Светозар Чернов - Три короба правды, или Дочь уксусника

— Мне, батюшка, очень жениться надобно, просто позарез, — сказал Артемий Иванович. — Видите, как у меня сквозь штаны колом выпирает? Это шестизарядный револьвер, называется — прости, Господи, в доме Твоем, — «веблей». Потому как я агент царской охраны.

— А револьверт вам зачем?

— Да это, если вы, батюшка, будете артачиться, я вас пристрелю. А вам после пролития крови придется потом престол в другом месте освящать.

— Да неужто ради брака священного можно душу христианскую загубить! Я ж и не отказываюсь, мы венчаем у нас церкви, если представлены справка о говении, метрическое свидетельство, и благословение родителей имеется. Нынче времена такие — жених девку сговорит тайно, а потом отлызнет в сторону. Родителям через то поношение, а священнику от благочинного за то — по шеям!

— Да я и не собираюсь отлынивать! Мне справку о говении к восьмому числу надо, а я на духу двадцать лет не был.

— Как же это можно двадцать лет без исповеди?

— Некогда мне было, я Государя денно и нощно берег. Один раз в начале марта двенадцать лет назад на три дня отпуск взял, и вот что вышло…

Отец Николай перекрестился.

— А что вышло-то? — спросил он.

— Вы второго марта что празднуете?

— Восшествие Государя на престол.

— А накануне что было?

— Преподобной мученицы Евдокии. Так на ком же вы жениться собрались, сын мой? — поспешил отвлечь грозного посетителя отец Николай.

— На Глафире Петровне, дочери Петра Емельяновича Владимирова, содержателя кухмистерской на Шпалерной.

— Знаем мы Петра Емельяновича, — сказал отец Николай. — Ив церковь через неделю заглядывает, и в даянии не усерден. А вы, стало быть, на его дочери женитесь? Преглупейшая девица. Только как же быть, вы же с ней в близком родстве?

Тут у Артемия Ивановича померк свет в глазах.

— Как это в родстве? Я еще не женился! Мне еще для этого говеть надо!

— Так ведь Петр Емельянович мне даже справку показывал летом, что вы его близкий родственник.

— Ну, вот что я вам скажу, батюшка. Мы люди государственные, нам на глупости размениваться времени нету. Вы дадите мне справку о говении? Иначе сообщу благочинному, что вы до сих пор о смерти прежнего Государя не знаете.

— У нас практика выдачи справок за деньги не приветствуется. Мы же не в пригородном Храме каком-нибудь парголовском.

— А вы без денег…

— Как это без денег?!

— Ну, вы и анафема, батюшка! — возмутился Артемий Иванович и достал револьвер.

Неизвестно, чем бы закончился сей спор, когда бы из темноты храма не возник Фаберовский и не сказал, забирая оружие у Артемия Ивановича:

— Я, святой отец, хочу перекреститься из католичества в православие.

— А ты что, Степан, здесь делаешь? — удивился Артемий Иванович.

— Пана Артемия забрать. Ездил я на Дмитровский, да только зря на морозе проторчал. Фонари зажгли, а в квартире так никого не появилось — нет там никого. Дворник из дома напротив сказал, что дом очень странный, от него не выставляют дежурных вовсе и ни с кем дружбы не водят.

Священник заглянул за бобровый воротник поляку, увидел там орденок и важно сказал Артемию Ивановичу:

— Дело обращения в православие его превосходительства — первостепенное! Приходите завтра.

— Да он шутит, это же мой начальник, — сказал Артемий Иванович. — Он вообще англиканин.

— Все равно не дам разрешения! — обиделся поп.

— Ежели вы, ваше преподобие, меня не уважите, я в католичество подамся, — угрожающе произнес Артемий Иванович. — И вы же будете меня потом ходить увещевать. А у нас в семье тому страшный пример был. Дядя мой Поросятьев влюбился в одну француженку и по требованию ее родителя решил отпасть от православия. Два месяца его поп из Покрова на Жабьей Лавице увещевал. Платил ему Поросятьев первый месяц по 10 рублей, а потом поп стал ходить с попадьей и становым приставом. Дядя зажадничал, поп взялся увещевать его всерьез, и пришлось Поросятьеву свести счеты с жизнью. И так у него это неуклюже получилось, что неясно было — то ли самоубийством смерть его признать, то ли несчастным случаем. Его даже похоронили посередке, под церковной оградой.

— Ну, хорошо, — сказал отец Николай. — Венчаться-то где намерены?

— У вас, батюшка, у вас. И детишек у вас, Бог даст, крестить будем.

— Я дам вам справку о говении в Рождественский пост. Задним числом. Но вы будете три дня поститься, посещать все службы и отправлять все молитвы!

Новоназначенный посол Германской империи генерал фон Вердер вручил свои верительные грамоты и отправился по настоянию Черевина из Гатчины с Балтийской станции в половине третьего. Убедившись, что он благополучно отбыл, Черевин вернулся во дворец и направился с докладом в кабинет Государя.

Здесь царил полный бедлам. Рабочий стол был завален бумагами, здесь же стоял любимый стеклянный кофейник царя, который слуги еще не упаковали в коробку. Двери были раскрыты настежь и по полу сильно дуло. Сам царь, снявший парадный мундир и сапоги, стоял растерянно посреди комнаты в шелковом шлафроке и мягких, шитых белым крестиком красных туфлях, которые младшая дочь подарила ему на Рождество.

Пропустив в двери камердинера, несшего Александру Александровичу другие сапоги и мундир, Черевин вошел в кабинет.

— Вы бы, Вельцин, пока мы в тронном зале с Вердером комедь с вручением верительных грамот ломали, могли бы уже все приготовить, — проворчал на камердинера царь.

Император был разозлен, что ради протокола ему пришлось облачаться в царские регалии, хотя генерал Вердер был совершенно обрусевшим и прикормленным при русском дворе за почти полтора десятка лет в Петербурге в качестве военного атташе, а затем представителя германского императора.

— Корона вам идет, Ваше Величество, — сказал Черевин.

— Я знаю, Черевин, — обернулся Александр. — Вердер уехал?

— Да, я проводил его и распорядился подать к дебаркадеру ваш поезд.

Четверо слуг протащили из детской через кабинет тяжеленный сундук, окованный железом.

— У меня имеются сведения, Ваше Величество, — начал Черевин, — что в Петербурге на вас готовится покушение.

— Что, опять?!

— Да, Ваше Величество. Но на этот раз, возможно, в нем замешана гвардия.

— Братец?

— Не знаю, Ваше Величество, я еще не располагаю достаточными сведениями. Те же сведения, что у меня имеются, настолько разноречивы и странны, что я не рискую пока делать какие-то выводы. Однако умоляю вас быть с Его Высочеством осторожнее.

— Вот и добряк Вердер говорил о покушении. Этот дурак Вильгельм просил его меня уведомить. А Государыне все неймется — ей, видите ли, хочется развлечься. Вот и развлечется, когда мои кишки будет в кучу сметать.

В кабинет впрыгнул длинноухий заяц, скользивший по паркету и громко царапавший его когтями. За ним вбежали десятилетняя девочка и мальчишка года на четыре постарше ее. Они принялись носиться за зайцем, стараясь поймать его. Лежавшая под письменным столом Государя большая овчарка вскочила, когда заяц попытался заскочить к ней, и долго потом с ворчанием устраивалась на прежнем месте.

— Да и Г осударыню с детьми не пожалеют, — добавил Черевин. — Простите, Ваше Величество.

— Чего ужтам, — махнул рукой царь и вдруг, наклонившись, быстрым движением ухватил зайца за уши. — Но если я узнаю, что это мой братец, то я ему собственными руками башку… — Папа, это же наш заяц! — взвизгнула девочка.

Царь озадаченно посмотрел на зайца, которого сейчас едва не лишил жизни, и поставил его на пол. На крик великой княжны в кабинет вступила императрица в сопровождении эфиопа в шитой золотом черной куртке, красных шароварах и тюрбане. Увидев детей, гоняющихся за зайцем, и мужа в халате и домашних туфлях, царица недовольно поджала губы и ледяным тоном спросила у девочки:

— Где миссис Франклин?

— Нана у себя в спальне, — ответила та.

— Доминик, скажи миссис Франклин, чтобы забрала детей, — велела Государыня эфиопу. — Александр, ты уже готов? Почему ты до сих пор не одет?

— Не понимаю, куда торопиться? — огрызнулся тот. — Вердер же сказал, что в Петербурге нас намерены укокошить этой зимой…

— Вилли может и не такое выдумать, лишь бы испортить нам праздники… — сказала Мария Федоровна. — Мы не можем больше откладывать отъезд, ты мне обещал сразу после Рождества, а какой сегодня день? Кроме того, завтра у твоего брата день рождения.

— Алексей еще в Румынии. Завтра он только в Берлине будет.

— Но завтра у тебя прием дипломатического корпуса! — воскликнула императрица.

— Да едем мы, едем, — скорчил мину Александр Александрович. — Черевин вот доложил, что поезд готов уже на станции. А когда нас взрывать будут, Черевин?