Василий Казаринов - Кавалер по найму

— Почему ее выпустили?

— Надавил кто-то сверху. Кто-то очень влиятельный. Он вроде бы крайне заинтересован, чтобы наша фирма была чиста. Чтобы за ней ничего не тянулось. Ни единого грязного следа. Бизнес должен работать как швейцарские часы. И столь же импозантно выглядеть внешне — ни единого пятнышка.

Я прикрыл глаза, вспомнил, сколько видел крови — на асфальте кладбищенской аллеи, на траве солнечной лужайки.

— Стрельба по беззащитным женщинам тоже входила в твой сюжет?

— Это уже совсем не мой сюжет, молодой человек. Эти эпизоды вписаны в наш с вами текст другой рукой. — Он втянул голову в плечи и зябко поежился. — И у меня, сказать по правде, что-то нет желания попасть под эту руку.

Понимаю… Судя по тому, чему был свидетелем, они профессиональные охотники. Интересно, за каким охотхозяйством эти стрелки числятся.

— А что касается вашего старого знакомого, то он в самом деле стал неуправляем. Не слушал добрых советов. А ведь ему — равно как и мне, поскольку мы равноправные партнеры в нашем бизнесе, — не так давно поступило одно серьезное предложение. Я согласился. Слово было за Леней.

— Предложение?

Я живо припомнил тексты Бэмби, где вскользь говорилось о каком-то загадочном предложении, и спросил:

— Какое, если не секрет?

— Передать бизнес в другие руки.

— И большие отступные?

— Эти отступные не имеют денежного выражения. Существует иной вид отступных.

Понятно. Связи. Возможность ногой открывать двери, закрытые для простых смертных. Попадать в те коридоры, по которым чужие не ходят. И стало быть — возможность увеличить объем теперешнего капитала во много раз.

— Но вы, молодой человек, поломали все дело. Леня получил бы пулю в голову, а мы не знали бы проблем. Я потенциальному новому хозяину дела пообещал, что проблем не будет. Мы остаемся на своих местах, бизнес идет своим чередом и даже развивается. Просто контора сменит хозяина.

— А с новым хозяином Леня не договорился?

— Ай, оставьте вы! — взвился Селезнев. — Уперся, как баран. Он с маниакальным упорством желает сохранить status quo ante, то есть прежнее положение вещей. А это по меньшей мере глупо. Впрочем, ему-то что? Сидит себе во Франции, катается на «феррари», шастает по кабакам, время от времени попадает в истории. И отстегивает адвокатам по полторы сотни тысяч баксов. Словом, ведет богемный образ жизни. Сволочь!

— Что это ты так резко про шефа?

— Начнем с того, что Леня — шеф лишь номинальный. Мы, повторяю, деловые партнеры в этом бизнесе. Реально его сделал я, вот этими руками. — Он опять показал мне ладони и пошевелил пальцами. — Вся черновая работа была на мне. Ленчик лишь продуцировал идеи. Ну как же, он же у нас творческая личность! Да, возможно, творческий его потенциал с моим не сравнится. Но я человек сугубо практический. И именно я превращал Ленины идеи в реальный бизнес. — Он помолчал, будто припоминая что-то. — Справедливости ради надо сказать, что у нашего общего знакомого в самом деле светлая голова. И это в его светлую голову пришла хорошая мысль — не просто подкладывать роскошных манекенщиц в койки нужным людям… Ну компромат, дело, конечно, хорошее. Но куда важнее та информация, которую девочки могут добыть в нужный момент… О бизнесе. О тех решениях, что зреют в высоких кабинетах. Эта информация бесценна. И заинтересованные в хорошем бизнесе люди готовы платить за нее неплохие деньги.

— Вы говорите — добыть в нужный момент… Что за момент?

Он повертел головой с таким видом, будто ему стал вдруг тесен крахмальный воротничок, и медленно, рассекая фразу паузами, изрек

— Omne animal triste post coitum.

Я помассировал глаза, прикидывая возможные варианты перевода очередного не ржавеющего в веках изречения, а когда мне удалось докопаться до смысла, с интересом глянул на Селезнева.

— Я учился в медицинском, — пояснил он. — Когда-то. Три курса. Немного знаю латынь. Разумеется, в рамках сугубо медицинских. А. впрочем, вам этого не понять.

— Ну отчего же? — рассмеялся я. — Я ведь по первой своей профессии, а теперь, скорее, по призванию — натуралист, биолог. И тоже немного знаю латынь.

— Как это мило! — оживился он. — И что вы думаете по поводу этой крылатой сентенции?

— На мой взгляд, значение ее куда шире, чем медицинский смысл.

— Да что вы? — изумился он.

— Вы правы: после коитуса на всякую живую тварь накатывает печаль. И ее тянет на откровенность.

Я поднялся из кресла, прошелся по библиотеке и вернулся на свое место.

— Но вы как будто сейчас не слишком печальны. Что вас вдруг сподвигло на откровенность?

Некоторое время он с искренним сожалением глядел на меня. Потом тяжко вздохнул:

— А вы, молодой человек, как это ни прискорбно, уже труп. Почему бы не пооткровенничать с трупом? Мертвые неболтливы, знаете ли…

Я расхохотался:

— И вы туда же! В последнее время я чуть ли не каждый день слышу эту фразу.

— Какую?

— Да вот эту: ты, парень, труп. Но я пока, как видите, в добром здравии. Кто неболтлив, так это твой мент.

Он поморщился.

— Он дурак. Бывший мент — этим все сказано. И потом… ему все равно пришлось бы уходить из этого бизнеса. Новые хозяева нашей фирмы ментов на дух не переносят. Это у них в крови — давняя вражда двух солидных контор. Корнями она уходит в советские времена.

Мне стало не по себе.

Кто во все времена располагает настолько мощной властью и влиянием, чтобы открыто враждовать с Министерством внутренних дел? Только одно ведомство.

Должно быть, эта догадка слишком явно отразилась в моих глазах, потому что Селезнев ухмыльнулся:

— Верно, молодой человек. Деловое предложение поступило именно оттуда. И это, как вы понимаете, как раз то предложение, от которого невозможно отказаться.

Я достал из кармана носовой платок и завязал узелок на память: позвонить Денисову и стребовать ящик коньяка. Он заключил заведомо проигрышное пари. С конторой, располагающейся в Большом доме, тягаться дело безнадежное.

Значит, бизнес переходит под стальное крыло.

Мой собеседник бросил взгляд на часы и, отжимаясь руками от массивных подлокотников, начал медленно подниматься из кресла.

— Извините, молодой человек, но мне пора. Скоро начнут собираться гости. Надо бы встретить их в холле. А до того забежать на кухню ресторана и отдать кое-какие распоряжения. Я тут устраиваю маленький прием для… — он смешался, подбирая верное слово, — скажем так, для небесполезных в бизнесе людей. Кстати, — он сунул руку во внутренний карман пиджака, извлек оттуда несколько белых продолговатых конвертов, один протянул мне, — это приглашение на вечеринку. На два лица. Заходите.

Откинув клапан конверта, я обнаружил внутри черную открытку, тисненную золотом, и усмехнулся: это была точная копия той, что осталась у меня дома как память о посещении приватного междусобойчика на загородной вилле. Я сунул ее в карман и только теперь обратил внимание на праздничное оперение Селезнева — смокинг, ослепительно белая рубашка, галстук-бабочка.

— А теперь, увы, я должен вас оставить.

— Минуту.

Я поправил его бабочку и легонько пихнул в грудь. Селезнев отшатнулся и упал в кресло. В его взгляде не было испуга.

— И что дальше?

Я постоял напротив него, раскачиваясь с пятки на носок. Что дальше, я не знал. Просто думал о том, что не стоило ему так подчеркивать свою активность: все сам — приглашал в свой подвал девочек, беседовал ласково, подписывал договора, ездил по командировкам, договариваясь с борделями… Столько хлопот.

— Помнишь, давным-давно — твой офис еще располагался в подвале дома на Садовом кольце — к вам сдуру, увидев в газете объявление о наборе танцовщиц, залетела одна ласточка?

— М-м-м, — он покачал головой, — их много залетало. Ах, какое было время! Все только начиналось, все еще только…

— Стоп! — оборвал его я. — Давай не отклоняться от темы. Это была особенная ласточка…

Он слушал меня опустив голову и задумчиво поглаживая утолки рта, потом на минуту прикрыл глаза, сопоставляя, как видно, мой набросок с теми образами, что блуждали в его памяти.

— Да-да, — наконец кивнул он, — я ее помню. Милая девочка. Мы с ней мило беседовали. И я ее убедил принять наше предложение. Но договор с ней подписывал не я.

— Я знаю, кто подписывал.

Он хмыкнул, стрельнув в меня коротким взглядом, и покачал головой:

— А что с ней стало?

Приступ знакомой костной боли заставил меня поморщиться, и только чудом я сумел удержать руку, тянувшуюся к его шее.

— Что с ней стало, тебе на самом деле неинтересно. Но, уверен, сейчас тебя должно волновать другое — что стало со мной.

— Не понял. К чему вы это?

— К тому, что утки вообще-то в мой рацион не входят. Но если какая-то из них сдуру сунется на мою территорию, у меня не останется выбора.