Фридрих Незнанский - Отложенное убийство
То снилось ему, будто он, проснувшись поутру все в том же доме Михайлова, в котором по-настоящему спал, встает и подходит к зеркалу, чтобы рассмотреть на заспанной неумытой физиономии, отросла ли наконец борода, причинявшая ему столько хлопот. И в темноватой потускневшей заводи зеркала, обрамленного старинной завитушечно-листьевой рамой (одна из немногих ценных вещей, которые Михайлов не пропил), видит бороду… Одну только бороду, без лица, без шеи, без туловища, одиноко висящую на фоне обоев, словно обрывок светлого меха, водруженный на вбитый в стену гвоздь.
«Это фигня, — думает во сне Сапин, — что нет лица. Главное — борода. Пусть отрастает. Когда отрастет по-настоящему, никто не заметит, что лица-то у меня больше нет». На этой деловой ноте он и просыпается.
То вдруг — уже наяву — Антон подходил к тому самому зеркалу… Он и раньше любил зеркала — способен был вертеться перед ними минут по пятнадцать, как кокетливая женщина, играть мускулами, с удовлетворением отмечать, какой же он красавчик, как выйдет на улицу, все бабы вокруг него будут падать и укладываться в штабеля. Но теперь Сапин полюбил разглядывать в этом чужом, михайловском, зеркале не себя, а — Михайлова. Кривляясь лицом, изображал, каким Михайлов бывал с похмелья, а каким — когда тянуло выпить; с каким выражением выходил на корт, с каким заарканивал баб. В этом дешевом актерстве не было ни на грош действительного перенимания мимики изображаемого человека: когда Михайлов был жив, Антон Сапин за ним не наблюдал, все эти зеркальные маски были чистой воды отсебятиной. С какой целью этим занимался, он не мог бы себе сказать: просто занимался, с тем же чувством, с каким в отрочестве расковыривал, бывало, на подбородке гнойный прыщ — и гадко, и отрадно, и умом понимаешь, что делать этого не следует.
Беспристрастный наблюдатель заподозрил бы, что Сапин сходит с ума. Однако он всю жизнь стоял на своем узком уме так непрочно, что вряд ли способен был поймать момент, когда начал с него сходить.
Но наблюдателей с ним в доме не было. В тишине и спокойствии принадлежащего теперь ему дома кропал он свой механизм — адскую машинку, которой предстояло в скором времени пригодиться. Единственный, кто имел право контролировать его жизнь — двоюродный брат Сергей Логинов, он же Зубр, — находился вдали и посылал приказы, угрозы, ободрения и распоряжения издалека, по телефону. Правда, даже таким образом до Логинова долетало от Сапина нечто тревожащее.
— Что у тебя нового? — спрашивал Зубр и слышал в ответ:
— Ничего особенного. Повадилась тут приходить баба одна, из московских ментов. Галькой зовут.
— Ты что, идиот? — пугался Зубр. — Зачем ты ее впустил? Она ж тебя раскусит, как семечко!
— Если бы так, уже раскусила бы. Она в меня влюблена, — похвастался Сапин. — То есть не в меня, а в Михайлова. Семь лет назад с ним кадрилась. Ну а Михайлов теперь я, значит, влюблена, считай, в меня!
— Ты только трахнуть ее не вздумай. Она распознает…
— Что, думаешь, у нас члены разные? Не бойся, не трахну. А она бы хотела, чтоб я ей вставил по самые помидоры. Да, так и напрашивается. Влипла в меня с руками и ногами. Все, что я ни попрошу, делает.
— Прекрати с ней отношения! Я приказываю тебе!
— Расприказывался один такой! Кто имеет право мне приказывать, в СИЗО № 1 сидят. В отличие от тебя, между прочим… А тебе, если хочешь, сделаю одолжение. Я эту Галю так обработал, что она мне выложила тайны следствия.
— Какие?
— А ты говоришь: «Прекрати отношения».
— Да не тяни ж ты! Мы в одной лодке: если я потону, не думай, что ты выплывешь.
— Ладно уж, уговорил. Она сказала, что милиция с «хостинцами» справиться не может, поэтому привлекла на помощь какого-то вора в законе по прозвищу Крот.
— Что еще за Крот? Не слышал я по всему побережью ни про каких кротов!
— Услышишь еще. Беспределыцик, каких мало.
— Вот суки!
— Ну так я тебе про что талдычу?
24 февраля, 11.09. Сергей Логинов
Пришла беда — отворяй ворота. Зубр на себе испытал действие этой нехитрой поговорки. Вначале куда-то, как по волшебству, подевались Борька Автоматчик и еще один новенький елдаш[3], чью кличку Логинов никак не мог запомнить, зато звали которого неожиданно русским именем Святослав, а фамилия была, как на грех, Теймуразов. Потом настала очередь Беллы. Белла могла, как она давно угрожала, уехать в Краснодар к родственникам; у нее вообще было полно еврейских родственников в самых неожиданных городах России и ближнего зарубежья, а уж в Краснодаре вообще целый кагал, так что за нее не стоило особенно волноваться. И все же Зубр волновался. Если Беллу взяли, это означало прямую угрозу для него; если она смылась добровольно, почувствовав, что снаряды рвутся совсем близко, это означало предательство, а Зубр терпеть не мог, чтобы его предавали. Он разберется с Беллой, но это не срочно. В любом случае, даже если она в милиции, сейчас сделать он ничего не может. Нужно экономить силы, экономить людей. Тем более что людей осталось совсем немного. А преданный — всего один…
— Степа, слушай мое задание: вот тебе ключи от охотничьего домика. Во второй комнате на стене висит ковер с единорогом…
— С носорогом?
— Тьфу ты, бестолочь, с каким еще носорогом? Единорог — это такая белая лошадь с одним рогом во лбу, усек? Учи еще вас, грамотеев недоделанных… — Логинов так громко возмущался по той причине, что сам долго жил, не зная, кто такой единорог, покуда Белла не просветила.
— Ага, — с готовностью шмыгнул носом Степа, на лице которого не отразилось ни малейшей обиды по поводу «бестолочи». — Понял. Это, значитца, такая особая белая лошадь.
Степа вообще был не любитель обижаться. Даже его прозвище Шнурок, означающее «мелочный человек» или «малолетний преступник», его не смущало, и он ни разу не совершал попыток его сменить.
— Отогнешь ковер, — продолжал инструктировать его Логинов, — там будет рычаг, замаскированный в виде коричневого сучка, темное такое пятно на дереве, трудно не увидеть. Откроется дыра. Вот из той дыры возьмешь, что там есть, и мне принесешь. Осторожно, понял? Ничего не потеряй. Торбу возьми поплоше, хозяйственную.
— Ага, — все так же флегматично откликнулся Степа и, на ходу засовывая палец в ноздрю, зашагал брать хозяйственную сумку, поименованную на южнорусский манер «торбой».
«Золотой человек Степа, — с секундным умилением подумал Логинов. — И как это я его раньше недооценивал? Если выкрутимся в этот раз, я его возвышу. Когда «Хостинский комплекс» снова поднимется — а он поднимется, зуб даю!.. — Степан у меня будет правая рука».
Логинов не забыл, как устраивал Степе испытание верности — и тот с успехом его прошел. Всем было известно, что Шнурок терпеть не может пива: говорил, что оно вонючее и противное, что он лучше будет пить мочу. Как-то раз на очередной сходке в бане, где боссы расслаблялись отдельно, а «шестерки», к коим относился Шнурок, отдельно, Логинов неожиданно для всех снизошел до Степы, собственноручно поднеся ему поллитровую кружку… пива! Отказаться было неловко. Под возгласы «Пей, Степан! Держись, Степан! Ну, Шнурок, повезло тебе!» Степа осушил кружку. И сделал это с невозмутимым лицом, выпил до конца, хотя даже он, с его нелюбовью к этому напитку, наверняка сумел распробовать: пиво оказалось больше чем наполовину смешано с самой настоящей мочой. Прежде чем преподнести Степе кружку, Зубр туда помочился. Сейчас он уже сам не помнит, чего хотел добиться таким образом: выставить Шнурка на смех? Полюбоваться, как исказится его лицо, как побежит он в туалет, на ходу отплевываясь? Но ничего этого от Шнурка не дождался и зауважал. Понял: такие, как Степа, на дороге не валяются. Надо было его вместо Бубна посылать… Ну, все к лучшему! Шнурок хоть и преданный, а тоже вроде Слесаренко, туповат. Остается только надеяться, что общак он найдет и принести сумеет. И на ментов не напорется…
Чтобы не терзаться ожиданием, Логинов отправился в спортивный комплекс «Пионерский»: как-никак он все еще директор! Там и нашел его Степан, помахивающий черной, с землянистыми, от картошки, разводами торбой.
— Ты что, дурыла, с дуба рухнул? — зашипел на Шнурка Логинов и только тут сообразил: торба пуста! Будь она полна драгоценностей, он бы так беззаботно ею не размахивал… Приобняв Степу за плечи, словно добрый учитель — дорогого ученика, он провел его к себе в кабинет. Кабинет запер на ключ, Шнурка, все так же придерживая за плечи, усадил на стул и лишь после этого выкрикнул:
— Что? Где все? Куда ты это дел?
— Я ничего не брал, — с видом невинно обвиненного запротестовал Шнурок. — Только подошел, из-за деревьев вижу: возле охотничьего домика от ментов не продохнуть. Откуда их столько нагнали? Ну я, значитца, постоял-постоял, торбой по колену поколотил и сделал оттуда ноги, чтоб и меня не заграбастали… А что там было: цацки? И много?
