Голова на серебряном блюде - Содзи Симада
Устав от этого, правительство раз за разом налагало строгие запреты на опиум, однако их эффективность сводилась к нулю. В конце концов императорский комиссар в Гуандуне Линь Цзэсюй, у которого переполнилась чаша терпения, распорядился изъять у англичан опиум и сжечь его. Это событие положило начало опиумным войнам.
Теперь спящего льва насмешливо звали больной свиньей. Хотя правда была на стороне Китая, в этих войнах он потерпел разгромные поражения, позволившие иностранному капиталу и империализму проникнуть на территорию страны. Китайцы понесли самое суровое наказание за долгие годы своего высокомерия и лености.
Как следствие, отчаяние китайцев стало еще глубже, и из сияющего центра мира страна превратилась в регион для обслуживания чужих интересов. Потеряв всякую надежду в жизни, китайцы стали еще больше забываться в опиумном дыме.
Удивительный сплав процветания и упадка в Шанхае отчасти объясняется тем, что в унизительный для страны исторический период он стоял особняком на фоне других китайских городов, напоминая безобразный цветок.
Районы Шанхая, где проживали китайцы, представляли собой уродливые, грязные, окутанные опиумной дымкой кварталы с плохим общественным порядком и полуразрушенными зданиями. При этом поселения европейцев могли похвастаться чистотой, ощущением новизны и богатой культурной жизнью – казалось, именно в них сосредоточились все надежды Шанхая. К тому времени чувство униженности среди китайцев имело уже не хронический характер, а превратилось в обыденность. Опиумная зависимость приняла настолько чудовищные формы, что они уже не гнушались выставлять себя на продажу. Им уже было все равно, жить или умереть.
Огромный разрыв в экономической мощи и благосостоянии между европейцами и китайцами также способствовал деформации Шанхая. Чтобы раздобыть опиум, китайцы были готовы оказывать за гроши любые услуги – в том числе торговать собственным телом.
Подъем соседней Японии, еще не пристрастившейся к этому наркотику, заставил китайцев почувствовать себя еще более униженными. Впоследствии эта маленькая империя, на протяжении веков выступавшая в роли младшего брата Китая, стала меньше всех остальных скрывать свое презрение к китайцам.
Своеобразные черты упадку нравов в Шанхае придавало и то, что еще с древности китайцы имели причудливые сексуальные предпочтения. В течение долгой истории Китая они нашли отражение в практиках, которых не существовало больше ни у каких народов мира.
Сильные мира сего всегда имели большие сексуальные аппетиты. Но в Китае они, ко всему прочему, не стеснялись менять тела простых людей сообразно своим нуждам. Характерным примером этого были евнухи.
Людям, достигшим вершин власти, приходилось с первого же дня остерегаться своего ближайшего окружения, которое в любой момент могло ударить в спину. К тому же никто не отменял возможности предательства или неверности со стороны многочисленных жен. Такие люди пребывали в одиночестве, и единственными, кто заслуживал их доверия в этой ситуации, были евнухи.
Можно было не опасаться, что они, лишенные мужских функций, вступят в интимные отношения с их женами в гареме. Они имели лучшее образование, чем женщины, были хорошими советчиками и не настолько желали дорваться до власти, чтобы перерезать кому-то горло во сне. Пожалуй, нельзя отрицать, что стремление преуспеть в жизни в известной степени пересекается с желанием обзавестись семьей и продолжить род – как и с сексуальными желаниями.
В средневековом Китае с его строгой сословной и наследственной системами превращение в евнуха было для простолюдинов единственным способом повысить свой статус. В показательных целях и во избежание мести победоносные военачальники часто превращали в евнухов плененных солдат, и в какой-то момент в Китае появились сотни тысяч, а то миллионы кастрированных мужчин. Нередко их телами пользовались влиятельные люди, уставшие от женщин, и в конечном счете подобные утехи распространились и среди простого люда.
По некоторым сведениям, иногда половых признаков лишали и женщин, однако такая практика не получила большого распространения, и исторических свидетельств о ней почти не осталось. Зато многих женщин подвергали такой процедуре, как бинтование ног. Девочкам с детства плотно обматывали ноги тканью, предварительно сломав пальцы, в результате чего развитие стоп останавливалось, и у женщины формировались настолько маленькие ножки, что на них было трудно ходить.
Под влиянием такого обычая сложился эталон красоты, согласно которому чем меньше у женщины были ступни, тем привлекательнее она считалась. Поэтому вплоть до современной эпохи китаянки чуть ли не соревновались, у кого стопы получатся меньше. Среди мужчин же считалось, что бинтование не только предотвращает возможный побег жены, но и якобы улучшает сексуальную жизнь.
Традиционные для китайцев жестокости, соединившись с отчаянием и опиумными галлюцинациями, превратили самый европеизированный уголок Китая в большой уродливый город, который даже стали называть «дьявольским». Противоестественные явления вроде евнухов и бинтования ног как нельзя лучше олицетворяли странный расцвет Шанхая. Унижения, которые впервые испытал высокомерный китайский народ, и многовековая любовь к телесным причудам превратили и сам город в подобие евнуха.
В сороковых годах диковинный цветок Шанхая наконец полностью распустился. В тот период город снимал одну вуаль за другой, словно дорогая проститутка, обнажающая свою кожу перед иностранным гостем. «Ворота в Китай» быстро превратились в рай для авантюристов. Эпоха «Восточного Парижа» быстро подошла к концу – теперь это был поистине дьявольский город, какого еще никогда не бывало в истории.
* * *
В те времена Шанхай снабжал осевших в городе мужчин всевозможными сексуальными услугами. В зависимости от доходов и суммы, которую они были готовы заплатить, им предлагали такие причудливые развлечения, каких они не увидели бы больше нигде в мире.
Самое примитивное удовольствие обеспечивали динпэн – низкосортные уличные проститутки. Большей частью это были сироты или девочки, которых родители продали сутенерам из-за бедности, – таких проституток еще называли «фазанами». Купить их можно было всего лишь за тридцать центов. Конечно же, за такие деньги кровать не предоставляли: клиент сношался с женщиной у стены в затхлом переулке – на языке тогдашних шанхайских проституток это называлось «забиванием гвоздя», – наскоро удовлетворяя свои плотские потребности.
Разумеется, помимо «стенных» проституток, существовало еще множество рангов. Ради удовлетворения мужчин самых разных национальностей и общественного положения шанхайцы обратились к своим богатым знаниям и историческому опыту. Чтобы обобщить все разнообразие их идей, пришлось бы написать еще одну книгу, поэтому ограничимся рассказом о самом элитном борделе Шанхая.
В глубине улицы Фучжоу стоял белый каменный особняк во французском стиле, занимавший целый квартал. Жители Шанхая прозвали его «Хун Юаньшэн». В его саду был пруд, а на просторной лужайке часто отдыхали водоплавающие птицы.
«Хун Юаньшэн» единогласно признавался лучшим в городе заведением подобного рода, однако называть его притоном было бы не совсем правильно. Здесь не просто предоставляли сексуальные услуги, но радушно принимали богатых гостей с Запада, жаждущих азиатской экзотики и изысканных развлечений. В некотором смысле это был элитный салон с проститутками высшего класса и утонченной атмосферой. Не будет ошибкой сказать, что здесь можно было прикоснуться к шанхайской культуре.
Лучшие из девушек были не только красивы, но и хорошо образованны. Они превосходно пели и играли на музыкальных инструментах, а также рассказывали легенды и исторические сюжеты лучше профессиональных сказителей.
Даже с посетителей, которые снимали одну из комнат «Хун Юаньшэна» для кутежа, брали баснословные деньги. Тем же, кто желал провести ночь с одной из лучших проституток, нужно было выложить непомерную сумму и вначале стать ее постоянным гостем. Весь этот мир китайцы со временем стали называть «цветы и ароматы». Цветами были женщины, которых «срывали», а за словом «ароматы»
