Павел Шестаков - Остановка
«А теперь за наследника! У меня для него еще маленький сувенирчик есть. Давайте, давайте бокальчик».
«Что ты выдумал, Санька?»
«Знаю, знаю, как положено. Наливайте!»
Бокальчик взяли из отцовских хрустальных и туда плеснули.
«Вот и хорошо. Вот так!»
Звякнул металл о хрусталь.
«Санька! Ты с ума сошел!»
«Что это?»
«А, ничего, червончик, монетка на зубок».
Михалев-старший, наверно, с любопытством рассматривал на дне бокала желтую монету с профилем последнего императора. Он таких никогда не видел.
«Ну, ты даешь!»
«За здоровье, за здоровье!»
И три бокала сдвинулись над четвертым, коснувшись его с глухим звоном.
Известно, что застольный звон дум глубоких не возбуждает. Да и о чем было думать в тот веселый момент!
Впрочем, Черновол думал. Наверняка он с самого первого раза явился не зря, и были цели определенные и в отношении друга, и его жены.
Но те о целях не подозревали. Шутили.
«У тебя, Саня, на фабрике и червонцы шьют?»
«Почему бы и нет? Золото ведь из жилок тянется, ниточкой. И мы с ниточками работаем».
«Золотыми?»
«А это уж от человека зависит, какой он нитью жизнь свою прострочит. Ну да ладно… Вы-то как?»
«Мы?»
Они переглянулись, и взгляды скрестились еще не враждой, наверно, но опытный человек мог заметить, что отталкивания в них больше, чем притяжения.
«Мы? Как все, Саша. Я за баранкой, Ира с дипломом».
«Сколько же твой диплом стоит?»
«Сотню с копейками, Саня».
«Ну, не хнычь, старуха, я-то баранкой кое-что накручиваю».
«Понятно. Значит, как все».
«На хлеб хватает».
Тут она, возможно, добавила:
«Без масла».
«Не хнычь», — повторил Борис жестче.
А Черновол примиряюще улыбнулся:
«Я, кажется, неудачно спросил. Виноват. Только без обострений, ладно? Масло — дело наживное».
Он, конечно, понимал, что нельзя брать сразу круто, и после того, как основные позиции прояснились, пошло все как у людей, пили и закусывали, старых приятелей вспоминали и учителей и, может быть, «милую Мариночку» даже…
Интересно, что о ней было сказано?
Но тут мне домысливать почему-то не хотелось.
Конечно, все шло хорошо, посидели и расслабились, и малышу извлеченную из бокала монетку дали подержать, и посмеялись, когда он ее неловко из ручек выронил.
Так, наверно, было в тот, первый раз.
А дальше? Не знаю, когда, но обязательно должны были два разговора состояться, с ним и с ней, и обязательно по отдельности. А до этих разговоров он не мог не заметить, что старый друг первым свою рюмку выпивает и что в жене его радости первой любви поубавилось.
Обязательно были два разговора. Может быть, сначала с ним.
Во двор вышли вдвоем. Закурили. И начал не Александр, а Борис.
«Ну что, Сань, все тебе ясно?»
«О чем ты, Боря?»
«Брось. Ты же в классе был самый смышленый».
«Я к вам не загадки разгадывать заезжаю».
«Загадок-то и нету».
«Ну, и ладно. Не распахивайся. Кое-что вижу, не слепой».
«И что видишь?»
Борис уже выпил изрядно, а Сане пьяным казаться было удобнее, потому и разговор шел, будто с кочки на кочку прыгали.
«А что? Все правильно».
«Да ну? Только честно».
«Темнить не привык, был на тебя зуб. Но время все на свои места ставит. Все правильно, старик. Ирине был нужен мужик положительный».
«Был?»
«И сейчас нужен. Она только не понимает, что все правильно. Но поймет. Будь уверен».
«Утешил…»
«Верно говорю, Боря. Поверь. Я, знаешь, многое понимать стал. Сначала думал, если голова на плечах есть, значит, и дело будет».
«А как же!»
«Не так, не так, дорогой. Ну зачем, скажем, начальнику подчиненный, который умнее его? Понятно, он твою голову с удовольствием обсосет на десерт. Но я, Боря, мозгами делиться не хочу. Игра «ты начальник — я дурак» не по мне. Я не дурак. Моя голова мне самому пригодится. И друзьям, я надеюсь… А мы — друзья, потому что старая дружба не ржавеет. Ты согласен?»
«Конечно».
А что он еще мог сказать?
«Я так и думал. Дружба — это все, Боря. Тут ни дураков, ни начальников. Правильно я говорю?»
«Точно».
«Вот видишь! Я правильно говорю. И с Ириной все правильно. Только она, конечно, не привыкла. Но это дело поправимое, слушай меня…»
«Что не привыкла, Сань?»
«Ты же сам сказал — видишь, тебе ясно? Мне ясно, Боря. Она привыкла при папе. А ты не папа».
«Я не папа, Сань. Откуда?»
«А голова зачем? А друзья? Моя голова, твоя баранка — две головы. Правильно, Боря?»
«Правильно, Сань. Только не очень я понимаю».
«И не надо, Боря, не надо сейчас. Пошли лучше в хату. За дружбу по рюмочке, а? Правильно, Боря?»
«Правильно, Сань».
Такой был, наверно, контур этого разговора, пока еще очень общего. Крючок был только заброшен, и вряд ли Михалев быстро на него клюнул, пришлось поводить. Сначала один Черновол водил, а потом и не один. Потом и она.
А с ней как?
Наверно, засиделись, и, когда Михалев, начал ронять голову на руку, Черновол предложил:
«Да ты устал, Борька, может, приляжешь?»
«Ничего, ребята, ничего, я в порядке».
«Он всегда так, Сань. Его с выпивки в сон тянет».
«А это хорошо. Дурак напьется и пошел куролесить, а умный прилег, и в порядке. Иди, Борис, не стесняйся. Мне тоже пора».
«Нет, ты сиди, ты сиди, А я, знаешь… у меня рейсы… недосыпаю…»
«Вот и приляг, приляг, я тебе говорю…»
И Михалев уходит, нетвердо ступая и схватившись по пути за притолоку. Потом скрипит диван в соседней комнате, и вслед глубокое дыхание с негромким присвистом.
«Вот уж нализался», — говорит она брезгливо.
«А что? Мужик! Вы к нам больно придирчивы».
«К тебе-то кто придирается?»
«Ко мне никто. Но, между прочим, не тебе об этом спрашивать».
Сказано грубовато, но такая грубость лучше комплимента.
«Что ж ты про нашу жизнь скажешь?»
«Не знаю, как жизнь, а ты еще лучше стала. Рада, что я заехал?»
«Рада. Скучно живем».
«Я вижу».
«А ты?»
«Мне скучать некогда. Я человек деловой».
«Ну, не одними делами живешь?»
«В основном. Первым делом самолеты, а девушки потом».
«Хоть и потом, а есть?»
«То, что есть, не в счет. Старая любовь не ржавеет».
«Не нужно, Сань».
«Что не нужно? Говорю что есть, я привык так, говорю что есть. Разве нельзя?»
«Зачем?»
«Не знаю. Но вижу, ты от жизни большего ждала».
«Ты разве Бориса не знаешь?»
«Знаю. Он спортсмен».
«Когда это было…»
«Я в другом смысле. Таким, как он, тренер нужен…»
«Из меня тренер не получился».
«А я помогу, Ира, помогу».
«По дружбе?»
«Это мы потом разберемся, ладно?..»
Машина между тем свернула на проселок, и нас впервые тряхнуло. Я увидел, что до села, осталось совсем немного, и вдруг устыдился своего воображения. Ну что это я, в самом деле, рисую в голове какие-то малохудожественные картины раннего разложения в семье Михалевых, когда жесткая реальность вычертила уже беспощадный финал: отца нет в живых, совратителя тоже, мать под следствием, а мальчик похищен… Ну что за черт! Как это похищен? Все-таки не Сицилия… Или эти сволочи «Спрута» насмотрелись и эпигонствуют? А впрочем, и до «Спрута», кажется, в «Литературной газете» нечто подобное было описано…
— Игорь!
Мазин оторвал взгляд от степных пейзажей.
— Да.
— Неужели такое может быть?
— Ты об Анатолии?
— О ком же еще!
— К сожалению, Коля, в жизни может быть все, что только мы способны вообразить, и даже больше… Хотя есть момент, который лично меня обнадеживает…
— Какой момент?
— Прости! Считай, что я суеверный. Пока не скажу.
А машина тем временем промчалась в тени пыльных акаций старой лесополосы, посаженной еще в период призыва «И засуху победим!» — и, проскочив деревянный мостик над обмелевшей речкой, въехала в село, где замедлила ход, пропуская женщину, что неторопливо несла воду на неподвижном почти коромысле.
Я подсказал, как подъехать к дому Григория Тимофеевича.
Паники в доме не было, но беспокойство чувствовалось. Достаточно упомянуть, что хозяин был во дворе, а не в поле.
— Мы к вам, Григорий Тимофеевич.
— Жду. Мне из милиции сказали, чтобы ждал.
Мазин задал несколько вопросов, но нового ничего не узнал.
Напоследок он спросил:
— Мог ли мальчик, покинув бригаду, вернуться домой за бумагами?
— Здесь его никто не видел. Ни дома, ни в селе.
Мазин достал из внутреннего кармана пачку фотографий.
— Вы бы узнали его по этому снимку?
Григорий Тимофеевич кивнул.
— Он.
«Когда же Мазин успел заполучить и размножить фотографию Анатолия?»
— У Ирины взял?
— Да.
Тут я наконец задал вопрос, который мучил меня всю дорогу.
— Значит, она знает, что мальчик исчез? Представляю ее состояние.
