Наталья Андреева - Пристрелите нас, пожалуйста!

– Вы надо мной издеваетесь, да? – догадался я.

– Что ты, парень! Я поручаю тебе ответственное дело! Прикрыть мою задницу, пока я обмываю очередную звездочку на погонах, – скалясь, сказал наставник.

– Но…

– Не но, а есть! Отвечайте по уставу, стажер!

– Есть!

– Мальчик – розовая попка, – услышал я вслед.

– Когда же мы от него наконец избавимся?

Они даже отчества моего не помнили! Иван Петрович! А я не Петрович, я Сергеевич. Иван Сергеевич. А не «Ванька, беги за выпивкой». Знаете, как обидно? Потому что у меня каждый раз спрашивали паспорт.

– Вы должны меня помнить, – лепетал я. – Ведь я уже здесь был. И показывал.

– Ничего не знаю, молодой человек. Документ, пожалуйста. На вид вы еще школьник.

– Эй, Ванька! Беги за выпивкой!

– Пожалуйста, не надо.

– Топай, кому говорят!

Еще одно унижение. Надо решительно сказать: нет. Я не мальчик для битья, я человек. Но ведь они такие… В общем, с ними не поспоришь.

И я потащился на автобус в мороз, в метель, в куцей курточке на рыбьем меху. Мама уговаривала надеть теплую, но эта куртка показалась мне некрасивой. И вот я мерз на автобусной остановке, думая о том, что, как только получу наконец удостоверение, обязательно проставлюсь, и мне дадут собственный кабинет… Хотя бы стол. И подружка меня будет уважать. А так:

– Фу! Стажер! Что это за должность? Пятый подползающий к младшему дворнику? И зарплата смешная. Ванечка, сколько можно жить за счет мамы?

Это было в Новый год. И мы поссорились.

Мне непонятно: чем я так уж плох? Я просто еще молодой. Да, у меня папа не олигарх. Он был летчиком-испытателем и погиб во время тренировочного полета. Почему, когда я это говорю, все начинают смеяться?

Я никому ничего плохого не делал. Почему эта сумасшедшая вдруг накинулась на меня, назвала племянником? Потащила в дом. Какой-то я невезучий.

Надо было потребовать телефон. Или звонить по мобильнику. Но я так боялся своего наставника. Он при мне бил по лицу человека! Кулаком! До крови, между прочим! Однажды, когда я провинился, он выложил на стол свой огромный волосатый кулак и сказал:

– Чуешь, Ванька, чем пахнет?

– Это не по уставу, – пискнул я.

– Эх, если б не генерал… Е… его в… И…

Я покраснел. Сначала трехэтажным матом покрыли генерала, потом меня. В этом кабинете нормальным человеческим языком не разговаривали. Либо по фене, либо матом. Эх, мне бы в консерваторию!

– Ванечка, эта работа неперспективная.

– Но ты же неплохо получаешь за уроки сольфеджио, мамочка?

Почему она краснеет?

– Забудь об этом. Я хочу, чтобы у тебя была профессия.

Но я в ней ничего не понимаю! Сюда бы волосатый кулак, то есть того, кому он принадлежит, и все мигом бы решилось. А я что? Меня же во всем и обвинили! Это надо умудриться! Я приехал по вызову, из полиции, и на меня повесили труп! Вот! Сам говорю, как они! Повесили труп! Эх, почему я такой невезучий?

Меня унизили, избили, заперли. Ужасная женщина прочитала мне перед этим лекцию о том, что надо делать, чтобы преуспеть. Еще и оскорбила мою маму. А я… Что я? Хотел ее застрелить, эту Кристину, потому что она плохая, и… увлекся игрушками. Включал и выключал подсветку в бассейне.

Мне даже рассказать нечего. Всем есть что, а мне нет. Родился – учился – провалил задание – умер. А, главное, причина? Все какие-то теории выдвигают, у кого детство было счастливое, у кого несчастное, кто фобию не смог побороть, кто несчастную любовь пережить.

И только я ничего серьезного не испытал. Я еще никому об этом не говорил, но я – девственник! Вот. При том, что меня всю жизнь называли красавчиком. Еще когда мама в коляске возила.

– Ах, какой ангелочек!

– Ванечка, не разменивай себя по мелочам, – говорила мама.

Мелочи, я так понимаю, это ее ровесницы, которые называли меня ангелочком. А что же мне делать, мама? Работать там, куда ты меня устроила? И где мне не нравится? Встречаться с теми, на ком я счастливо женился бы тебе на радость? Потому что это вписывается в твои правила. Соответствует нормам твоей морали. Что ж ты мне врала-то? «Я даю уроки сольфеджио»!

Эх, мама, мама! Я никчемный человек. Я ничего не умею. Ни на что не способен. Ни к чему не пригоден. Пристрелите меня, пожалуйста! Я – пустое место.

И даже убили меня за компанию. В довесок ко всем остальным. На суде прокурор зачитывал мои эсэмэски, те самые, что я послал из заточения. И все смеялись. Весь зал. Как тогда, когда я говорил, что мой папа был летчиком-испытателем. А генерал, которого вызвали как свидетеля, вообще не пришел в суд. Он прислал справку о своей болезни.

Все же их посадили. Телятина и того, второго. Посредника. А моя мама сейчас растит внука. Он очень похож на меня, и назвали его в мою честь: Ванечкой. Мама, не повторяй прежних ошибок! Сделай ты из него человека! Пусть хоть он не говорит «мой папа был летчиком-испытателем и разбился, выполняя тренировочный полет».

Пусть скажет:

– Мой папаша был алкашом. Он нас бросил, сука такая.

И никто не будет смеяться.

– Прости, парень! Клянусь, ты мне симпатичен! Единственный, кого я убил с сожалением. Потому что не мог поступить иначе. Тебе потому и досталась легкая смерть, что ты мне симпатичен. Извини, я просто делал свою работу.

Когда-то я сам был такой. Ты не смотри на мой рост, в восемнадцать лет я был тощий, как глиста. Длинный, бледный и тощий. Меня даже в армию не хотели брать. Несоответствие, мол, роста и веса. Боялись, что я там загнусь. Были бы кости, а мясо нарастет. Так, кажется, говорится?

Тот, кому я всем обязан, сделал из меня человека. Командир. Мне, в отличие от тебя, повезло с наставником. Хотя погоняли меня, мало не показалось. Кровью плакал, ею же и в сортир ходил. Командир сказал, что выбьет из меня всю романтику, вышибет вместе с зубами, а если надо, то и с мозгами. Потому что не мужицкое это дело – книжки читать и на скрипочке пиликать. А я ведь тоже хотел, ха-ха, в консерваторию. Вру, на гитаре бренькал. Мечтал собирать залы. ВИА, так это называется. Вокально-инструментальный ансамбль, а я – бас-гитара.

– Стыдно, – сказал Командир. – Страна в опасности, а ты, Жорка, хочешь ее империалистам слить. Здоровый мужик! А мечтаешь в кружевах по сцене прыгать, как кузнечик! Это же позор мужицкого рода, все эти п…ры.

– Так официально войны-то нет.

– Война всегда есть.

Вокально-инструментальный ансамбль мне устроили на Кавказе, куда я подался вслед за своим Командиром. Аккомпанировали красиво, а главное, громко. Вот это была музыка! Я так и не понял, что со мной случилось, когда я перестал что-либо чувствовать вообще. То ли когда меня каждый день били в учебке, то ли когда лупили по позиции из гранатометов, то ли когда я сам в первый раз убил. Что-то случилось со слухом. Врачи сказали: контузия. Но я был здоров как бык, я это чувствовал. Просто мне стало казаться, что я чугунный и мозги у меня тоже чугунные. Я еще помнил три «блатных» аккорда и отличал на слух ноту «ля» от ноты «фа». Помнил, как звали Онегина и что Шекспир написал красивую сказку под названием «Ромео и Джульетта». Но мне их уже было не жаль. Ни его, ни ее.

«А… умерли… Это рано или поздно случается с каждым…»

Вот так, Ванька. Мне повезло, а тебе нет. Я научился выполнять приказы. Жизнь стала простой и понятной. Получил приказ – выполняй. Убил – иди в горы.

Тогда, в учебке, я лежал долгими ночами, и хотя уставал смертельно, не мог уснуть. Я думал о смысле жизни, как все, кому восемнадцать, и она впереди. Это только так кажется: вся жизнь впереди. А впереди-то, может, ничего и нет. Вообще ничего. И нечего тут думать.

Когда я разучился думать, то стал человеком. И перестал страдать морально и физически. Мне теперь было безразлично, жить или умереть. Потому что я больше не думал о смерти, не осмысливал это понятие. Смерть есть, и все. Рано или поздно это случится и со мной. А скорее рано, потому что у меня работа такая. Я есть, и вот меня нет. Это все равно, как выключить свет в комнате. Всего-то надо щелкнуть выключателем. И все – темно.

Когда меня списали, Командир передал меня Хозяину. Армейское братство: своих не бросаем. Задача моя была простая – охранять. И ждать. Первый приказ я получил уже через месяц. Припугнуть несговорчивого банкира. Игорь Васильевич ясно сказал:

– Убивать не надо. Только припугнуть.

Я ранил банкира в плечо. Очень аккуратно, но чувствительно. В левое, чтобы каждое движение отдавалось болью, эхо которой доходило бы в область сердца. Это место самое чувствительное. Сердцем человек живет, его постоянно пугают инфарктом, мол, перестанет работать мотор – и жизнь кончится.

Мне не пришлось его добивать, он все понял и сделал, как надо. Предоставил услугу, которую требовали от его банка. Что это за услуга, меня не интересовало. Я получил деньги и скупую похвалу:

– Хорошая работа.

Деньги я слил в казино. Просто слил. Мне безразлично было, выигрываю я или проигрываю. Я наблюдал, как скачет шарик рулетки, и не обливался потом, как все остальные. Не замирал от ужаса, не стонал от наслаждения. Когда крупье сгреб мои последние фишки, я понял, что готов получить новый приказ.