Командировка - Борис Михайлович Яроцкий
В кабинете с низкие покатым потолком горела настольная газовая лампа, ее голубоватый свет падал на кушетку, освещая человека в черной меховой куртке, в черной шерстяной шапочке, какие под касками носят омоновцы. Большие темные очки прикрывали его худощавое лицо. Человек сидел, упершись локтями в колени, спал или делал вид, что спал. Около него сидел Миша, увидев Сашу и за его плечом Ивана Григорьевича, облегченно воскликнул:
— Слава богу!
Человек на кушетке снял очки, глянул на вошедших. Он не сразу заметил Ивана Григорьевича, а когда заметил, стал меняться в лице, как меняется фотобумага, попадая на свет.
— Ты?! — произнес по-английски. — Ты как сюда?..
Их разделял широкий стол, за которым в дневное время работал медэксперт.
По интонации голоса Миша и Саша догадались, что пленник, заговоривший по-английски, хорошо знал Ивана Григорьевича, но никак не ожидал его здесь встретить. В следующее мгновение он заговорил жестко и, как показалось, неприязненно:
— Кто эти люди?
— Мои друзья, — ответил Иван Григорьевич тоже по-английски.
— Террористы?
— Ну что ты…
— Тогда почему они меня схватили? Надели наручники. — Он поднял правую руку. Она была пристегнута к руке Михаила.
— Миша, освободи его.
— Иван Григорьевич!..
— Ничего не случится.
Но Миша стоял на своем:
— Видели бы вы, он так сопротивлялся! Вчетвером еле в машину втиснули.
— Надеюсь, силу применять больше не потребуется.
— Дай-то бог…
Миша снял наручники, спрятал в карман офицерской куртки. Растирая освобожденное от металла запястье, сказал:
— Мы вас тут оставим. Но если что… Вот кнопочка звонка.
— И чаек организуем, — подмигнул Саша.
Ребята вышли. Иван Григорьевич взял стул, сел напротив.
— Ну, здравствуй. Не ожидал меня увидеть?
Эдвард кисло усмехнулся:
— Тем более, в морге и живого… Теперь я окончательно убедился, что Россия — страна непредсказуемых чудес. Нам ее не понять.
Иван Григорьевич переспросил:
— Кому это «нам»?
— Американцам. Тебе. Мне.
— Запомни, Эдвард, я никогда американцем не был. А ты американец — наполовину, а наполовину» — украинец.
— Я — гражданин Америки…
— Это ты скажешь на совете капелланов, — остановил его Иван Григорьевич. — Я хочу спросить, как случилось, что вы не уберегли маму?
Обвинение было несправедливое, и Эдвард опять неприязненно взглянул на отца. На несправедливое обвинение ответил жестко, как ударил:
— Это ты не уберег.
Иван Григорьевич понял свою оплошность, что так жестко спросил, а вину свою давно понял.
— Прости. Может быть…
Касаться самой больной темы — это Иван Григорьевич почувствовал сразу — Эдварду не хотелось, и он попытался от нее уйти, заговорил о том, о чем должен был знать отец:
— Я все еще не верю, что ты жив. Тебя заочно приговорили к смерти.
— Кто?
— Верховный суд Соединенных Штатов.
— Я — гражданин Советского Союза.
— Но Союза, отец, уже давно нет. Соединенные Штаты его уничтожили. Заметь, отец, в истории человечества это первая война из четырнадцати тысяч войн, когда великую державу уничтожают без единого выстрела.
— Но не одним триллионом долларов, — уточнил Иван Григорьевич.
— Согласен, — сказал Эдвард. — Купили целый народ, а он и не заметил.
— Купили тех, кто был над народом, — опять уточнил Иван Григорьевич.
— Отец! Тебе ли не знать, что любой народ можно низвести до уровня стада.
— Чем?
— Телевидением, например. Никакое другое средство так не готовит массу к вырождению, как оно. Притом почти безболезненно. Ты видел, отец, как кастрируют лошадей? Я видел. Жеребцу жгутом заламывают губу, вызывая нестерпимую боль. Все внимание жеребца сосредоточено на боли. А тем временем ветеринар, ничего не опасаясь, производит кастрацию. Так что и народу, прежде чем его кастрировать, надо сделать больно.
— То есть?
— Не выдавать, например, вовремя зарплату, лишать работы, постоянно ущемлять материально и духовно, в частности, неподкупных профессоров загонять на грядки, пусть покопаются в земле.
— Ты имеешь в виду меня?
— Зачем? У тебя в Чикагском банке достаточная сумма, чтоб избежать унижения.
— Получается, что сейчас делаете больно украинцам?
— Начинаем, отец, с России. Через полвека вся планета будет под звездно-полосатым флагом. Этот процесс уже не остановить. Ты разве не замечаешь, вокруг тебя — динозавры.
— И ты им читаешь проповеди? Кстати, с каких пор ты католик? Насколько мне известно, ты раньше был протестантом?
— Я, отец, человек военный. Прикажут быть раввином, воздам хвалу всемогущему Яхве. Я присягал президенту. Он приказывает, какую веру исповедовать.
Слушал Иван Григорьевич сына, и душа его стонала. Неужели его превратили в робота? Равнодушный. Чужой. Страшный. Цинизм Эдварда пугал. И чтоб не терзать себе душу, стал расспрашивать об Артуре.
— Он уже стал на ноги. — Эдвард спокойно и, как показалось, отчужденно отозвался о своем брате. — Преуспевает. Мечтает посетить Россию. Где-то здесь, на юге, будет выставляться на аукцион один важный военный завод. На нем изготовляли пластиковую взрывчатку. Подобно той, что делается в Чехии. Артур, пожалуй, купит.
Хорошо, что Саша и Миша их оставили одних и что по-английски они не понимают, ни за что не поверили бы, что это тот самый проповедник, который каждый вечер кротко здоровается с телеэкрана, желая украинцам добра и процветания.
Ивану Григорьевичу уже не верилось, что он разговаривает с родным сыном. Перед ним сидел крупный, упитанный, уверенный в себе надменный янки — будущий хозяин планеты… И все же это был сын.
— Что нового в Центре?
— Где ты работал?
— Да, конечно. Как трудятся мои коллеги?
Об этом он не мог не спросить. Он был уверен, что адское оружие, несмотря на объявленную победу в холодной войне, наверняка получит новый импульс. И сын благодаря личному знакомству встречается с его бывшими коллегами. Да и дед-сенатор не молчал, с внуком мог делиться своими мыслями.
Эдвард оглянулся на дверь. Затем достал записную книжку, написал на листочке: «Наш разговор фиксируют?» На том же листочке Иван Григорьевич черкнул: «Сомневаюсь». И снова Эдвард: «Можно выйти из бункера?»— «Можно».
— Я хочу на воздух, — громко произнес Эдвард.
Иван Григорьевич открыл дверь, увидел Мишу, сидевшего на катафалке:
— Мы прогуляемся.
— Может, сначала чайку?
— Потом.
— Времени у нас полчаса, — предупредил Миша. — Нашим друзьям мы передадим его ровно в пять.
Саша вывел их из морга. В отдалении за оголенными деревьями смутно просматривались корпуса больницы. Туда вела темная аллея, в ее конце видна была какая-то статуя, как затем оказалось, — казак. Он был почему-то с веслом. Поглядев на небо, затянутое дымкой, Саша вернулся в морг.
Глава 29
На широкой пустынной аллее они остались одни. И тут Эдуард обнял отца.
— Прости… Все так неожиданно. Наша встреча, да еще в морге вызвала у меня шок.
— Я так и понял, — обрадовался Иван Григорьевич переменой в настроении сына.
— Ты спрашиваешь, — говорил Эдуард, продолжая разговор,
