Дебютная постановка. Том 2 - Александра Маринина
– Он успокоился? А то, когда я его встретил на улице, он злился, считал, что ты забыл о своем обещании и махнул рукой и на него самого, и на его отца. Даже собирался развернуться и ехать домой.
– Все нормально, разобрались. Я ему даже сказал, что завтра снова встречаюсь с Дорошиной.
– Завтра? Сынок, ты еще не выздоровел! Ну куда тебе ехать! Вчера температура была, сегодня только первый день нормальная.
– Пап, не переживай, я уже в порядке, а завтра буду еще здоровее. Мне перед Дорошиной неудобно, я же просил ее выяснить у Нателлы Давидовны подробности, намекал, что срочно нужно. Она пообещала вырваться к старушке как можно скорее. Получается, она ради меня отодвинула какие-то свои дела, потратила время, а я теперь буду отнекиваться и прикрываться какой-то жалкой простудой. И как я буду выглядеть при таком раскладе?
– У тебя не простуда, а самый настоящий бронхит, – сердито проговорил Николай. – Как бы в пневмонию не переросло.
Но и не признать правоту сына не мог.
Они еще долго сидели за чаем, разговаривали о работе, о предстоящей летом Московской Олимпиаде и о том, не перенесут ли ее в другую страну из-за протестов США в связи с событиями в Афганистане, о домашних делах, о Нине и ее семье, о Юриной девушке, которая уехала в Курск на преддипломную практику и по которой он очень скучал.
– Кстати, папуля, а ведь Славка задал правильный вопрос: почему ты не женишься на этой своей даме сердца? Из-за меня? Думаешь, я с ней не уживусь?
– А ты уверен, что уживешься? – насмешливо произнес Николай.
Эту тему развивать тоже не хотелось, поэтому он свернул на другую тропу, подальше от матримониальных вопросов.
– Михаил звонил, привет тебе передает.
– Да? – равнодушно произнес Юра. – Спасибо. У него все в порядке?
– Более чем. Он уверен, что через год получит новое назначение, вернется в Москву и станет большим начальником. Знаешь, о чем я думаю, сынок?
– О чем?
– Пытаюсь представить, что скажет Мишка, когда узнает, что ты собираешься опровергнуть то, чем он так гордится. Может быть, у тебя ничего не получится, и ты убедишься, что Славкин отец действительно убил Астахова. Или просто не найдешь ничего, что поставило бы под сомнение его виновность.
– Но я уже нашел! – возмущенно воскликнул Юра. – Записка же! Ее совершенно точно написал не малограмотный механизатор, а человек, так или иначе замешанный в историю с «Фаустом». Она же слово в слово из либретто!
– А если ты так и не вычислишь этого человека? Ты пойми, речь не об этом. Допустим, у тебя все получится. И твой дядя Миша узнает, что ты, начинающий оперативник, в буквальном смысле втоптал в грязь его профессиональную гордость.
Юра пожал плечами:
– А чего ему беспокоиться? В деле его имя никак не упоминается. Если кто и ошибся, то опера и следователи. Прокурор недоглядел, судья прохлопал. А Михаил при чем? Никто и не узнает, что это он на дядю Витю указал.
– Никто не узнает? Ты уверен? А как же те самые опера, следователи, прокурор, судья? Все живы и здоровы, между прочим. И некоторые из них довольно-таки высоко взлетели. На них все бочки покатятся, и ты думаешь, им кто-то рот заткнет? Допустим, прокурор и судья не в курсе, это ладно, они только материалы дела читали, и то через страницу и по диагонали, но Полынцев-то отлично знает, с чего все началось. И опера знают, да тот же Сашка Абрамян. Они молчать не станут.
Глаза сына презрительно сощурились.
– И что ты предлагаешь? Бросить все? Не пытаться оправдать Славкиного отца, чтобы не запачкать безупречную репутацию нашего дяди Мишеньки? Наш Михаил Андреевич скоро станет большим начальником, и всей нашей семье от этого выйдет немалый профит, поэтому не надо рисковать?
Николай резко поднялся с табуретки, с грохотом отодвинул ее. Сопляк! Да как он мог такое подумать о нем, своем отце! Считает себя совсем взрослым и самостоятельным, а сам ничего в жизни не понимает.
Сделал несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться и не заорать на сына.
– Тебе через месяц исполнится двадцать четыре, – заговорил он медленно, стараясь контролировать себя. – Ты прожил на свете почти двадцать четыре года, и все эти годы я был с тобой. Мне кажется, двадцать четыре года – срок более чем достаточный, чтобы узнать человека и научиться его понимать. Но тебе, видимо, этого времени не хватило. Неужели ты до такой степени не знаешь меня, чтобы подумать, будто меня интересует Мишкина карьера и какие-то там профиты от его нового назначения? Ты что, в самом деле считаешь меня корыстным прилипалой, который думает только о выгоде?
– А что…
– Помолчи, – сурово оборвал его Николай. – И послушай. Мне плевать с высокой колокольни на то, что будет с Мишкиным назначением. Но мне не плевать на то, что будет происходить в нашей семье. Миша тебе не простит, ты это понимаешь? Он начнет ненавидеть тебя, он будет постоянно говорить тебе гадости и колкости, он настроит против тебя свою семью, а может быть, и Нину, и ее мужа. И поскольку я – твой отец, то под раздачу попаду и я тоже. Мы с тобой можем превратиться в изгоев и разорвать отношения с нашими близкими. Поэтому я спрашиваю тебя: ты к этому готов? Если не готов, то тебе придется уже сейчас принимать решение: либо начинаешь готовиться к тому, что потеряешь связи с родственниками, либо останавливаешься, прекращаешь свое расследование и теряешь друга.
Он помолчал, глядя на обескураженное лицо сына, и добавил уже спокойнее:
– И не только друга. Самоуважение ты тоже потеряешь. Выбор за тобой. Но делать его ты должен с открытыми глазами.
Юра сидел, опустив плечи, и не отрывал взгляда от мельхиоровой чайной ложечки, которую крутил в пальцах.
– А… ты что посоветуешь? – спросил он наконец.
– Я советов не даю. Ты достаточно взрослый, чтобы самостоятельно взвешивать последствия и выбирать, чем ты готов жертвовать, а чем – нет. Я приму любое твое решение и никогда ни одним словом тебя не попрекну, это я могу тебе обещать. Но принять это решение ты должен сам.
– Если честно, я насчет дяди Миши даже не подумал, – признался Юра. – Он так далеко, в Красноярске, его как будто и вовсе
