Елена Михалкова - Пирог из горького миндаля
Веронике ничего не было ясно. Тишку до сих пор никому не удавалось выследить. С чего он взял, что ей это удастся? И что за игрушка? И какое еще гнездо?
Пашка ничего объяснять не стал.
– Стормозишь где-нибудь, и завтра будешь висеть на доске почета рядом с дедулей. Поняла? А теперь иди к качелям и спрячься за деревом.
Вероника подчинилась. Она слышала его разговор с Тишкой, из которого не поняла почти ничего. Затем побежала за девочкой, следуя на небольшом отдалении, и дождавшись, пока Яна уйдет от обугленной липы, вскарабкалась в развилку и сняла Леликову мышь, свисавшую с верхней ветки. Но Пашкин замысел по-прежнему оставался от нее скрыт. «Ну почему, почему у меня не Женькины мозги?» Сестра быстро разобралась бы в происходящем.
Убрав мышь, Вероника бросилась со всех ног обратно к поселку, как и приказал Пашка. Но на подходе к дому замедлила шаг и внезапно свернула к гаражу. Она действовала почти неосознанно. Если бы ее спросили, вряд ли она смогла бы вспомнить, что несколько раз видела Пашку возле гаража, но никогда не встречала здесь никого из взрослых. Дед хранил инструменты в сарае. В гараже стояла какая-то машина, кажется, «Хонда», и была она на ходу, но ни Прохор, ни Раиса не любили водить и предпочитали вызывать такси.
Вероника откинула перекладину, потянула ржавую дверцу и не удивилась, когда та с трудом, но приоткрылась.
Внутри было темно. Девочка не стала искать, где включается свет, а просто постояла, зажмурившись. Когда она открыла глаза, очертания всех предметов были ей видны. Она пошла на шорох и обнаружила в дальнем углу клетку, в которой сидел котенок.
– Привет, – тихо сказала Вероника. – Пойдешь ко мне?
Зверек сначала забился в угол клетки, но Вероника опустилась на пол, открыла дверцу и молча сидела, протянув руку, ожидая, когда маленькая черная тень выскользнет наружу. Тогда она перехватила упитанное тельце и удерживала, почесывая котенка за ушами, пока он не перестал вырываться и не завел внутри маленький урчащий моторчик.
Вероника понимала, что его нельзя здесь оставлять. Пашка задумал какую-то мерзость.
Она зачем-то сунула в клетку Леликову мышь и вышла, раздумывая, что делать с котенком. Из сада донеслись пронзительные крики. Девочка пошла на звук и оказалась на краю поляны как раз тогда, когда Юрий схватил озверевшую Тишку, чтобы та не убила сына Варнавиных.
– Ой, – сказала Вероника с искренним недоумением. – Здесь снова кто-то подрался?
И лишь увидев страшно изменившееся Тишкино лицо, когда та заметила котенка на ее руках, вдруг поняла, во что Пашка ее втянул.
Границы ненависти? У ненависти не бывает границ. Девочку снова захлестнула волна бешенства. Вероника барахталась где-то в глубине этой волны, и ярость несла ее, и ярости было так много, что хватило бы на десять таких как она.
Пашка знал, к чему принуждал ее Прохор. Он угрожал рассказать об этом семье и воспользовался Вероникой, чтобы довести Тишку до срыва. Теперь малышку все ненавидят. А виноваты в этом двое – Пашка и она, Вероника.
Но самое главное – фотографии. Вероника ни на секунду не могла чувствовать себя спокойной, зная, что Пашке известна ее тайна. Он выдаст ее матери просто так, ради удовольствия от подстроенной гадости.
Надо что-то делать… Надо что-то делать…
Мысль эта билась в голове Вероники синхронно с ударами сердца. Кажется, она на время повредилась в уме. Состояние ее было так мучительно и невыносимо, что она как сомнамбула поднялась к деду и во всем ему призналась.
Прохор внимательно выслушал. Заставил повторить. Если рассказ Вероники и вызвал у него гнев, Прохор ничем этого не выдал. Даже улыбнулся удовлетворенно, словно Пашка оправдал его невысказанные ожидания, и велел ей идти к себе и больше не придавать этому значения.
Но Веронике такое было не под силу. Детская вера в могущество деда была в ней глубоко укоренена, и когда она обнаружила, что Прохор остался бесстрастным и ничего не собирается предпринимать, эта вера рухнула. Теперь можно было рассчитывать только на себя.
«Пашка расскажет… он всем расскажет!» Вероника уже не разбирала, что нашептывают ее внутренние голоса, а что говорит сидящая рядом Женька. Она что-то ответила невпопад и поймала на себе изумленный взгляд сестры. Нет, кажется, Женька все-таки молчала…
«Сделай что-нибудь. Сделай!»
На секунду Вероника представила себя утопившейся в реке, и эта мысль принесла короткое облегчение.
А потом вдруг все закончилось. Пашки не стало. Он исчез, и с ним растаяли навязчивые мысли и терзавший ее страх. Девочка успокоилась и выкинула все случившееся из головы.
2015 год
Прохор умер не до конца – сейчас это стало совершенно ясно. И это было еще хуже, чем если бы он был жив. С живым Прохором можно было бы договориться.
Теперь он был не просто человеком – он стал комнатой-лабораторией, самим этим домом, где пятнадцать лет назад мучил ее.
Вероника снова была в его власти. Дед и сейчас управлял ею, как тем летом.
Она поднесла ко рту руку и с силой сжала зубы на коже.
Боль не помогла. Вероника по-прежнему ощущала себя в ловушке.
Кто-нибудь рано или поздно доберется до снимков. Так всегда случается. Фотографии окажутся в интернете и их увидят все: Женька, мама, ее бывший муж, ее нынешний начальник… Тогда все рухнет.
«Сжечь дом, – подумала Вероника. – Вывести Яну и Лелика. Спалить все дотла».
Нет, так не годится.
Ей казалось, что из-за каждого угла на нее смотрит дед и хохочет. «Что, маленькая распутная сучка, не получилось у тебя отыскать снимки? Я хорошо их спрятал, детка моя! Кто-нибудь непременно на них наткнется – но не ты».
Вероника напоследок обвела взглядом разоренную комнату. Повернулась, собираясь уходить. Прохор победил.
Однако возле двери она замедлила шаг. Он здесь, да… Та его часть, которую сохранила ее память.
Вероника обернулась.
«Если ты тут, я вытяну из тебя, куда ты спрятал фотографии».
Впервые она ощутила, что от ее врага может быть польза. Вероника другими глазами оглядела комнату. Нет, здесь она все перерыла…
Взгляд ее упал на лестницу, замаскированную под книжные полки. Ступеньки вели на чердак. Она спускалась по ним почти каждый день, а затем поднималась, с трудом придерживая тяжелый люк.
Люк?
Вероника, не раздумывая, смахнула с полок беспорядочно наваленные альбомы и полезла наверх. Когда она толкнула дверцу, на нее опустилось облако серой пыли. Пахнуло затхлостью чердака. Вероника подождала, пока глаза привыкнут к полумраку, и сразу же увидела то, что искала – непрозрачный полиэтиленовый пакет вроде тех, в которых отправляют бандероли. Он лежал на полу возле люка. Прохор поднимался, доставал снимки, разглядывал, а потом возвращал на место. Сюда никогда никто не заходил, и его сокровище было в безопасности.
Вероника сжала в руке пакет и принялась спускаться.
Фотографии, черно-белые и цветные, она вывалила прямо на пол. Прохор показывал ей всего пару-тройку. Сейчас Вероника перебрала их, с недоумением рассматривая обнаженную девочку с одинаковым выражением лица на всех портретах. Неужели это она?
На обратной стороне рукой Прохора были подписаны даты. 15 июня, 2000. 17 июня, 2000. 18 июня, 2000.
Вероника зачем-то взяла ручку, зачеркнула каждый день, каждый июнь, каждый двухтысячный год, вымарала их навсегда из своей жизни. И лишь потом сняла со стены жестяной поднос с жостовской росписью и чиркнула зажигалкой.
Один за другим снимки обугливались, сворачивались, как стремительно высыхающие осенние листья. Где-то неподалеку корчился дед, как будто пламя поджаривало и его. «Не смей! Это искусство! Любительская эротика!»
Так он говорил и пятнадцать лет назад.
Вероника не спорила. Молча подбрасывала фотографии в огонь, пока не осталась последняя карточка.
За ее спиной кашлянули.
Лелик стоял в дверях, переступая с ноги на ногу.
– Ты забыла о пленках.
– Что?
– Пленки, – повторил Лелик. – Ты сожгла фотографии. А пленки остались.
Вероника не успела до конца осознать весь ужас сказанного. Он протянул ей ладонь, на которой лежало несколько маленьких черных контейнеров.
– Я нашел это в кармане его пиджака. Все остальные пленки хранятся вместе, в ящике. Думаю, это то, что ты ищешь.
Вероника осторожно взяла контейнеры. Вытянула пленку из одного, второго, проглядела на свет.
– Ты все время знал?
– Знал, да. Но не понимал, что с этим делать. Боялся, что если скажу взрослым, тебе придется плохо. До сих пор не могу себе простить.
– Пашка тоже знал, – задумчиво сказала Вероника. – В отличие от тебя, он это использовал.
Лелик помолчал.
– Ты его убила? – спросил он.
Вероника пожала плечами. Ее жест можно было трактовать как «ты говоришь глупости» или «какая разница, я или кто-то другой».
– Почему ты никому не сказала, что ищешь снимки? – спросил Лелик. – Мы бы тебе помогли.
