Донна Леон - Высокая вода
Брунетти встал из-за стола, отодвинув папки, которые привели его к этому заключению. Он видел Ла Капру с мертвым сыном, поднимал его из грязной воды и помогал рыдающему в голос отцу тащить тело его единственного чада к подножию трех низких ступеней. А там потребовались усилия и его, и Вьянелло, и двух других полицейских, чтобы разлучить их, чтобы оторвать пальцы Ла Капры от бескровной дыры на шее парня, которую он зачем-то пытался зажимать.
Брунетти никогда не верил, что можно заплатить жизнью за жизнь, так что он опять отбросил мысль о том, что Ла Капра заплатил за смерть Семенцато. Всякая скорбь интимна, у каждого своя собственная утрата. Но он понял, что трудно питать личную злобу к человеку, которого видел бьющимся в руках полицейского, пытавшегося заслонить от него тело сына, когда того несли на носилках, накрытого с головой промокшим плащом Вьянелло.
Он отбросил эти воспоминания. Все это его больше не касалось, было передано в руки других служителей закона, и он больше никоим образом не мог повлиять на исход дела. Хватит с него смертей и насилия, ворованной красоты и страсти к совершенству. Он жаждал весны и ее многих несовершенств.
Часом позже он покинул квестуру и пошел к площади Сан-Марко. Повсюду он видел знакомые вещи, но сегодня он решил считать их приметами весны. Даже вездесущие одетые в светлое туристы радовали его сердце. Улица 22 марта привела его к Академическому мосту. За ним он увидел первую в сезоне длинную очередь туристов, желающих войти в музей, но с него пока хватит произведений искусства. Теперь его притягивала вода и мысль о том, как он посидит на молодом солнышке с Флавией, попивая кофе, болтая о том о сем и наблюдая, как быстро меняется выражение ее лица – от безмятежного к радостному и обратно. Он должен был встретиться с ней у «Иль Куччиоло» в одиннадцать и заранее предвкушал, как будет журчать вода под деревянной палубой, как будут бестолково двигаться официанты, еще не оттаявшие от зимней спячки, как огромные зонты будут навязывать посетителям тень задолго до того, как в ней появится нужда. Еще большее удовольствие он испытывал, думая о звуке ее голоса.
Он увидел впереди воду канала Джудекка, а за ним радостные фасады домов на другой стороне. Слева в поле зрения показался танкер, он плыл легко и невесомо, и даже его очерченный ватерлинией корпус в этом свете казался ярким и красивым. Проскакал мимо пес, вскидывая задние ноги, закружился, ловя свой хвост.
Около уреза воды Брунетти свернул налево и пошел к открытой палубе бара, ища Флавию. Четыре пары, одинокий мужчина, еще один, женщина с двумя детьми, стол, занятый шестью или семью девицами, хихиканье которых было слышно издалека. И никакой Флавии. Может быть, опаздывает. Может, он ее не узнал. Он снова начал с ближайшего стола и снова изучил всех в том же порядке. И увидел ее, сидящую с двумя детьми, – высоким мальчиком и маленькой девочкой, еще по-детски пухлой.
Его улыбка исчезла и сменилась другой. С этим выражением он приблизился к их столику и взял протянутую руку Флавии.
Она улыбнулась ему.
– Ах, Гвидо, как чудесно тебя видеть. Какой великолепный день. – Она повернулась к мальчику и сказала: – Паолино, это Dottore Брунетти.
Мальчик встал, оказавшись почти одного роста с Брунетти, и пожал ему руку.
– Виоngiorno,Dottore. Я бы хотел поблагодарить вас за то, что вы помогли моей маме.
Это прозвучало так, будто он разучил текст и выложил его, как предполагаемый мужчина – настоящему. У него были темные материнские глаза, но лицо было более узкое и длинное.
– И я тоже, мамочка, – пискнула девочка и, поскольку Флавия замешкалась с ответом, встала и протянула ладошку Брунетти. – Я Виктория, но мои друзья зовут меня Виви.
Взяв ее руку, Брунетти сказал:
– Тогда я бы хотел звать тебя Виви.
Она была достаточно маленькой, чтобы заулыбаться, но достаточно взрослой, чтобы отвернуться и покраснеть.
Он подтянул к себе стул и сел, потом развернул его и подставил лицо солнцу. Они разговаривали несколько минут, дети спрашивали его, каково работать полицейским, есть ли у него оружие, а когда он сказал, что есть, спросили, где оно. Когда он и на это ответил, Виви спросила, застрелил ли он кого-нибудь, и выглядела разочарованной, когда он сказал, что нет. Дети быстро поняли, что быть полицейским в Венеции – совсем не то, что копом на Майами-Бич, и после этого открытия потеряли интерес и к его карьере, и к нему.
Подошел официант. Брунетти заказал себе кампари с содовой, Флавия спросила еще кофе, потом поменяла заказ на кампари. Дети явно заскучали, и в конце концов Флавия предложила им прогуляться по набережной и купить себе «У Нико» мороженого. Идея была встречена всеми с облегчением.
Когда они ушли – Виви почти бежала, чтобы успевать за длинными шагами Паоло, – Брунетти сказал:
– Хорошие детишки.
Флавия молчала, так что он добавил:
– Я не знал, что ты их привезла с собой в Венецию.
– Да, у меня редко получается провести с ними выходной, но в эту субботу я не пою, так что мы решили отправиться сюда. Я пою сейчас в Мюнхене, – добавила она.
– Я знаю. Я читал про тебя в газетах.
Она смотрела поверх воды, за канал, на церковь Реденторе.
– Я никогда не была здесь ранней весной.
– Где ты остановилась?
Она отвела глаза от церкви и посмотрела на него.
– У Бретт.
– А-а. Она вернулась с тобой? – спросил он.
В последний раз он видел Бретт в больнице, но там она оставалась только одну ночь, а потом через два дня они с Флавией уехали в Милан. Он не получил от них ни слова до вчерашнего дня, когда Флавия позвонила и пригласила его встретиться и выпить.
– Нет, она в Цюрихе, читает лекцию.
– И когда она возвращается? – вежливо спросил он.
– На той неделе она будет в Риме. Я заканчиваю в Мюнхене вечером в следующий вторник.
– А потом что?
– А потом Лондон, но только концерт, а после Китай, – сказала она тоном, в котором слышался упрек его забывчивости. – Я приглашена давать мастер-класс в Пекинской консерватории. Разве ты не помнишь?
– Так вы все-таки собираетесь это проделать? Собираетесь отвезти произведения обратно? – спросил он, удивленный.
Она не пыталась скрыть удовольствие.
– Конечно, собираемся. То есть я собираюсь.
– Но как ты это сделаешь? Сколько там предметов? Три? Четыре?
– Четыре. У меня семь мест багажа, и я устроила так, что меня будет встречать в аэропорту министр культуры. Я сомневаюсь, что они будут искать древности, контрабандой ввозимые в страну.
– А что если найдут? – спросил он.
Она театрально махнула рукой.
– Ну, я всегда могу сказать, что привезла их, чтобы подарить китайскому народу, и что собиралась вручить их по окончании мастер-класса в знак моей благодарности за то, что они меня пригласили.
Она это проделает, и он был уверен, что у нее получится. Он рассмеялся при этой мысли.
– Что ж, удачи тебе.
– Спасибо, – сказала она, уверенная, что никакой удачи ей там не понадобится.
Они немного посидели молча – третьей с ними была Бретт, незримая, но была. Мимо ползали vaporetto, официант принес их напитки, и они обрадовались его присутствию.
– А после Китая? – наконец спросил он.
– Множество путешествий до конца лета. Это еще одна причина, по которой я хотела провести выходные с детьми. Мне надо ехать в Париж, потом в Вену, а потом снова в Лондон. – Когда он ничего не ответил, она попыталась развлечь его, сказав: – В Париже и Вене я буду умирать. Лючия и Виолетта.
– А в Лондоне? – спросил он.
– Моцарт. Фьордилиджи. А потом мой первый опыт с Генделем.
– А Бретт с тобой поедет? – спросил он и отпил кампари.
Флавия опять посмотрела на церковь – церковь Спасителя.
– Она собиралась остаться в Китае по крайней мере на несколько месяцев, – только и сказала Флавия.
Он снова сделал глоток и взглянул на воду, неожиданно увлекшись танцем солнечных лучей на ее рябящей поверхности. Три воробьишки приземлились у его ног, прыгая в поисках пищи. Он неторопливо потянулся, отломил кусочек булочки, которая так и лежала на тарелке перед Флавией, и бросил его птичкам. Они жадно накинулись на хлеб и разорвали его в клочья, потом каждый улетел в безопасное место, чтобы поесть.
– Ее карьера? – спросил он.
Флавия кивнула, потом пожала плечами.
– Боюсь, что она гораздо больше придает значение ей, чем… – начала она, но умолкла.
– Чем ты своей? – спросил он, не готовый поверить.
– В некотором отношении, я полагаю, это правда. – Видя, что он собирается возражать, она положила ладонь ему на руку и стала объяснять. – Посмотри на это с другой стороны, Гвидо. Кто угодно может прийти послушать меня и зайтись в овациях, при этом ничего не понимая ни в музыке, ни в пении. Ему просто нравится мой костюм, или сюжет, или просто он кричит «браво» потому, что все кричат. – Она увидела, что Брунетти не верит, и продолжила: – Так и есть. Поверь мне. После каждого представления моя гримуборная забита поклонниками, которые рассказывают мне, как я прекрасно пела, даже если тем вечером я выла, как собака.
