Мишка Миронова - Максим Константинович Сонин

по торговле наркотиками, христианских сект, заказных убийств. Это упражнение было необязательным, потому что у Мишки был бот, который мог прочесать тексты гораздо внимательнее, – но оно хорошо настраивало на рабочий лад, а главное, давало передышку между более сложными и вдумчивыми прочтениями. Мишка следила за тем, какие сравнения Журналист использовал и как находил схожие материалы, какие темы выделял в любой истории и как каждая отдельная тема позволяла ему реализовать его словарный запас. Хорошее понимание мышления убитого должно было помочь восстановить порядок его действий при жизни. Мишка хотела понять, как бы этот человек повел себя, если бы вдруг узнал какую-то настоящую «тайну», что бы он сделал, если бы считал, что ему угрожает опасность, и к кому бы он обратился за помощью или поддержкой. Было бы здорово, если бы оказалось, что перед смертью Журналист успел поделиться своими трудами с коллегой или другом.

Чем дольше Мишка читала, тем больше убеждалась: если бы Журналист узнал что-то важное, он бы не стал никому об этом рассказывать. В его текстах, во-первых, сквозило недоверие к миру, людям, коллегам и структурам власти. Он был практически профессиональным конспирологом. А во-вторых, Мишка видела работу быстрого ума, которому несвойственно планировать, потому что за каждым углом ему видится опасность. Этот человек вряд ли стал бы рассказывать кому-то про свою работу специально: он не видел бы в этом никакого смысла и не проговорился бы случайно, потому что в любой «случайной» ситуации его мозг перекрывал любые коммуникативные способности. Мишка представляла себе веселого парня, немного снисходительно разговаривающего с друзьями, который все время ощущал значимость собственной работы и опасался, что кто-то может попытаться забрать ее себе. Любую информацию он хранил в тайне до того момента, пока она не выходила онлайн под его фамилией.

Мишка понимала, что гоняет мозг вхолостую. Весь материал из статей было гораздо проще разузнать в квартире Журналиста, но дядя Сережа пока не написал, поэтому Мишка готовилась к тому, что попасть в квартиру не удастся. Это усложняло расследование.

Мишка, конечно, припасла еще одну улику. В телефоне хранился номер, по которому она в свое время разговаривала с Осой, но звонить ей сразу было неправильно, потому что, если она была как-то связана с убийством, Мишка не хотела бы пока сообщать ей о своем участии в расследовании. Сначала стоило понять, на какой стороне конфликта выступает Оса. Ведь она могла быть как Сектанткой номер один, так и сообщницей Сектанта номер два. Или вообще никак не связанной с этим убийством. Мишка вздохнула и потянулась к телефону. Она собиралась позвонить дяде Сереже, узнать, не прояснился ли вопрос с квартирой, а потом сходить в душ и сварить кофе, иначе она рисковала заснуть прямо за столом.

После душа Мишка заглянула к Вере, удостоверилась, что та крепко спит, и осторожно закрыла дверь в спальню. Запах кофе всегда будил Веру в Москве, а Мишке хотелось, чтобы соседка получше выспалась. Дядя Сережа сказал: в квартиру можно будет войти около полуночи, а это означало очередную бессонную ночь. Сама Мишка не слишком переживала из-за недосыпа. Она умела растягивать свои энергетические запасы на неопределенный срок, погружаясь в подобие транса на время рутинных занятий вроде чтения статей или просмотра фотографий с места преступления. В такие моменты все фоновые процессы ее организма как будто гасли, и мозг работал вполсилы, выполняя только самую необходимую работу.

А спать до вечера было нельзя, потому что дядя Сережа не только сумел получить разрешение на посещение квартиры Журналиста для Мишки и Веры, но еще пообещал прислать пароли Журналиста от инстаграма[22], Лабиринта и «ВКонтакте», которые полиции как раз удалось раздобыть, вскрыв его мобильный.

Мишка поставила чайник, нашла в шкафу обещанную хозяином квартиры банку растворимого кофе. Телефон завибрировал паролями, когда чайник уже вскипел. Мишка налила кипяток в фарфоровую чашку с золотой каймой и вернулась в комнату со столами, чтобы спокойно погрузиться в социальные сети Журналиста. Где-то там мог прятаться Сектант номер один. Или даже Сектант номер два.

Сектант номер два, человек с татуировкой на шее, нигде не прятался. Он сидел на полу у открытой балконной двери и пялился в черный прямоугольник мобильного телефона. Его оболочка, черная кожа пальто и серая кожа штанов, валялась кучей там, где он ее сбросил, войдя в квартиру. Там же он стянул с себя проволоку.

В телефоне было два прямоугольника. Черный, с ровными белыми строчками, и белый, с черными одинокими буквами. В черном прямоугольнике пять минут назад возникло новое предложение, и теперь человек ждал, пока в белом прямоугольнике появится отцовское благословение.

Телефон лежал на полу, прижимал к доскам перемотанный скотчем провод, убегающий к стене. Человек старался к телефону не прикасаться – только иногда проводил пальцем по экрану так, чтобы черный прямоугольник сменился белым, ждал, пока на экране загорится новая буква.

Буквы всегда были одинаковые. Если в черном прямоугольнике загорались место, время и образ, то почти сразу в белом прямоугольнике отец проявлял букву «Г» с чертой, указывающей на ее числительное значение. Такая буква-цифра, Троица, о которой человек должен помнить, собираясь на свои испытания. Ибо, как говорил отец, у пахаря на каждом плече по ангелу, и каждый ангел наущен Отцом, Сыном и Святым Духом.

Человек уже давно не ощущал себя пахарем и не чувствовал на плечах ангелов. Когда-то, когда он только вышел из Обители и ездил по городам, ему казалось, что он ходит по ветреному белому полю, срубая черные колосья, возникающие за спиной каждый раз, когда он поворачивался на новую сторону. Такое поле рисовала ему Баба в детстве, и о таком поле рассказывал отец. Черные, гнилые колосья вырастали среди обычных золотых, словно черви в желудках агнцев, выгрызали себе путь наружу через розовые волосатые вымена и свисали между волос черными нитями. Оставлять их было нельзя, потому что поле не бесконечное, и колосьев на нем не море – а лишь несколько, отложенное число.

Потом поле пропало. Человек и сам не заметил, как это произошло. Просто иногда в черном прямоугольнике ему писали место, время и описание нового гнилого колоска, а потом в белом прямоугольнике отец давал благословение, и тогда человек одевался, шел туда, где качался гнилой колосок, и срубал его под корень. Он не видел колосков или поля, потому что колоски и поле за него видели другие, – ему же нужно было только идти и косить и ждать, когда снова появится буква в белом прямоугольнике.

И вот она появилась. Обычная «Г» с чертой, обозначающая Троицу. Человек поднялся, пробегая при этом пальцами обеих рук по бедрам. Идти дальше с кровоточащей кожей было нельзя, сначала стоило проверить, что швы не раскроются. Не замечал человек только кровь на губах и в горле – к ней он давно привык.

На левом локте норовил разойтись порез, но человек пережал его пальцем, смазал клеем из чашки. Потом стал разворачивать проволоку.

Мишка заглянула к Вере около одиннадцати. Соседка спала, свернувшись калачиком. Она так и не сняла ботинки. Несколько секунд Мишка смотрела на нее, а потом подошла к кровати, забралась на матрас и поднесла к Вериному носу чашку, которую принесла с кухни. Почти сразу соседка моргнула, и Мишка поскорее убрала чашку, чтобы Вера, просыпаясь, ее не расплескала.

– Сколько времени? – спросила Вера, переворачиваясь на спину.

– Без пяти одиннадцать, – сказала Мишка. – Вечера.

Вера закатила глаза и вытянула руки над головой, будто пытаясь соскрести обои над кроватью.

– Нам разрешили съездить на квартиру к Журналисту, – сказала Мишка. – Нужно собраться и выходить. Есть еда на