Екатерина Лесина - Бабочка маркизы Помпадур
Кошка, взобравшись на комод, следила за людьми. Вернее, присматривала по старой кошачьей привычке.
– Короче, Кару грохнули. Стопудово. Фиг его знает, как и где, но точняк.
– Ты опять говоришь, как…
– Аль, я говорю так, как оно говорится. Мне прислали эту… фиговину… бабочку. Ну ту, которая у тебя. Я ее нарочно отдал. И вообще все… короче, я как впер, что этой твари не стало, то сразу мозги переклинило. Я вроде свободный. И тошно от этого. А она жаловалась, что за ней ходят. Типа преследуют. Я не верил. Думал, придурь новая. У нее ж куча придурей.
Чужое украшение подарком на свадьбу, хотя, если учесть, что и свадьба, по сути, чужая, то и обижаться смысла нет.
– А потом она раз и все… с хахалем, – Леха сидел спиной, сгорбившись, и выглядел несчастным. – То есть поначалу я так решил, что она с хахалем. Но бабочку прислали, и меня переклинило прямо. Не бросила бы меня Кара. Не меня… деньги. Деньги она любила. Я рыть начал… ну просто, чтоб добраться. Кента нашел одного. Типа спеца крутого. Тот и объяснил, что у людей шиза случается.
Леха вздохнул так жалобно, что Алина не выдержала. Ну вот не получалось у нее долго обижаться на Леху. Она обняла и прижалась щекой к спине.
– Не злишься? – осторожно поинтересовался Леха.
– Рассказывай.
– Короче, тип этот сказал, что если кто-то за Карой ходил… короче, если крыша поехала, то он мог быть влюбленным. Ей нравилось, что вокруг все в нее влюбленные. Только все нормально, а этот с конкретным вывихом. В общем, задолбало его бегать. И пришил, к лешему. А док сказал, что если так, то у него, типа, кризис будет. И от меня он не отвяжется. Я у него это… ассоциироваться буду. Вот.
– Ты решил его поймать.
Какие плечи напряженные. И шея тоже. И надо бы высказать все, что Алина думает: нехорошо использовать людей без их ведома, особенно в таких ситуациях.
– Ага, я знаю, что я дурной, Алька. Я ж после Кары… каша в голове. Сам виноват, тут не буду врать. Не уходи, ладно?
Куда ей идти? В пустую квартиру, как собиралась? И сидеть, дрожать от страха, ожидая, что вот-вот в дверь постучит убийца? Или не постучит, но просто тихонько откроет, принесет ей букет из бумажных бабочек, а потом увезет с собой.
– Я решил, что если ты на нее такая похожая, то он точно мимо не пройдет. Я ж рядом буду. И его… короче, не уходи.
– Не уйду.
– Боишься?
– Конечно.
Она ведь обыкновенная женщина, не из тех, которые, вооружившись чугунной сковородкой, идут останавливать коня или хотя бы психопата. Она вообще предпочитает не думать о том, что в жизни встречаются всякие недобрые люди.
– Я тебя спрячу, – повернувшись, Леха сгреб Алину в охапку. – Ото всех…
Верилось слабо. Мечталось о сковородке, если не под подушкой, то хотя бы на тумбочке у кровати.
– Это кто-то из тех, кто был на свадьбе? – Алина перебирала в памяти немногочисленных гостей.
– Не Славка точно. И он говорит, что не Пашка. Значится, кто-то из троих. Мишка, Максик или Егорка.
– А… та женщина?
Вспоминать о ней было неприятно, уж больно очевидна была связь Александры с Лехой.
Леха снова вздохнул и признался:
– Ее убили.
– Когда?
– Тогда и убили. Она нажралась и стала кричать, что заложит… короче, думали, по пьяни, а утром кирдык. Ну, труп то есть. Твоя подружка в этом дерьме роется.
Вот и причина Дашкиного внезапного молчания и отсутствующего любопытства, а также того факта, что, прежде весьма общительная, она вдруг стала общения избегать.
– А она знает про…
Не знает. Иначе предупредила бы. Конечно, предупредила бы. Дашка – свой человек. Это Лехе простительны глупые игры, а вот если бы оказалось, что и Дашка Алину использует… нет, такое предательство пережить было бы сложно.
– Славка сказал, что если ей все выложить, то она нас пристрелит.
– Дашка может.
И стало легче, как будто разомкнулось что-то внутри.
Трое, значит.
Максик, отчаянно всхлипывающий, весь какой-то дрожащий, как фруктовое желе.
Егор, строгий и солидный. Он с Дашкой танцевал и, кажется, ей понравился.
О Мишке смазанные впечатления, как будто бы и есть человек, но ничего конкретного о нем сказать не выходит. Так, размытый силуэт.
– Аль, я понимаю, что плохо сделал. Что нельзя так и вообще… но поначалу мне было реально плевать. Я думал, что заплачу тебе за проблемы, и все.
– А теперь?
– Теперь не плевать.
И от этого признания сжимается сердце. Если уж быть дурой, то последовательной: Алина ему поверила.
Чистильщика он отыскал в лесу. Знакомая поляна. Знакомая машина. И будто не было тех спокойных лет, когда Ланселот притворялся, будто он такой, как все.
– Добрый день, – сказал он, разглядывая человека, которого, признаться, считал уже мертвым. Он и вправду выглядел так, будто успел умереть, но воскрес, не желая оставлять город в грязи.
– Зачем ты вернулся?
– А зачем ты меня бросил? – Ланселот понял, что больше не боится его, человека с изможденным лицом, столь слабого, что вряд ли он способен на убийство. Руки дрожат, а глаза слезятся. И собственная ущербность злит Чистильщика.
– Я тебя не бросал. Садись.
Сели на старое одеяло, которое Чистильщик всегда возил в багажнике. Одеяло пропахло тосолом, соляркой и вонью горелого металла. Его покрывали пятна всех форм, цветов и размеров.
Но это была не та грязь, которой следовало бояться.
– Я дал тебе шанс уйти, – сказал Чистильщик, уставившись пустыми глазами. А ресниц у него не было. И бровей тоже.
– Ты болен.
– Рак.
– Ты лечился?
– Да. Четыре операции, но… как видишь.
– Тебе больно?
– Да. Постоянно. Но я привык. Терплю.
И вправду терпит, не считая рак наказанием свыше, скорее уж частью возложенной им самим на себя миссии. Болезнь испытывает его на крепость, и Чистильщик с честью выдержит испытание.
– В марте сказали, что надежды больше нет. И я ушел.
Подумалось, что ему, наверное, было одиноко. Вряд ли у Чистильщика есть семья. И в больнице Чистильщик оставался один. Всегда. К другим приходили родственники. Жалели. Приносили мандарины и вафли, пакеты с соком и сканворды, чтобы скучно не было, рассказывали новости и выслушивали больничные сплетни…
– Если бы ты сказал, что с тобой, я бы тебя навестил.
– Поэтому и не сказал. Нас не должны видеть вместе. Я… хочу сдаться. Я долго думал. Один раз почти решился, но… не хватило духу.
Это признание стоит дорого.
– Они тебе не поверят, – Ланселот знал это точно. – Не захотят. Иначе придется признать, что они допускали убийства. Много убийств. Но тел нет. Заявлений нет. И проще закрыть глаза. Тем более если ты скоро умрешь.
– Они должны меня выслушать.
– У них должны быть основания тебя выслушать, – план постепенно обретал очертания. И Ланселот сам не мог поверить, что все складывается настолько удачно. Это ли не знак свыше? – Делай то, что делал прежде. Оставляй тела. Бабочек. И они не смогут отвернуться.
– Посмотри, – Чистильщий вытянул руки. Тонкие, обтянутые кожей, скорее напоминавшие лапы чудовищной птицы, чем человеческие конечности. – У меня не хватит сил.
Зато у Ланселота были. Он поможет.
– Стой, – все-таки Чистильщик не утратил остроты ума. – Какая тебе выгода?
– Я хочу спасти женщину.
Врать не имело смысла.
– Женщинам нельзя верить, мальчик. Я не знаю, кто она и что тебе говорила, но если ради спасения толкает тебя на убийство, то это не любовь. Она воспользуется тобой, а после выбросит. Тебе будет больно.
– Я помогу тебе, а ты поможешь мне.
– Конечно. Но… если однажды ты поймешь, что я был прав, не пытайся ее вернуть. Убей. Только так можно это прекратить…
Возможно, Ланселот так и сделает. А Кара одобрила новый план. Только уточнила:
– Ты ему веришь?
– Да, – сказал Ланселот.
Чистильщик его не сдаст. Это последняя взаимная услуга. И шанс на то, что Ланселот продолжит миссию.
Проснувшись, Дашка первым делом подумала, что глупо было соглашаться на свиданку. В чужой квартире вообще неудобно просыпаться. Сразу встает куча проблем, которые в собственной и проблемами не выглядели.
А тут… зубная щетка отсутствует. И любимое мыло. Крем. А также халат с медвежатами и тапочки. Зато есть Славка, который спит, раскинувшись во всю кровать, точно опасается, что Дашка вздумает захватить кусок ее в полное свое владение.
Не вздумает.
У Дашкиных глупостей срок годности имеется. И уже к завтраку ее отпустит… к вечеру так совершенно точно. Тем более что с завтраком здесь сложно: в холодильнике удручающая пустота, а на полках, помимо кофе, соли и гречневой крупы, есть только пара бутылок джина.
Джин пили вчера. Без тоника.
А до джина – мохито в высоких бокалах с зонтиками. Наверное, из-за этих зонтиков, напомнивших Дашке, что очередного летнего отпуска ей не видать как собственных ушей, и накатила грусть вселенская, которая есть первый женский враг, ибо провоцирует на неблагоразумные поступки.
