Валентен Мюссо - Холод пепла
Алиса была уверена, что рано или поздно жандармы доберутся до нее. Она без страха готовилась к этому моменту. Ей даже хотелось, чтобы вся эта история, начавшаяся пятьдесят лет назад, поскорее закончилась. Абуэло уже не было в живых, и Алиса не боялась взять на себя ответственность за убийство, чтобы защитить Анну. Она по-прежнему хотела спасти семью во что бы то ни стало…
Я не нашел письма Николь Браше. Его, несомненно, больше не существует, и я никогда не узнаю, что в нем было написано. Зато я знаю, что Анна прочитала его и по-своему интерпретировала то, что, как она считала, узнала об Абуэло. В своем воображении моя сестра создала портрет беспринципного коллаборациониста, ничего не зная о Рашель, о тайне ее происхождения и о роли, которую сыграл наш дед, чтобы защитить Рашель и ее ребенка.
Что я мог испытывать, кроме горечи? Жизнь никогда не бывает так жестока, как тогда, когда демонстрирует свою трагическую иронию. Желая скрыть правду, Анна лишь способствовала ее обнаружению. И эта правда оказалась далеко не такой, какой она ее себе представляла.
Задумавшись, я часто представлял себе другой конец истории нашей семьи. Я представлял, как Николь Браше развеивает сомнения Анны и объясняет ей, что они с Абуэло пытались спасти еврейку, в то время когда по всей оккупированной Франции шли массовые аресты. Что Абуэло взял на себя заботу о ребенке, что жизнь объединила их крепче, чем это могли сделать кровные узы. Я также пытался представить себе, что было бы, если бы я выяснил правду раньше Анны. «Знаешь, Анна, — говорил я в одном из воображаемых диалогов, — Абуэло был хорошим человеком. И не имеет никакого значения, что он не наш родной дед».
Что касается Долабеллы, что мне было стыдно за то, что я заподозрил семидесятипятилетнего мужчину, который не играл никакой роли в этой истории. В тот день присутствие Долабеллы в кабинете, где лежали бобины моего деда, объяснялось лишь его интересом к прекрасному лакированному черно-золотистому столу в стиле Людовика Пятнадцатого работы Жан-Франсуа Леле. Это был любимый стол Абуэло, самый старый ценный предмет в доме, приобретенный им сразу после войны. Именно поэтому Алиса не хотела с ним расставаться, несмотря на настойчивые уговоры антиквара. Почему она не сказала мне о страстном желании Долабеллы купить стол в тот день, когда я в Арвильере расспрашивал ее об антикваре?
Этот стол стоял в моей парижской квартире два года. Потом я решил продать его с аукциона. Он ушел за тридцать тысяч евро. Всю вырученную сумму я пожертвовал центру для детей-инвалидов в Сернанкуре. Это самое большее, что я мог сделать. Деньги пошли на обустройство последнего этажа и создание новых комнат.
Через год и два месяца после смерти деда Алиса нас покинула. Она ни дня не жила в прелестной квартире с видом на Марну, которую они присмотрели вместе с Анной. Она не присутствовала на суде. Алиса угасла во сне в полупустом доме в Арвильере… От одиночества, горя, чувства вины? Возможно, от всего этого вместе. Ее похоронили в фамильном склепе рядом с Абуэло. Это произошло в начале лета, сияющим утром. В такой день трудно было представить себе, что где-то рядом бродит смерть.
За несколько месяцев до своей смерти после нашей прогулки по саду Алиса отдала мне фотографию моей бабушки Рашель, единственную, которая у нее была. На фотографии Рашель, вероятно, было лет пятнадцать, почти столько же, сколько Анне на снимке, сделанном в Португалии. Алиса никогда не спрашивала у Анри, как к нему попала эта фотография. Я мгновенно узнал черты лица своего отца и отметил явное сходство со своей сестрой. Несомненно, я тоже был на нее похож, но это мог заметить только посторонний. Позднее, в очередной раз просматривая кассету, на которую я переписал старый фильм, я сразу же узнал Рашель. Она, одетая в белое хлопчатобумажное платье, стояла на четвертой ступеньке лестницы. Выражение ее глаз трудно было различить, но я, сравнив с фотографией, которую дала мне Алиса, прочитал в них бесконечную печаль.
В 2001 году Элоиза защитила диссертацию о двух лебенсборнах, созданных во Франции немцами. Члены комиссии очень хвалили ее за новые, не известные ранее документы. Отредактированная диссертация была опубликована в сокращенном варианте издательством, специализировавшимся на гуманитарных науках. Эта диссертация имела большой успех в научном мире. Элоиза сразу получила право читать лекции по современной истории.
Как и надеялся наш адвокат, моя сестра вышла из тюрьмы в конце 2004 года. Благодаря программе профессиональной реадаптации Анну приняли в художественную мастерскую при реймской мануфактуре, поставляющей багеты в национальные музеи. Что еще добавить о моей сестре? Похоже, она медленно восстанавливается, но кто может сказать, что на самом деле происходит в ее голове?
Через полгода после того как Анна вышла из тюрьмы, мы продали дом в Арвильере. По словам риелтера, это был особенный дом. Такая архитектура редко встречалась в нашей местности. Дом был куплен в следующем месяце. Как ни странно, но когда я в последний раз там был, я не испытывал никакой ностальгии и сердце у меня не щемило. Отныне это место вызывало у меня слишком много тягостных воспоминаний, и я почувствовал облегчение, когда так быстро нашелся покупатель.
На часть полученного наследства мы с Элоизой купили старую овчарню в Любероне. Ремонт длился два года. Элоиза обставила ее мебелью, приобретенной на местных барахолках. Там мы проводим наш отпуск.
Элоиза без труда нашла могилу Рашель Вейл на маленьком кладбище Сернанкура. После смерти Абуэло никто не ухаживал за памятником из песчаника, к которому была прикреплена бронзовая дощечка. На ней под именами и датами была выгравирована фраза Маргерит Юрсенар:
Молчание соткано из непроизнесенных слов
В декабре 2001 года, примерно за неделю до Рождества, почти через шестьдесят лет после смерти моей настоящей бабушки я добавил к памятнику небольшой медальон с фотографией, которую дала мне Алиса.
Эпилог
В начале повествования я говорил о том, что здесь речь идет не об истории, а о моей жизни. Но теперь, глядя в прошлое, я думаю, что моя жизнь удивительным образом похожа на историю.
Сейчас почти семь часов. В доме тихо. Тусклый свет заливает овчарню. Сегодня утром я встал на заре, чтобы написать эти последние страницы.
Пять месяцев назад, в выходные, которые мы проводили в Праге, Элоиза сообщила мне о своей беременности. Ей уже исполнилось тридцать шесть лет, и мы не надеялись, что у нас когда-нибудь появится ребенок. Через неделю я написал пару строк о своем деде, потом несколько страниц, не зная, куда меня это приведет. Мне необходимо было заполнить пустоту, вылить на бумагу непроизнесенные слова. Я пока не знаю, как поступлю с этим повествованием. Я даже не уверен, что дам его кому-нибудь прочитать.
Элоиза спит на втором этаже. Думаю, она уже привыкла к моей бессоннице и пробуждению «с петухами», как говорят у нее в Бургундии. Я не говорил ей о своих занятиях, хотя она чаще, чем раньше, видит меня за компьютером.
— Что ты делаешь? — как-то утром спросила она, когда я припал к монитору.
— Готовлюсь к лекциям, — солгал я.
Больше она никогда не задавала мне подобных вопросов.
В этом году Виктору исполнилось шестнадцать лет. Он по-прежнему живет в Италии с матерью. Однако в последнее время мы с ним сблизились, и он хорошо ладит с Элоизой. Вопреки ожиданиям, он, повзрослев, установил тесные отношения со своей бабушкой, которая, выйдя на пенсию, ведет размеренную жизнь в Экс-ан-Провансе. Виктор поступил во французский лицей. Это подросток-экстраверт. В его возрасте я был не таким. Думаю, Виктор с каждым днем становится все меньше похожим на меня. Однако меня это не огорчает. В следующем месяце, в августе, он должен приехать к нам в Люберон на три недели. Виктор безумно обрадовался, услышав, что у него будет брат или сестра.
Как раз сегодня мы идем к гинекологу на эхографию. Мы наконец узнаем, кого носит Элоиза: девочку или мальчика. Элоиза не сомневается, что у нас будет девочка. Она в этом твердо убеждена.
Она уже решила, что мы назовем ее Рашель.
Примечание автора
Эту книгу можно назвать романом в жанре фэнтези. Конечно, большинство деталей, касающихся функционирования нацистских родильных домов, отнюдь не вымышлены, но в департаменте Марна никогда не было лебенсборна. Деревня Сернанкур тоже выдумана мной.
Во время Второй мировой войны во Франции существовал только один лебенсборн, размещенный в Ламорлэ, департамент Уаза. Многие дети, появившиеся на свет в этих родильных домах, не знали, да и до сих пор не знают тайну своего происхождения.
Благодарности
Матери и отцу за их поддержку, советы и исправления.
