Джесси Келлерман - Зной
— Мне и это по душе. Вы слышите его во мне, когда мы разговариваем?
— Бывает, — ответила она. (И гораздо чаще, чем она была готова признать.) И добавила: — Но вы все же другой человек.
— Ну да.
Пауза.
— Странно. Он сидит во мне, хочу я того или нет. Это одна из причин, по которым я хотел увидеть отца. Я все время ношу его, так сказать, в себе, так почему же не посмотреть на него во плоти.
Он пододвинулся поближе к Глории:
— А ваш отец?
— Мама никогда о нем не рассказывала.
— Но ведь и замуж после его смерти она не вышла.
— Мама? — Глория усмехнулась. — Нет.
— И что вы об этом думаете?
— Что я об этом думаю? Ничего не думаю. Так сложилась жизнь. У меня была мать, она жила сама по себе, а больше в нашем уравнении никто не присутствовал.
— Еще одна наша общая черта, — сказал Карлос. — Одна из многих.
Она кивнула, увлажнила текилой новую салфетку:
— Ну и воняет же эта штука.
— Мне можете не рассказывать. Она едва не угробила мою жизнь.
— Так вы ее пили? Текилу?
— Вопрос скорее в том, чего я не пил. Хотя текила мне не так чтобы нравилась.
— Мне тоже.
— А что вы пьете?
— Ничего не пью. — Новая салфетка. — Даже пьяна ни разу в жизни не была.
— Ни разу?
— Когда мы с Реджи познакомились, он потратил первый наш месяц на попытки меня напоить, а я — на старания увернуться от стаканов и рюмок, которые то и дело подносились к моим губам. — Она покончила с раной на лбу и занялась окружавшими ее царапинами. — Позже он сказал, что именно мое упорство его больше всего и заинтересовало.
— Мне известны браки, которые как раз так и устроены.
— Наш был устроен не так. Он вообще никак устроен не был. Мы отличались противоположностью стилей. Он все старался вывести меня из себя, находил это бог весть каким романтичным. Это напоминало ему о его юности. Знаете, о времени, когда ссоры и ухаживания идут рука об руку. И за три года мне его старания успели страшно надоесть. Страшно.
Она понюхала горлышко бутылки и содрогнулась.
— А текилу я однажды попробовала. На свадьбе друга Реджи. Кто-то поднес мне ее по ошибке. Я думала, что это яблочный сок.
— Как же вы разницу-то не унюхали?
— Да просто глотнула, ни о чем не думая. Но мне и одного глотка хватило, чтобы все понять.
— А именно?
— Не мое. — Она плеснула текилы на салфетку, сказав: — Когда покончим с нашим делом, можете взять, что останется, себе. Я отдаю вам мою половину.
Карлос не ответил, и она прибавила:
— Простите. Выскочило из головы.
— Разговаривать о ней мне дозволено, — сказал он. — Не дозволено пить. Я уже говорил, текила не из моих любимых напитков. Хоть я и пил ее до того, как перешел на «Будвайзер».
Глория улыбнулась:
— Что же, сегодня вы снова встретились с ним лицом к лицу.
— Сукин сын. — Карлос неловко поерзал. — Вы заметили, как он быстро переменился? Тридцать секунд — и он перешел от шуточек к буйству.
— Он из тех, кто злится тем сильнее, чем чаще их ловят на вранье.
— А кто они, эти «те»?
— Мужчины.
Карлос снова рассмеялся, но тут же умолк.
— Нет, вы посмотрите, — сказал он. — Это еще что? О господи.
На боку у него проступило сквозь ткань рубашки извилистое пятно крови. Карлос приподнял рубашку. Еще один порез — не глубокий, чистый, но внимания требующий.
— Он-то откуда взялся?
— Не знаю. Может, вскрылся от моих движений.
— Погубит он вам рубашку.
— Уже погубил, — сказал Карлос.
Он попробовал закатать полу рубашки вверх, чтобы она не закрывала рану, не получилось, ткань все время разворачивалась. Тогда они вдвоем попытались просто снять рубашку, но, разумеется, протащить шезлонг сквозь рукав им не удалось. Ткань скрутилась на руке Карлоса, увенчав шезлонг своего рода тюрбаном.
— Либо мы ее разорвем, — сказала Глория, — либо снимем позже, когда избавимся от наручников.
— А кстати, есть какие-нибудь идеи насчет того, как от них избавиться?
— Я думаю об этом, — ответила она. — Так, сидите спокойно.
Глория смочила салфетку и разгладила ее поверх пореза. Выглядел он — из-за крови и пугающего расположения — более страшным, чем был. Слава богу, кожа у Карлоса чистая, думала Глория. Ни волосков, ни подкожного жира. Касаешься ее — и кажется, что у тебя под пальцами полированный мрамор.
— Это мы и завтра сделать можем.
Глория подняла на него взгляд:
— Что?
— Избавиться от наручников. А спать мне придется в обнимку с ним, — Карлос тряхнул шезлонгом. — Ау.
— Поосторожнее…
Глория открыла косметичку, покопалась в ней. Завернутая в салфетку, обратившаяся в мумию зубная щетка, дорожная зубная паста, «ибупрофен», кусачки для ногтей… Вот: полоски лейкопластыря, на все порезы хватит.
После того как она налепила последнюю полоску, Карлос хлопнул себя ладонью по колену и воскликнул:
— Браво.
Глория, улыбаясь, бросила салфетки и пустые оболочки пластыря в корзинку для мусора.
— Вы бы вылили текилу в унитаз, — сказал Карлос. — Не хочу, чтобы она искушала меня посреди ночи.
— Отнесу ее к себе в номер, — сказала Глория.
— Несколько лет назад этого оказалось бы недостаточно. Я просто вышиб бы вашу дверь.
Ее номер был обставлен с несколько большей изысканностью: дряхлый комод, а на стене, под треснувшим стеклом, картинка, изображавшая морской корабль, что показалось Глории несколько эксцентричным — до моря отсюда было очень не близко. Она бросила косметичку на кровать, поставила бутылку в верхний ящик комода. Руки ее немного дрожали — требовавшая осторожности обработка ран стоила ей немалых усилий.
Она снова выдвинула верхний ящик.
Откупорила бутылку, сделала глоток.
Текила оказалась вовсе не такой дрянью, какая ей запомнилась. Цитрусовый привкус и ментол. Она собралась с духом и сделала еще глоток — большой. Слишком большой.
Она закашлялась, закупорила бутылку и вернула ее в ящик, подумав: ну и объясни мне, зачем ты это сделала?
Вытерев ладонью губы и выступившие слезы, Глория порылась в рюкзаке, отыскивая пастилку от кашля, которая разогнала бы клубившийся в ее горле туман, — и не нашла. Несколько раз попыталась сглотнуть его, однако туман засел в горле, словно некий вонючий спрей.
Она разобрала постель, плюхнулась на нее. Матрас оказался примерно таким же податливым, как дубовая доска. Проведя на нем несколько неспокойных минут, Глория встала. В руках и ногах покалывало. Господи. Неужели текила подействовала так быстро. Правда, она сегодня почти ничего не ела. Именно так девочки в колледже и поступали. Нормальные девочки, которые не собирались лезть в доктора, поскольку работа секретарши была для них в самый раз.
Направление, которое принимали ее мысли, пришлось Глории не по вкусу, и потому она отправилась в номер Карлоса. Он открыл ей дверь, уже успев сменить брюки на длинные шорты. На притороченном к его руке шезлонге по-прежнему красовался тюрбан.
— И нелепый же у вас вид, — сказала Глория.
— Не могу от нее избавиться, — подергав рубашку, ответил он.
— Да, одной рукой ее не разорвешь, — согласилась Глория.
Она присела на кровать, достала из косметички маникюрные кусачки и острием приделанной к ним пилочки провертела в рукаве рубашки дыру. Затем расширила ее, разрезая нитки и швы, и наконец освободила шезлонг от рубашки. И, бросив, как гладиатор, на пол ее изуродованный труп, воскликнула:
— Опля!
Карлос вгляделся в ее лицо:
— По-моему, вы поддали.
— Нет, вы видели, как я с ней расправилась?
— Много приняли?
— Глоток.
— Похоже, не маленький.
Глория со щелчком закрыла кусачки, крутнула их, точно ковбой шестизарядный револьвер, подбросила в воздух, но поймать не сумела, промахнулась.
— Ой!
Карлос нагнулся за кусачками, шорты его слегка сползли, позволив ей увидеть…
…ничего; ничего она там не увидела, потому что встала. Карлос покачал головой.
— Может, завтра об этом поговорим? — попросила она.
— Вы бы прополоскали рот.
— Зачем?
— Мне не хочется ощущать этот запах в вашем дыхании.
Вкус у воды, текшей из крана в ванной комнате, был хуже, чем у текилы. Глория дважды прополоскала рот, выплевывая воду — глотать такую совсем не хотелось. В коридоре было холодно; стоя перед дверью Карлоса, ожидая, когда он ее откроет, Глория потирала покрывшиеся гусиной кожей руки. А услышав, как он волочет к двери шезлонг, хихикнула.
Открыв дверь, Карлос сказал:
— Я чувствую себя сиамским близнецом.
Она дыхнула ему в лицо:
— Лучше?
— Лучше, — ответил он и, положив руку ей на талию, притянул ее бедра к своим. — Теперь я могу этим заняться.
Губы его отдавали южным солнцем.
