Людмила Васильева - ...И двадцать четыре жемчужины
— Вот ордер на обыск...
От теплохода отошел катер. Человек в штатском держал саквояж, в котором находилось все жизненное благополучие четы Эньшиных: вместе с валютой на крупную сумму лежали две панагии и нагрудная иконка в драгоценных каменьях и жемчугах.
Там, на теплоходе, Бурмин лишь мельком просмотрел драгоценности, аккуратно завернул их.
— Вот так-то... Спасибо Муренину, русскому коллекционеру...
Когда поджидавшая на берегу машина принимала Эньшиных и сопровождавших их людей, Бурмин сказал, словно убеждая самого себя:
— ...Та самая: двадцать четыре жемчужины. Очень ценная.
Кажется, он улыбнулся.
ОЧНАЯ СТАВКА
Находясь в тюремной камере, куда его поместили после больницы, Лисовский пытался разгадать, что узнали о нем работники следствия. Пока разговор с ним вели об иконах, переданных Эньшину. Но он предполагал, что из-за одних икон его вряд ли сразу же после больницы заключили бы под стражу. Ну, допросили бы, взяли подписку о невыезде, но до суда оставили бы на свободе. Что же еще?.. И он начал скрупулезно перебирать все возможные причины ареста. Гибель Эньшина? Но он в ней не виноват, и это нетрудно доказать. Обвинение в продаже икон шито белыми нитками. Некому доказать, что они побывали в его руках: Засекина нет, Эньшина тоже. А больше обвинять его не в чем, да и на допросе его спрашивали только об иконах. Своему аресту он не придавал серьезного значения и считал его недоразумением. А вот злоба, медленно закипавшая, начала его одолевать, как только он подготовил ответы на предполагаемые вопросы следователя. В сознании было одно: «Неужели они добрались до сокровищ? Куда запрятал их проклятый Эньшин? Ведь вещи принадлежат ему, Лисовскому, только ему».
Лисовский сидел, скорчившись, неподвижно уставившись в одну точку. Сначала, при допросе в больнице, он хотел сказать, что попал в пещеру один. Но, подумав, что милиция, видимо, нашла погибшего Эньшина, изменил свои намерения. О том, что Эньшина нашли, ему еще никто не сказал. Постепенно до его сознания дошла мысль о том, как же могли люди, разыскавшие его в подземелье, обнаружить искусно замаскированный вход из-под часовни? Ведь он хорошо знал, что ходы на планах музея обозначены не были. Каким же образом это стало кому-то известно? Стоило ему закрыть глаза, как перед ним начинали мелькать, как в кино, кадры: то гемма с фигурой Христа, окруженная камнями, то искаженное гримасой лицо Эньшина, то голубые озера и горы Швейцарии... потом вспыхнуло запрокинутое, мертвое лицо Засекина, заплясали перед глазами окровавленные стены и инструменты пыток там, у немцев, и глаза будущего его «хозяина», пристально смотрящие на него... Он громко застонал, отгоняя мучительные видения, прохрипел: «Нет, нет, нет...» Потом, стараясь прийти в себя, тяжело поднялся.
«С Засекиным покончено, — думал он. — Здесь придраться не к чему. Насчет «хозяина» никто вообще знать ничего не может. Это исключается. Надо скорее добиваться, чтобы выпустили, и разыскать вещи. Ведь если бы их нашли, то непременно спросили бы про них, значит, они где-то там. Я их найду, найду...» Он решил писать жалобу и стал обдумывать, с чего начать.
В этот же день его привели на допрос к Бурмину. Он сел на предложенный стул и, не глядя на следователя, сказал:
— Произвол творите. Ни за что старого человека, участника войны, в тюрьме держите. Я и так чуть не погиб. Что вам от меня нужно? Спрашивайте и отпустите. Иначе объявлю голодовку.
Бурмин спокойно слушал Лисовского и внимательно смотрел на него.
— Расскажите про иконы, которые вы передали Эньшину.
— Не знаю, о чем вы говорите. И кто такой Эньшин, тоже не знаю. Я сейчас расскажу, как попал в пещеры, и вам станет ясно, что никакого преступления я не совершал.
Бурмин включил магнитофон.
— В пещеры я попал с одним человеком. Не знаю, кто он такой, знаю только, что знакомый директора музея, он приезжал к нам несколько раз. В последний свой приезд он меня разыскал, сказал, что хочет проверить один план — там обозначены пещеры, не внесенные в музейные планы. Я ему предложил показать их директору, а он ответил, что ему интересно самому быть первооткрывателем... Он уговорил меня пойти с ним. Когда мы прошли довольно большое расстояние, он остановил меня, сам пошел на разведку. В этот момент произошли обвалы... Что стало с ним, я не знаю. Должно быть, его придавило Я пытался разгрести землю руками, но не смог... Что было потом, не помню...
— Вы знали фамилию, имя и отчество этого человека?
— Фамилии не знал. Звали его Семеном Михайловичем. Больше не знаю о нем ничего.
— Вы передавали ему иконы?
— Никаких икон не передавал. Я же вам говорил.
— А деньги от него получали?
— Какие деньги? За что? Хотите меня запутать? Не мешает вам познакомиться с моей биографией. Я воевал. Служил в разведке. Контужен... А вы меня в тюрьму. Это незаконно. Жертву ищете? Подловить хотите, дело придумали? Дайте бумагу, жалобу буду писать...
— Это ваше право. Пишите. Но давайте говорить по существу. Ответьте мне, гражданин Лисовский, знали ли вы Засекина Евгения Трофимовича?
— Какого Засекина? При чем он здесь? Долго вы будете надо мной издеваться?
— У нас есть факты, которые доказывают, что Засекин интересовался иконами и с этой целью приезжал к вам. Засекин — это тот человек, который сгорел в Егорьевой сторожке.
— Я не знал его фамилии. Узнал потом. Он спрашивал меня про иконы, так я этого не скрывал. Ну и что? Я ему никаких икон не давал и не собирался... Буду я еще со всякими пьянчугами связываться. Сам не пью и с пьяницами не якшаюсь. Что вы ко мне с этим пристали? Меня про это уже расспросили в то время. Я все рассказал.
— Вы ему иконы давали?
— Не давал. Я же сказал. На такие глупые вопросы я больше отвечать не буду.
— Как хотите, — пожал плечами Бурмин.
В кабинете Шульгина Бурмин докладывал полковнику:
— Эньшин уверяет, что с Райнером познакомился недавно, что никаких предметов ему не передавал, что драгоценности, найденные при нем, — «фамильные реликвии», что ему их передала в свое время тетка, умершая в 1954 году.
— Что он говорит о хранении предметов коллекции, привезенных из Старицкого и спрятанных в подвале у родственницы его жены?
— Отрицает начисто.
— Ты «фотохронику» нашу ему показал?
— Пока нет. Лучше все одним разом закончить, чтобы зря время не тратить. — Бурмин положил перед полковником несколько фотографий молодого мужчины в военной форме. — Вот. Удалось добыть. Пока подожду показывать. А то насторожится.
— Тебе виднее. Вот только твои предположения о действиях Лисовского на фронте меня не убедили. Слишком романтично. Сделаем так: эти фотографии покажем Лисовскому для опознания перед очной ставкой с Попковым. Вообще, должен сказать, фантазия у тебя богатейшая. Ты считаешь, что все пошло от Грюбеля?
— Да. По моим расчетам, круг замыкается на Грюбеле.
— Доказать будет трудно...
— Многое будет зависеть от показаний Эньшина... Но он дьявольски изворотлив, и, чтобы уменьшить себе срок, он кое в чем «чистосердечно» признается. Я думаю сыграть именно на этом.
— Но ты убежден, что он умышленно хотел заживо похоронить Лисовского?
— Вот заключение комиссии. Оба обвала вызваны искусственно. Выбиты упоры, били по своду. Открывающее устройство в овраге сломано, при этом потребовалась немалая сила. Возле входа нашли лом. Но это обвинение я предъявлю под занавес. Сейчас важно, чтобы он все рассказал о Лисовском и Райнере. Нам все же повезло, что лишь небольшая часть коллекции утрачена. Прекрасные вещи.
В своих показаниях Эньшин признался, что имел «доход» от художников и «записки» Истомина разыскал, чтобы разоблачить Дутько и Дальнева, но все не знал, как это сделать, — уж очень устаревший и неубедительный был в них материал. Сказал, что с Райнером познакомился недавно и передал ему только иконы, проданные Лисовским. Что они из коллекции Муренина, ему не было известно: Лисовский сам предложил их.
О том, что Лисовского спасли, Эньшин не знал. Бурмин сам допрашивал Эньшина:
— Вы раньше покупали за валюту иконы и другие ценные вещи у Лисовского?
— Признаюсь, было такое. Очень красивые вещи, и продавал их Лисовский только за валюту.
— Где же он их добывал?
— Приобретал, должно быть, у местных жителей. В основном иконы, кресты, изделия с эмалью, видно еще сохранившиеся из помещичьих коллекций.
— Как давно вы знакомы с Лисовским?
— Два года назад познакомились. Я приехал в Старицкое, и мне рассказали о Лисовском — вот, мол, есть у нас один человек, сотрудник музея, интересуется стариной и собирает ее.
— Кто сказал вам об этом?
— Не помню, кто-то из местных.
— Вы должны вспомнить, от кого об этом узнали.
— Хорошо, постараюсь вспомнить... Вот я с ним тогда и познакомился. Он сказал: если желаю, то могу купить у него всякие вещи, и показал мне большую икону богоматери с младенцем и маленькую, нагрудную, тоже с богоматерью. Обе хорошие... Собственно, если бы не Лисовский, я этим делом и не занялся бы. Кстати, я вспомнил: сам Лисовский мне сказал, что у него есть кое-что для продажи.
