Джон Харвуд - Тайна замка Роксфорд-Холл

На меня снова нахлынуло осознание опасности; я опустил пистолет с намерением поставить курок на предохранитель, но руку вдруг свело, она задрожала. Пистолет дернулся, словно живое существо; фонтан грязной воды взлетел вверх у самых моих ног, встревоженный пони резко вскинул голову, звук выстрела стал эхом отдаваться вокруг поляны.

Меня трясло, как никогда в жизни; я убрал пистолет подальше и вытащил из кармана пакет. «Джейбзу Вейтчу, эсквайру…» Но что, если Магнус уже сообщил ему, почему он меня увольняет? Я снова вернулся под прикрытие портика и сломал печать.

В пакете лежала небольшая синяя записная книжка, а при ней — письмо, написанное почерком Магнуса; последняя его часть забрызгана чернилами и в кляксах.

Роксфорд-Холл

30 сент. 1868 г.

Дорогой Вейтч!

Я один в Холле — слуги уехали час тому назад. Вы услышите об исчезновении моей жены задолго до того, как получите это письмо. Боюсь, что она совершила ужасное преступление — а возможно, и несколько, — и мне необходимо решить, что теперь делать.

Я нашел этот дневник в комнате моей жены, когда этим утром мы взломали дверь. Боюсь, он служит доказательством, что ее разум помутился, как Вы сможете понять по ее ужасающей настроенности против меня — меня, который делал все возможное, чтобы уберечь ее от сумасшедшего дома. Я признаюсь, что обратил деньги миссис Брайант в бриллианты в надежде снова завоевать любовь Элинор… Я только что обнаружил, что их нет в ящике комода, где я оставил их вчера вечером. И как я узнал только вчера, у моей жены возникла тайная привязанность к Джону Монтегю, которому я, как Вам известно, безоговорочно доверял. Я уволил его тотчас же, как только он возымел наглость приехать сюда сегодня, во второй половине дня; Вы должны получить от него все бумаги и т. п. в какое-то время на этой неделе, если только он не сбежал вместе с нею.

Является ли Монтегю соучастником кражи и причастен ли он к смерти миссис Брайант, к чему — как я подозреваю — моя жена приложила руку, я не знаю, но опасаюсь, что дочь моя уже мертва.

Кто-то ходит на верхнем этаже надо мною.

Спешу: только что видел женщину на верхней лестничной площадке. Свет очень тусклый, но я убежден — это моя жена. У нее в руке пистолет. Я подумал было, что она выстрелит, но она исчезла во тьме.

Темнеет очень быстро. Я спрячу этот пакет, потом попытаюсь ее отыскать, — может быть, она сможет внять голосу разума.

Я помню, что подумал тогда, совершенно бесстрастно, что держу в руках все необходимое, чтобы сделать меня соучастником убийства Магнуса, за что я, скорее всего, буду повешен рядом с Нелл.

К тому времени, как я доехал до Вудбриджа, уже начало темнеть, и состояние моего духа было таково, что я и не подумал спрятать — не говоря уже о том, чтобы сжечь, — этот пакет, который так и лежал у меня в кармане, когда я поднимался по ступеням полицейского участка, словно осужденный, всходящий на эшафот. Роупер все еще был у себя в кабинете и принял меня с самым добрым расположением; было совершенно ясно, что ему и в голову не приходит подвергнуть сомнению мой рассказ. Я передал ему ключи, пистолет (который разрядился, как я объяснил ему, когда я обронил его, выходя из замка), и через двадцать минут меня уже устроили в гостинице «Герб Вудбриджа». Там я принялся читать и перечитывать дневник Нелл, пока наконец не заснул дурманным, полным видений сном, в котором я снова и снова подступал к доспехам и, зная, что сейчас произойдет, но не в силах остановиться, хватался за рукоять меча. Мне даже не пришло в голову, когда я сидел у себя в номере, съежившись перед окошком и глядя на серую воду, текущую мимо водяной мельницы,[33] что пепел в доспехах мог быть пеплом Нелл.

Письмо Магнуса было сочинено с целью повесить нас обоих, впрочем оно могло быть даже вполне искренним, за исключением лишь одного: в последовавшем преследовании погибла Нелл, а не Магнус.

Было совершенно очевидно, что долг мой — немедленно передать этот пакет. Еще не поздно сделать вид, что я был слишком потрясен, чтобы вспомнить о нем; я мог бы даже заявить, что сломал печать в смятении чувств. Да только никто бы мне не поверил, а если бы я попытался убедить Роупера, что в доспехах был пепел Нелл, я только крепче затянул бы петлю на собственной шее.

Вернувшись в Олдебург, я стал ждать следствия (оно было отложено на несколько дней, чтобы дать экспертам из Лондона возможность осмотреть место преступления) так, будто оно должно стать расследованием убийства, совершенного мною самим. На следствие должны были вызвать Болтона, а одни только его показания послужат прямым обвинением. Я понимал, что следует сжечь пакет, но каждый раз, как я брал в руки спички, мне представлялось, что в комнату врываются полицейские; точно так же я собирал в кулак всю свою волю, чтобы пойти и признаться во всем Роуперу, но в конце концов, как человек, объятый кошмарным сном, не делал ничего, лишь без конца ходил взад и вперед по кабинету у себя дома (я не мог заставить себя явиться в контору), а челюсти капкана неумолимо сжимались все крепче и крепче.

Вот так я и был занят накануне того дня, когда в Вудбридже должно было начаться следствие, как вдруг в дверь постучала моя домоправительница и сообщила, что какой-то мистер Болтон просит позволения меня повидать.

— Пусть подождет меня в малой гостиной, — сказал я и провел следующие несколько минут, безуспешно пытаясь взять себя в руки.

Когда я вошел, он уже расположился на диване. Его одежда копировала обычный стиль Магнуса: черный костюм, широкий белый галстук, цилиндр и перчатки; выражение его тощего лица было абсолютно почтительным, и, несмотря на то что он поднялся с дивана и поклонился мне, как только я вошел в гостиную, сразу стало ясно, кто владеет ситуацией.

— Очень любезно с вашей стороны принять меня, мистер Монтегю, сэр; я приехал на следствии поприсутствовать.

— Гм… да, — сказал я, проглотив ком в горле. — Эта… смерть вашего хозяина стала для меня ужасным потрясением… как, видимо, и для всех вас.

— И правда, сэр; и я уверен, вы сможете понять — все мы задумываемся теперь: что же с нами-то будет? На самом деле, если я могу взять на себя смелость спросить: вам, случайно, не известно, может, хозяин как-то позаботился о моем будущем?

— Боюсь, что нет, — ответил я. — Его завещание находится у мистера Вейтча в Лондоне, и вы, конечно, понимаете, что ничего нельзя сделать, пока коронер не представит свое заключение.

— О, я вполне понимаю, сэр.

Последовало какое-то оценивающее молчание; хотя в комнате было довольно холодно, я почувствовал, что на лбу у меня выступили капельки пота.

— Гм… Могу ли я еще чем-то быть вам полезен? — спросил я.

— Что ж, да, сэр, между прочим, можете. Видите ли, сэр… Не скажу, чтоб я был недоволен службой у доктора Роксфорда… Просто я всегда желал заняться фотографией. Хотел бы завести собственное небольшое дело… но, конечно, недостаток капитала… Вот мне и пришло в голову, сэр, как вы такой близкий друг семьи, что, может, вы найдете какой-то способ ссудить мне денег взаймы.

— Понятно. Гм… И сколько же вы имели в виду занять?

— Двести пятьдесят фунтов, сэр, очень бы меня хорошо устроили.

— Понятно. И на какой же срок?

— Трудно сказать, сэр. Может, мы могли бы… сделать это как-то неформально? Уверяю, я был бы очень вам благодарен.

— Очень хорошо, — произнес я, осушая взмокший лоб.

— Спасибо, сэр, очень вам обязан. А теперь… я даже не думаю, сэр, что вы соблаговолите выдать мне чек сегодня же?

Нотка угрозы в его голосе не вызывала сомнений.

— Очень хорошо, — повторил я, избегая его всепонимающего взгляда. — Если бы вы могли зайти снова в три… Меня не будет дома, но чек будет вас ждать.

— Еще раз спасибо вам, сэр, я уверен — вы об этом не пожалеете. Нет нужды звонить, сэр, я сам себя к выходу провожу.

Мое состояние духа на следствии представить себе очень легко. Я оказался одним из первых, вызванных давать показания перед коронером — джентльменом из Ипсвича, с ярко-красным, в прожилках лицом и с яркой фамилией Брайт.[34] Я думал, у меня подогнутся колени и я не смогу принести клятву. Но, так же как это случилось при встрече с Роупером, мой изможденный вид вызвал сочувствие, и я пробыл на свидетельском месте всего несколько минут.

Затем встал вопрос об опознании. Обгорелое кольцо с печаткой было опознано Болтоном (он старательно избегал моего взгляда). Болтон, кроме того, подтвердил, что у Магнуса в пяти зубах стояли золотые пломбы. Выдающийся патологоанатом сэр Даглас Кейр засвидетельствовал — на основании изучения крупных фрагментов, — что это останки человека мужского пола, скорее всего, выше среднего роста, в расцвете лет. Далее этого заходить он не мог, поскольку кости были подвергнуты крайне высокой температуре, достаточной для того, чтобы обратить в мелкий, рассыпчатый пепел человеческую плоть, включая и мягкие ткани. Что же касается того, могла ли молния быть причиной такого разрушения, этот вопрос выходил за пределы его компетенции.