Лев Корнешов - Последний полет «Ангела»
И сейчас перед Алексеем Зинка изобразила возмущение:
— Я свое отсидела сполна, что еще от меня хотите? Или так до конца жизни и будете терзать меня?
— Положим, терзали людей ваши дружки, — спокойно сказал Алексей. — Ангелы… Коршуны… И те, кто помогал им.
— Я не помогала!.. — закричала Зинка. — Любую могли заставить пищу готовить!
Она собиралась закатить истерику, взвинчивала себя, ломала до хруста руки.
— Не надо, — осадил ее Алексей. — Вы слишком многое уже видели и через многое прошли, чтобы сейчас давить на психику.
— Ишь ты, молодой, а тертый, — быстро успокаиваясь, удивилась Зинка. — Я все рассказала, шел бы теперь по другим своим делам.
— Не все, — уверенно сказал Алексей. — Вы ничего не сказали о Коршуне. И я не верю, что Ангел навсегда исчез из вашей жизни. Как, кстати, его звали?
— Я же сказала: Жора.
— Фамилия?
— Клянусь, не знаю. Ангел — так его даже немцы именовали. Бывало какой-нибудь из них крикнет: «Ангел, ком цу мир!» — он и бежит.
— Разве вы никогда не пытались заглянуть в его документы? На вас это непохоже.
— Он раз и навсегда пригрозил: полезешь в карманы — пристрелю.
— А теперь расскажите все, что знаете о Коршуне. И не надо придумывать: «в первый раз слышу». Предупреждаю, что есть свидетель, который в любой момент подтвердит, что Коршун вам был хорошо, даже очень хорошо известен.
Зинка отвела взгляд, явно прикидывая, стоит ли выкладывать то, о чем раньше молчала. Но парень оказался настырным и осведомленным, все равно докопается, раз свидетеля отыскал.
…Коршуна она увидела в первый раз, когда готовилась какая-то крупная операция против партизан. Впрочем, она давно уже поняла, что «операции против бандитов», как оккупанты их именовали — это налеты на беззащитные села; ворвутся, людей перестреляют, хаты пожгут… Высокий эсэсовец приехал в команду Ангела на машине с охраной. Они вместе расстелили на столе карту, долго что-то на ней прикидывали. Зинка была в кухне, готовила ужин, стараясь не греметь кастрюлями и сковородками. Эсэсовец от ужина отказался, вскоре уехал, начало темнеть, а немцы не любили ездить поздними вечерами. Ангел был необычайно доволен приездом эсэсовца, сказал даже Зинке: «Коршун — это тебе не пичуга какая. Жди прибавки на погонах». Был Ангел очень честолюбивым, всячески старался выслужиться у фашистов, не раз говорил, что звание гауптмана откроет ему дорогу повыше, в большой город, а то уже устал носиться по селам, пристреливать грязных баб и сопливых ребятишек. Утром команда Ангела снялась с места и перебралась туда, где разместился штаб эсэсовца. Это была старая усадьба, длинные здания для скота и инвентаря образовали замкнутый прямоугольник, внутри которого находился двухэтажный домик, наверное, здесь была контора или что-нибудь в таком роде. В длинных строениях разместились солдаты, во дворе стояли грузовики, мотоциклы, другая техника. В двухэтажном, домике жили офицеры, в подвалах — бетонных, с маленькими окнами-бойницами, укрытыми решетками, — держали схваченных во время акций людей.
Ангела и Зинку тоже поселили в домике.
Отсюда совершали каратели свои набеги на дальние села — ближние все уже были сожжены, выбиты, вырезаны. Зинка часто видела Коршуна: он прохаживался перед строем солдат, готовых к выезду на акцию-разбой, уезжал куда-то на своей легковушке в сопровождении мотоциклистов, возвращался после налетов. Эсэсовец равнодушно, свысока проходил мимо тех, кто попадался ему на пути от машины к порогу. Иногда позволял себе странное развлечение. Кому-нибудь из новеньких в подвале создавали такие условия, что, казалось, возможен побег. Дверь «забывали» закрыть на замок или поднимали решетку на окне — вроде бы проветрить бетонные каморки. Коршун усаживался у чуть приоткрытого окна своей комнаты на втором этаже, клал снайперскую винтовку на подоконник. Большой двор пустел, солдаты разбрелись по своим сараям-казармам. Узник, обманутый тишиной, выбирался из камеры. У него на волю был только один путь — перемахнуть через ворота, сваренные из железных прутьев. И когда он с разбега хватался за эти прутья, звучал выстрел. Один-единственный… Зинка несколько раз наблюдала эту «забаву» эсэсовца, промаха тот не сделал ни одного. Появлялись солдаты, волокли убитого к грузовику, дно кузова было устлано брезентом — аккуратный водитель смывал потом кровь струей воды… «Стрельба по движущимся целям», — так называл все это Коршун, а Ангел мечтал достичь такого же совершенства и точности.
Коршун заходил в их комнату, когда хотел выпить или поиграть в карты. Проигрывал неизменно — и без сожаления — Ангел. Зинка знала, что Жора играет в карты, так же мастерски, как эсэсовец стреляет. Но вот, поди ж ты, ни разу не позволил себе обыграть Коршуна.
Они, каратели, уезжали и приезжали, солдаты втихомолку от офицеров, а офицеры так, чтобы не видели солдаты, жрали самогон, делили награбленное, готовили посылку в фатерланд — изредка, раз в неделю, прикатывал за ними грузовичок военной почты. Однажды эсэсовец приказал команде Ангела выжечь село в дальнем углу их зоны. Зинка поехала вместе с командой, Ангел считал экспедицию абсолютно безопасной и разрешил ей для развлечения… Он беспричинно нервничал, ругался, что Коршун отправляет их к черту в зубы — никаких партизан там нет, села давно пожгли, только маета одна.
Когда возвращались после карательной акции, еще издали заметили неладное. Подъехали ближе: вместо зданий, стиснувших клочок земли прямоугольником, чернели пепелища.
— Кто сжег фольварк? — спросил Алексей.
Зинка, вспоминая прошлое, объяснила:
— Жора походил среди обгорелых стен, изучил каждый след, все, что бросили там или забыли второпях. Он сказал мне: немцы сами все пожгли, словно следы заметали.
— Почему?
— Жора подозревал, что Коршун хотел отделаться от него и полицейских. Но не своими руками. Он точно знал, что вышла в рейд партизанская бригада и вот-вот будет в этих местах.
— А что сделал этот… Жора-Ангел в такой обстановке?
— Он скомандовал всем — на машины. У него на такие дела нюх был прямо звериный, засады партизанские чуял за десять километров.
— Видели вы после этого Коршуна?
— Нет, от партизан тогда все-таки удалось уйти, команда Жоры была подчинена другому офицеру-эсэсовцу. Потом началось наступление Красной Армии, все так завертелось-загорелось, что каждый уже думал только о себе.
— Как вы считаете, Коршун уцелел?
— Каратели между собой говорили, что его вроде бы куда-то отозвали.
Разговор у Алексея и Зинки получился долгий, совсем стемнело, даже больная старуха перестала охать и тяжко вздыхать, наверное, задремала.
— На сегодня будем заканчивать, — подвел итог Алексей. — Завтра жду вас в горотделе госбезопасности к одиннадцати часам. И надеюсь, к этому времени вы вспомните, когда в действительности в последний раз видели Ангела.
Он решил не ехать трамваем — пройтись к гостинице пешком. Вечер был славный, ласковый. Алексей шел и думал о том, как странно все получается: приходится постоянно возвращаться в прошлое, листать те черные страницы, которые скрыты от всеобщего обозрения, читать строки, выписанные кровавым почерком военных преступников. Как говорит майор Устиян: у нас такая работа, что чужая боль кажется своей. Городок быстро погружался в сумерки, лишь дальний край горизонта оставался красновато-светлым: там, за пока еще различимую линию земли, опустилось солнце. И в расплывчатом неясном свете увиделось Алексею, как бежит, спотыкается, падает, вскакивает и снова бежит по просторному двору фольварка парень, спасение кажется ему близким, еще несколько шагов, взять бы последнее препятствие — и воля… Но гремит выстрел, ставит свинцовую точку на эсэсовской «забаве». Неужели же этот палач — любитель стрельбы по движущимся целям, по живым мишеням, этот зверюга живет до сих пор? Все постарался забыть или, наоборот, гордится «подвигами», вспоминает о них за кружкой пива с такими же, как и сам, экс-убийцами?
…На следующий день Зинка к одиннадцати утра в горотдел не пришла. Алексей подождал час, потом решил поехать по знакомому адресу, узнать, что случилось. Вряд ли Зинка рискнула бы не явиться по такому «приглашению», даже если оно и не было оформлено в установленном порядке.
Дома ее не оказалось. Старуха слабо попросила воды — подняться она не могла, а жажда мучила, потому что, по ее словам, Зинка поздно вечером ушла, бросила ее одну и до сих пор где-то шляется.
Алексей зашел к соседям, попросил их помочь старухе, пообещал прислать врача. Он тревожно догадывался, что с Зинкой что-то произошло, при всем своем пакостном характере не бросила бы она так надолго тяжело больную мать. И еще вдруг подумал, что совершил какую-то ошибку, он не мог пока понять, какую именно, просто возникло ощущение того, что что-то важное ускользнуло из поля его зрения, чему-то он не придал значения. Зачем один пошел к Зинке? Торопился побыстрее ее увидеть? Увидел… А толку? При желании она от всего, что говорила, откажется. А теперь еще это внезапное исчезновение… Самодеятельность сплошная… А как говорит майор Устиян, нашей работе самодеятельность так же противопоказана, как самолечение здоровому человеку.
