бы ни закалена была его душа, мысль о том, что Мэри придется отдать Люсьену Лабру, страшила его. Когда он думал, что будет вынужден вложить руку дочери в руку человека, отца которого он убил, у него леденела кровь.
Девушка умолкла, и воцарилась тишина. Отец и дочь собирались с мыслями. После довольно долгой паузы Поль Арман заговорил первым.
— Мы сегодня куда-нибудь идем?
— Да, папа, если хочешь. Нам нужно нанести кое-какие визиты. Например, госпоже Вилльямсон, с дочерью которой я дружна.
— Прекрасно; пока ты будешь болтать со своей подругой, я загляну к Жоржу Дарье: мы с ним не виделись еще после моего возвращения.
— О! К нему я пойду вместе с тобой, — живо сказала Мэри; лицо ее засветилось при мысли о том, что с Жоржем можно поговорить о Люсьене.
— Хорошо… пойдем вместе… От Жоржа я получил письмо, но так и не нашел времени на него ответить.
— Он, конечно же, благодарил тебя за то, что ты по его рекомендации принял на работу господина Лабру?
— Да, но в данном случае рассыпаться в благодарностях следовало бы мне. Он тем самым оказал мне неоценимую услугу.
— Ты доволен господином Лабру?
— Да… парень и в самом деле обладает немалыми достоинствами…
— И при этом прекрасно воспитан, исключительно корректен и самый настоящий джентльмен, ведь так? — живо добавила Мэри. — Вот видишь, я нисколько не ошиблась, с первого взгляда обнаружив в нем все эти качества…
Поль Арман молча посмотрел на дочь. Мэри покраснела до самых ушей и мысленно упрекнула себя за такую горячность.
Полчаса спустя двухместная восьмирессорная карета, запряженная двумя крупными холеными лошадьми англонормандской породы, уже везла отца с дочерью на улицу Бонапарта. Когда они прибыли к дому адвоката, было около двух часов дня. Люсьен Лабру только что ушел. Жорж как раз о нем и говорил с Этьеном Кастелем, но тут вошла служанка.
— Сударь, — сказала она, — к вам пришел господин Арман со своей барышней… Я проводила их в гостиную.
— Ах! Ну и дела! — воскликнул Жорж. — Вот уж кого совсем не ждал! Дорогой опекун, — добавил он, обращаясь к Этьену, — я сейчас познакомлю вас с одним из величайших промышленных гениев нашего времени… с хозяином нашего друга Люсьена Лабру.
— Мне будет очень приятно…
И оба отправились в гостиную.
— Добро пожаловать, дорогой господин Арман и госпожа Мэри!… — сказал Жорж, протягивая руку миллионеру и поклонившись девушке. — Очень рад вашему визиту.
— Я, дорогой мой адвокат, решил визитом ответить на полученное от вас письмо…
— Мне следовало бы не писать, а лично явиться, дабы поблагодарить вас и госпожу Мэри за теплый прием, оказанный вами моему протеже. Я намеревался так и сделать, но неотложные дела помешали исполнить мне долг и лишили меня удовольствия встретиться с вами лично. Пожалуйста, простите и позвольте представить вам моего опекуна, Этьена Кастеля, имя которого вам, безусловно, известно.
— И не только имя, — сказала Мэри, — но и его многочисленные работы; я большая поклонница его таланта.
— И я тоже… — добавил Поль, — и уверен, что нисколько не заблуждаюсь, ибо нередко слышал хвалебные отзывы о творчестве господина Кастеля от людей куда более компетентных в этой области, нежели я.
— Вы даже не представляете, господин Арман, до какой степени я был счастлив узнать, что мой дорогой друг Люсьен Лабру принят на работу на ваше предприятие. Примите мою глубочайшую благодарность.
— Благодарность… — прервала его Мэри, — похоже, это нам следует ее выражать. Папа утверждает, что вы сделали ему настоящий подарок.
— И в самом деле, ваш протеже — неоценимый сотрудник.
— Я очень надеялся, что все так и получится. Можно даже сказать: заранее был уверен, ибо хорошо знал, сколь редкими качествами он обладает. Тем не менее он перед вами в неоплатном долгу и считает вас своим благодетелем, чуть ли не спасителем, и абсолютно прав: если бы вы так вовремя не протянули ему руку помощи, он окончательно впал бы в отчаяние.
— В отчаяние?… — с волнением спросила Мэри.
— Почему вдруг? — поинтересовался Поль.
— А потому, что Люсьен Лабру стал уже сомневаться и в себе самом, и в своей способности обеспечить себе будущее. А сомнения, как известно, нередко доводят до отчаяния. На долю Люсьена выпали страдания, которых он совершенно не заслуживал. И теперь ему самое время познать хоть немного счастья, дабы залечить раны, нанесенные в прошлом.
Поль Арман, услышав эти слова, внезапно испытал сильное замешательство. Ему захотелось сразу же встать и уйти, но Мэри, которую живо интересовало все, связанное с предметом ее любви, в этот самый момент заговорила:
— У господина Люсьена ведь нет никаких родственников, да?
— Да, сударыня… в результате гнусного преступления он остался сиротой.
Девушка содрогнулась.
— В результате преступления!… Он никогда не говорил мне об этом… Папа, а тебе?
— Разумеется, сказал… Но я не счел нужным рассказывать тебе эту мрачную историю.
— Но почему? Ведь господин Люсьен и мой протеже тоже, я хочу знать о выпавших на его долю невзгодах, чтобы так же, как и ты, постараться помочь ему их забыть.
