Татьяна Устинова - С небес на землю
— Да! Да!!! Я! Я всю жизнь не мог связать двух слов! Для меня записка на бумаге — пытка, а для отца…
— Да, я понял. Для твоего отца писатели были почти что боги и небожители.
— Труп в коридоре! Прямо название для детектива! Старая карга слегла. Никто не работал. Все бились в истерике. Главное, его в лицо никто не знал, понимаешь?! И опознать не могли!
Алекс кивнул задумчиво.
Ненависть разъедает, как кислота.
Я мог бы стать таким. Или… не мог?
— Я сразу понял, что этот человек имеет какое-то отношение к издательству, иначе как бы он там оказался? И это никакой не рабочий — я все там осмотрел. У него руки… совсем не рабочие, и слишком дорогие ботинки. И с Митрофановой все более или менее понятно, — выговорил Алекс, стремясь отделаться от мыслей о ненависти и кислоте. — Она позвонила, когда ты был рядом с ее домом, и ты быстро придумал сценарий убийства. Ты подъехал к ее дому, увидел машину Берегового и понял, что можно все свалить на него. А собаку ты всегда с собой возишь?
— Всегда, только на работу не беру, конечно.
— Почему она бегала возле дома? Я же ее видел! Ты не мог ее выпустить! Потом пришлось бы загонять обратно, а тебе время терять было никак нельзя! Почему она выскочила из машины?
— За кошкой, — буркнул Стрешнев. — Дура. Всему научил, а за кошками все равно гоняется!
— У Анны Иосифовны точно такая же собака. И у Надежды Кузьминичны. Это директриса тебе ее подарила?
— Да, чтоб им обоим сдохнуть! Она считала, что я… одинокий мальчик! А ее сука как раз принесла этих… как их… кутьков! Она всем и раздавала! Все добренькой прикидывалась!
— Митрофанова тогда открыла дверь не глядя, потому что была уверена, что пришел кто-то из вас, ты или Маня. Она не должна была тебя видеть, и ты одновременно позвонил в дверь и на ее домашний телефон. Она открыла и повернулась, чтобы ответить на звонок. Ты стал ее душить. У тебя что, не оказалось с собой ножа?
— Не оказалось, — признался Стрешнев. — Стал бы я ее душить, если б у меня был нож! Душить я не умею.
— На домашние телефоны, как правило, никто не звонит, кроме родственников и близких друзей, — задумчиво продолжал Алекс. — И это не могло быть простым совпадением. Слишком уж невероятная случайность, что позвонили именно в тот момент, когда она открыла дверь! И к ней никто в тот вечер не собирался, кроме тебя и Поливановой. Я сразу понял, что это кто-то из вас двоих, или ты, или она. И сумка на кухне! Ты думал, что задушил ее, и решил подкинуть пропуск — если будут искать, найдут два, и это еще больше все запутает. И еще запонки. Ты ведь тоже носишь запонки!
— А эта идиотка из русской прозы, — подхватил Стрешнев, — которая фотографии выложила, решила, что митрофановские! Катерина носит запонки, и я тоже! Если б я Митрофанову убил, никто бы не докопался! Но влез ты!.. На какой помойке бабка тебя выкопала?! — Он вдруг наклонился вперед и схватился за голову. — Зачем?! За что мне все это?! Ты мое проклятие, понимаешь?! Ты должен был сгинуть давным-давно, а вместо этого!..
Он вдруг резко поднялся и пошел на Алекса. В глазах у него плескалось безумие.
Только безумие, засасывающее, как черная дыра.
Алекс никак не мог оторваться от этой дыры.
— Алекс!!!
Короткий вопль, взблеск, удар и глухой стук.
— Елкин корень, — тяжело дыша, сказала Маня.
Нагнулась и посмотрела.
— Он жив, как ты думаешь?
Алекс закрыл глаза.
Но когда открыл, ничего не изменилось. На полу ворочался поверженный Стрешнев, а над ним, наклонившись, стояла перепуганная Маня с короткой лопаткой в руке.
Алекс подошел и вытащил у нее из руки лопатку.
— Где ты ее взяла?
— В багажнике. Я чищу ею снег, когда не могу выехать.
— Зачем ты приехала?
Она перевела дух.
— Ты сказал — приезжай.
— Я сказал, что перезвоню.
— Значит, мне послышалось.
— Маня!
Она боком села на диван. Щеки у нее горели.
— Ты не выключил телефон, — сказала она медленно. — Забыл, наверное. Ты вечно все забываешь.
— И путаю, — подсказал Алекс.
— И путаешь, — согласилась Маня. — А я все слышала.
— Ты приехала меня спасать, — подытожил он, и она кивнула.
— Спасибо, — сказал он, подумав.
— Не за что.
Тогда он подошел, обнял ее и прижал к себе. И она обняла его, и стиснула, и стала тыкаться горячим лицом в его свитер, и тяжело задышала, собираясь заплакать.
— Не плачь, Маня, — попросил он.
— А что еще делать? — сдавленным голосом спросила она и обняла его еще крепче.
— Милицию вызывать.
Кошмар накрыл его с головой, и он ничего не мог с этим поделать. Как это часто бывает во сне, он был уверен, что не спит, и тем не менее спал и точно знал: единственное, что нужно, — это проснуться, и все кончится, но проснуться никак не получалось.
Ему снилось то, что уже было когда-то.
Та самая пресс-конференция, на которой он так и не смог оправдаться, только вопросы ему почему-то задавала Маня Поливанова, и он не знал, как на них отвечать, только чувствовал, что тонет, с каждой минутой вязнет все глубже и глубже, и спасения нет, и он пытается объяснить, что роман написал он, именно он, но ему никто не верит, и Маня не верит тоже.
Во сне ему было стыдно перед Маней, которая на него надеялась, а он так ее подвел… Он знал — во сне! — что она ждет от него каких-то решительных слов и еще более решительных действий, а он ничего не может, не знает как, и это уже было когда-то, и выносить это больше нет никаких сил и…
Он проснулся и понял, что плачет — от бессилия и злобы. Щеки были мокрыми, и подушка тоже, он пощупал.
— Который час?..
Этот вопрос был основополагающим во всех его кошмарах.
Даже во сне он понимал, что ответ на этот простой вопрос вернет его к действительности, в которой ничего ужасного происходить не может, но некому было ответить на его вопрос!..
— Который час?!
— Еще только шесть. Спи, не мечись.
— Маня?!
Она повозилась рядом, перевернула его мокрую подушку и улеглась на нее щекой.
— А ты думал кто? — Она сладко зевнула и еще немного повозилась, пристраиваясь. — Нам еще рано вставать. Твоя пресс-конференция только в двенадцать. Спи.
— Маня, я не могу спать. Мне приснился… какой-то дурацкий сон.
— Беда с вами, с гениями. — И она опять зевнула. — Ложись на бочок, я тебе песенку спою. Слушай. — И она запела протяжно и хрипло со сна. — Ах ты, волк-волчок, шерстяной бочок. Через ельник бежал, в можжевельник попал. Зацепился хвостом, ночевал под кустом.
Он ничего не понимал, то ли спросонья, то ли со страху перед предстоящей пресс-конференцией.
— Маня, — глупо спросил он, всматриваясь в уютную, теплую, глухую темноту, — это ты?..
— Это я, — отозвалась она. — А это ты?..
— Я не знаю, — признался он. — Я правда не знаю, Маня.
— Зато я знаю. Я только не понимаю, почему ты не спишь! Я тебе вчера вкатила две таблетки снотворного! Предполагалось, что ты проспишь хотя бы до десяти. А сейчас только шесть утра.
— Мне приснился… сон.
— Бог с ним, — пробормотала Маня Поливанова и обняла его тонкой, горячей со сна рукой. — На то они и сны, чтобы сниться. Давай-давай, ложись. Я тебе еще спою. На крайчике, на сарайчике две вороны сидят, обе врозь глядят. Из-за дохлого жука перессорилися…
— Маня, я туда не пойду.
— Куда?
— На пресс-конференцию.
— Не ходи. — Она притянула его к себе и поцеловала раз, а потом еще раз. — Отлично. Будем кофе пить, а потом в парк поедем. Нет, не поедем, потому что у меня книжка не сдана, и я писать буду, так что ты один здесь останешься куковать, а они там пусть как хотят…
— Маня!!!
— М-м-м?..
Она сопела в сгиб его локтя глубоко и свободно, и ему ничего не оставалось, только лечь рядом и слушать, как она дышит.
…Я не пойду ни на какую пресс-конференцию!.. Будет с меня. Я уже давал всевозможные интервью, когда на меня смотрели с любопытством, завистью и злорадством. Я сыт ими по горло. Да, я написал роман, и, может быть, он ничем не хуже предыдущего, но я просто не могу вынести мысли о том, что на меня уставятся десятки камер и сотни глаз, и еще вытянутся руки с диктофонами!.. Как же я ненавижу руки с диктофонами! В известной полицейской киношной формуле — все, что вы скажете, может быть использовано против вас!..
Я больше не хочу — «против». Я хочу только — «за», и точно знаю, что «за» быть не может. Я же «скандальный автор»!
Как вы начали писать и где вы берете сюжеты?!
И в каждом вопросе я буду чувствовать подвох. У кого вы украли этот роман? Вы писали сами или за вас старались «литературные рабы»? Как вы намерены вернуть себе доброе имя после всего, что было?
И это самое — «все, что было»! — не забудется никогда и будет преследовать меня, и я не справлюсь.
И Маня не справится, несмотря на то что ей кажется, что нет ничего проще!..
