Андрис Колбергс - Ночью в дождь
- Сахар?
- Спасибо, я охотнее пью без сахара.
- Почему не совпадает? - профессор повторяет вопрос. - Я был уверен, что падение парня осталось без последствий, но ваше появление здесь поколебало мою уверенность. Не думаю, чтоб вы стали тратить время из-за каких-то синяков.
- После этого происшествия вам случалось встречаться с Грунским?
- Практически нет. Он, правда, продолжил кладку камина, но мы больше не виделись, потому что в хозяйственных делах я полный профан, ими занимается моя жена. К тому же я, кажется, в то время уезжал на симпозиум в Киев.
- Прекрасный чай.
- С ароматом черной смородины это еще так себе, а вот жасминный... Если вам случайно...
Где же мне представится такой случай, профессор?..
"Так они, наверно, и стояли друг против друга в сверкающем чистотой коридоре клиники: Наркевич, скорее удивленный, чем испуганный, воплощение вечного превосходства в стерильном белом халате, и Грунский с красным испитым лицом и загноившимися уголками глаз, в вонючем и грязном тряпье, словно мусорщик. Проходящие по коридору оглядываются, сестры морщат кокетливые носики, а санитарка стоит тут же с мокрой тряпкой наготове, чтобы стереть с линолеума грязные следы. Может, следов и не останется, но она все равно протрет пол, на всякий случай.
Казалось бы, стоит только стерильному халату строго глянуть на наглеца и тот превратится в кучу пепла, но нет, он стоит себе и маслено улыбается во всю свою красную физиономию:
- Подкиньте малость от своих богатств! Это я честно заработал - ведь держу язык за зубами, хе-хе. Я же пьяница, и моя совесть стоит дешево, а вы не разоритесь, доктор, но задаром я свою совесть не отдам. Вы прилежно трудитесь, у вас должны быть деньги, а я не работаю, но и мне нужна копейка-другая!
И тогда вы затаскиваете его в свой кабинет или еще куда-нибудь, чтобы не видел персонал, даете несколько рублей (такие сразу много не просят) и упрашиваете в клинику больше не приходить. Он клянется - в пятый, седьмой, десятый раз. И появляется снова, и вы снова просите, а он снова обещает. Потому что он приходил уже не только за деньгами - он приходил, чтобы насладиться своей властью над вами. Этот нравственный урод, обнажающий свои гнойные язвы, ухмыляясь, спрашивает: ну что, нравится? А вы боитесь ответить: нет, не нравится!
Он торжествовал. Не только над вами, профессор. Над всем чистым в вашем лице. Над всеми, кто добросовестно трудится, над всеми, кто не оценил ум его превосходительства, и над теми, кто не позволяет ему залезть в корыто всеми четырьмя.
С какой злобой он думает о ваших страхах! Валяясь целыми днями и глядя в потолок, он думает над тем, как использовать ваши страхи. Нет, это совсем не так-то просто - Грунский ведь боится потерять вас, вы его основной капитал, и на проценты с него он должен прожить до самой смерти. Он заставил противника кормить себя - вы всегда были противниками: что хорошо для одного, то вызывает отвращение у другого. Интеллигент! Для него это слово всегда было ругательством. Он вас уничтожил бы за одно то, что вы интеллигент, если бы смог отказаться от того, что вы давали. И разве он медленно не уничтожал вас? Не спеша. Садистски. Как отрывают лапку за лапкой у бедняги паука или стрекозы".
Звонит телефон.
- На сей раз, наверно, звонят мне, - я встаю.
- Пожалуйста, пожалуйста. Возьмите трубку. - Вижу, что профессору становится трудно владеть собой, его трясет. Разве из-за меня он снова не переживает случившееся? Ведь он знает, что я сейчас скажу. Наверно, у него сейчас снова все мелькает перед глазами: капли дождя на лобовом стекле, мокрый асфальт, силуэты парней в разноцветных куртках и детское лицо с мутными глазами и жиденькими усиками возле самой фары автомашины.
- Вы слушаете? - спрашивает девичий голос из вычислительного центра. - Двадцать девятого апреля на двадцать втором километре шоссе ни одной аварии не зафиксировано. Я вас огорчила?
- Почему огорчила? Я просто несколько ошеломлен...
- Я действительно не хотела огорчать вас, - в голосе слышится что-то вроде насмешки. - Ивар мне рассказывал о вас, и я, кроме того, у вас в долгу за несколько свиданий.
- А тридцатого апреля? Может быть, зарегистрирована позднее?
- Нет ни одного фиксированного случая за весь год. Был только какой-то звонок на центральный пульт, что "Волга" в Лиелциемсе наехала на юношу, но так как об этом нет ни протокола автоинспекции, ни заявления пострадавшего, дела не завели. Если хотите иметь полный текст сообщения, то завтра можете в архиве прослушать магнитофонную запись за двадцать девятое апреля.
- Спасибо, ваша информация была исчерпывающей.
- Стараемся, как умеем. - Девушка звонко смеется. - Спокойной ночи!
"Кто же звонил на центральный пульт? Кто-нибудь из приятелей того парня - до того, как он пришел в себя? Случайный прохожий? Может быть, люди из близлежащих домов - потом им было неудобно звонить снова и говорить: ничего трагичного не произошло. Ошибочные или ложные звонки по телефону в автоинспекцию не редкость. Ближайшая патрульная машина осмотрела двадцать второй километр, ничего не обнаружила, и вопрос казался исчерпанным".
Я растерян. Сажусь к столу.
- Вы поняли, о чем мы говорили?
- Не очень.
- Парень, на которого вы наехали, отделался легким испугом.
- Не может быть! - Наркевич вскакивает.
- Если автоинспекция не выезжала, значит... Возможно, было несколько синяков и порядочный нокдаун, но не более. Вы же сами работали в травматологии, знаете, что в любом случае сообщают...
- Ведь Грунский показал мне могилу парня! Летом. Совсем свежий холмик... Не зная, как помочь его близким, я каждый месяц посылал им немного денег. Значит, этот вонючий тип все время обманывал меня? Наркевич повышает голос и рассекает воздух указательным пальцем. - А если так, то я спрашиваю: на каком основании вы здесь?
За ошибки приходится платить. Сейчас я пожалею, что своевременно не сказал: "Одевайтесь, идемте!"
- Вы знакомы с Винартом Кирмужем?
- Да.
- Вот поэтому я и нахожусь здесь.
"Только ежемесячно проценты, которые полагаются по наследству, но когда их переводят в рубли, то получается не очень много", - говорил Петерис Цепс о доходах Алексиса Грунского. Вот откуда "Граф Кеглевич" и "проценты по наследству".
Наркевич унизился передо мной, и теперь его прорвало огромным и бурным потоком слез бессилия, который способен снести дамбы, выйти из берегов и смыть легкие постройки. Наркевич не привык к поражениям даже задним числом. Теперь он обвиняет всех - общество, в котором такой Грунский мог процветать, милицию, которая таких грунских не вылавливает. Раза три или четыре профессор прерывает свою страстную речь и спрашивает меня, знаю ли я, кто он и где работает.
И странно - постепенно он действительно вырастает в моих глазах, становится больше и значительнее, а я чувствую себя, как подпасок, которого отчитывают.
Кажется, об убийстве Грунского он даже не подозревает.
"Может быть, Кирмуж врет? А деньги? Ведь Наурис получил деньги! Хотя... Конечно, Винарт не говорил профессору: "Ваше пожелание выполнено - Грунский убит". Скорее, он сказал так: "Все в порядке, он вас больше не будет тревожить!" И Наркевич, конечно, не стал опускаться до выяснения, что же произошло с ничтожным алкоголиком, которого он ненавидел из-за бесконечных унижений. Ненавидел его уже за то, что был вынужден с ним встречаться и говорить. Требования Грунского наверняка росли и становились наглее - с каждым новым переводом Наркевич все сильнее запутывался в расставленных сетях. А может быть, не интересовался потому, что боялся узнать слишком много?"
- Если не возражаете, профессор, давайте вернемся к деловому разговору.
- Кирмужа оставьте в покое. Я за него ручаюсь, - бросает Наркевич, словно приказывает. Должно быть, обычно его приказы выполняют.
Нет, этого уже не допросишь в нашем маленьком и узеньком кабинетике - ему это покажется несерьезным, формальным.
- Винарт Кирмуж обвиняется в соучастии в убийстве.
- Глупости!
- Я бы на вашем месте не говорил столь категорично. Кирмуж сознался.
Стоя, профессор крутит чайной ложкой в чашке, хотя сахар, наверно, давно растворился. Он нервничает.
- Кирмуж - друг моего сына Науриса, - взгляд Наркевича суров и остр, как клинок, приставленный к моему горлу. Будто требует от меня признания.
- Да, я знаю, - отвечаю совершенно спокойно, даже скучным голосом.
- Откуда вы это знаете? Кто вам это сказал?
- Уважаемый профессор! Мне поручили зайти к вам и выяснить некоторые вопросы. У меня работа такая. - Я выдерживаю паузу и слегка улыбаюсь. В надежде, что напряженность немного рассеется. - А вы хотите поменяться со мной ролями.
- И все же! Меня это очень интересует.
"А может, у него на уме только сын и был все время?"
- Соучастие в убийстве... В чем оно проявляется? Один бьет, другой стоит рядом?
