Алексей Хапров - Наследник
На следующее утро Радик выглядел угнетенным и подавленным. Поначалу я не придал этому серьезного значения. Мол, к вечеру очухается. Но вечером было то же самое.
Ночью до меня донесся его испуганный вскрик. Я вскочил с кровати, выскочил в коридор, и заглянул в его комнату.
— Что случилось?
— Ничего, — пробурчал он. — Сон страшный приснился.
Последующие дни положительных изменений в его настроение не внесли. Я чувствовал, что на душе мальчика лежит какой-то тяжкий груз. Я несколько раз пытался вызвать его на откровенный разговор, но он упорно отмалчивался. И тогда мне впервые пришла мысль, что причиной его внезапно начавшейся депрессии является то самое письмо.
— Что в нем было? — прямо спросил его я.
— Да так, ничего, — отмахнулся он.
Но по тому, как при этом побледнело его лицо, я понял, что своим предположением я угодил в самую точку.
Когда Радик ушел в школу, я тайком перерыл все его вещи. Но письма в них не оказалось.
Прошел месяц. Состояние мальчика не улучшалось. Правда, он всячески пытался это скрыть, стараясь держать себя бодро и весело. Но я видел, что его жизнерадостность неестественна и фальшива. Он по-прежнему кричал во сне. Его не отпускали ночные кошмары.
Я попытался уговорить его обратиться к врачу. Но он и слышать об этом не хотел.
— Тогда, может, сменим обстановку? — предложил я. — Продадим этот дом, купим другой. Когда перед глазами ничто не напоминает о прошлом, оно само собой забывается.
— Тут дело не в доме, — вздохнул Радик. — Тут все гораздо серьезнее.
Но разъяснять смысл сказанного он не стал…
Те проклятые майские дни до сих пор стоят у меня перед глазами.
Была пятница. Я уже собирался уходить с работы домой, как меня позвали к телефону. Звонил Радик. Он сообщил, что уезжает с приятелями на выходные за город.
— Вернусь в воскресенье вечером, — пообещал он. — Не возражаешь?
— Я не только не возражаю, но и всячески приветствую, — ответил я. — Отдохни и развейся. Тебе это явно не помешает.
Я приехал домой. Поужинал. Посмотрел телевизор. Переночевал. В субботу вскопал картофельные грядки. В воскресенье съездил за продуктами, наготовил еды на целую неделю, и стал дожидаться возвращения сына. Но пробило полночь, а он все никак не появлялся.
Утром в понедельник его тоже не было. Я бросился в школу. Но никто из его одноклассников ни о какой вылазке за город даже не слыхал.
Переполошившись не на шутку, я помчался в милицию.
— Сделаем все, что в наших силах, — пообещали мне.
Вернувшись домой, я не находил себе места. Я подскакивал к окну при каждом шорохе, доносившемся снаружи. Ночью я не сомкнул глаз. Меня одолевали самые нехорошие предчувствия.
Утром раздалась трель дверного звонка.
Я вскочил с кровати и радостно бросился к калитке. Но это была всего лишь почтальонша. Она протянула мне письмо. Конверт был надписан знакомым детским почерком. Штемпель стоял московский. Внутри лежало несколько мелко исписанных листков. Я уселся на диван и принялся читать. Чем больше я вникал в их содержимое, тем явственнее на моем лбу выступал холодный пот.
Глава двадцатая
"Дорогой дядя Женя! — писал Радик. — Когда ты получишь это письмо, я буду уже далеко. Очень тебя прошу, не пытайся меня найти. Поверь, так будет лучше. За меня не беспокойся. Я жив-здоров. Я просто решил начать другую жизнь. Причины этого решения очень серьезные. Не ищи их в себе. Ты здесь абсолютно ни при чем. Я безмерно благодарен тебе за все то, что ты для меня сделал. Но мои прошлые грехи столь тягостны, а сознавать их столь мучительно, что находиться рядом с тем, что о них напоминает, я больше не могу.
Мой рассказ, наверное, повергнет тебя в шок. От того, что ты узнаешь, твои волосы встанут дыбом. Может быть, ты после этого меня даже возненавидишь. Но если ты, все-таки, найдешь в себе силы меня простить, я буду счастлив. Я и так уже серьезно наказан.
Я не люблю вспоминать момент, который перевернул всю мою жизнь. Когда меня, десятилетнего пацана, пригласили сниматься в кино. Я много раз пытался себе представить, как бы сложилась моя жизнь, если бы этого не произошло. И пришел к выводу, что много лучше. Я был бы как все. Благополучно дожил бы в детском доме до совершеннолетия, закончил бы какое-нибудь училище, работал бы на каком-нибудь заводе, получал бы скромные радости, которые перепадают обычному трудяге, и был бы от них абсолютно счастлив. Но судьбе было угодно меня выделить. После того, как я снялся в этом проклятом фильме, меня перестали воспринимать как обычного ребенка. Я превратился в эдакого "звездного мальчика". Меня узнавали, у меня просили автографы, мне высказывали слова восхищения. Но всё это делали очень далекие для меня люди, которые просто встречались мне на улицах. Те же, кто был близко, с кем я ежедневно виделся в школе, предпочитали держаться от меня на расстоянии. Наверное, это очень неприятно, когда рядом с тобой появляется человек, более яркий, чем ты сам. Самолюбие вскипает от досады: почему подфартило именно ему, а не мне? Наблюдая за своими одноклассниками, за учителями, за другими людьми, с которыми мне доводилось постоянно сталкиваться, я утвердился во мнении, что зависть — это неотъемлемая черта человеческой природы. Она заложена в каждом. Но проявляется у всех по-разному. У кого-то сильнее, у кого-то слабее. Иногда она незаметна вообще. Как, например, у тебя. В школе мне довелось вкусить ее по полной. Мне было обидно до слез. Почему меня так ненавидят? Почему меня всячески пытаются унизить? Почему со мной не хотят общаться на равных, а стараются подмять под себя? Почему людям доставляет такое удовольствие причинять мне боль? Ведь я не сделал никому ничего плохого. Да, у меня черный цвет кожи. Да, я снимался в кино. Ну и что из этого? Что здесь позорного или преступного?
И я озлобился. Я ожесточился. Я полностью ушел в себя. Я отделился от всех. В школе у меня не было ни то, что друзей. У меня не было даже обычных приятелей, с которыми можно было бы сходить в кино, поиграть, а то и просто поболтать.
Единственной моей отдушиной были студенты-африканцы, в гости к которым я время от времени приезжал. Там меня воспринимали своим. Там я чувствовал себя в своей тарелке. Но гостить у них каждый день я, конечно, не мог. Ведь у них была своя жизнь, свои интересы, свои заботы. И я это, конечно, понимал.
Чувствовал ли я одиночество? Конечно, чувствовал. И очень сильно чувствовал. Бывали моменты, когда я прятался где-нибудь в доме, чтобы просто выплакаться. Но я никогда никому не показывал, что мне плохо. Я не хотел, чтобы меня уличили в слабости.
Чтобы хоть как-то заглушить разъедавшую меня грусть, я придумывал себе всяческие развлечения. Я воображал себя то разведчиком, тайком следя за всем, что происходит в доме, то суперменом, рассекая по улицам на скутере, то еще кем. А то и попросту кого-нибудь "донимал". Так, от скуки, ради прикола. То Катерину, то одну вредную бабку с соседней улицы, то тебя (помнишь, как я швырял в тебя арахис?). Но это были игры с самим собой. Они бодрили ненадолго. Мне так хотелось, чтобы рядом со мной был кто-то еще, кто относился бы ко мне по-человечески.
А по-человечески ко мне относился только Карпычев, которого, ввиду его вечной занятости, я видел нечасто. Он был единственным, от кого я чувствовал поддержку. Но, несмотря на то, что он являлся моим приемным отцом, и я называл его папой, таковым его я все равно не воспринимал. Он был для меня просто как воспитатель.
Сейчас я признаюсь тебе в том, в чем никогда никому не признавался. Я его ненавидел. Да-да, дядь Жень, это действительно так. Временами я пылал по отношению к нему лютой злобой. Ты спросишь, почему? А потому, что не верил в его искренность. Мне казалось, что все свое внимание он на самом деле адресует не мне, а своему погибшему сыну Артему. Я ему его чем-то напоминал. Он даже иногда называл меня его именем: Артем, а не Радик. Знаешь, как меня это угнетало! Знаешь, как тяжело сознавать, что в тебе видят не тебя, а совершенно другого человека!
А тут еще в школе не переставали подливать масло в огонь. Наша училка по русскому языку и литературе, которая ненавидела меня больше всех (почему — не знаю; может, потому, что ее сын — полный дебил), возьми да ляпни при всех на уроке: "Я очень сочувствую приемным детям. У них всегда бывает тяжелая судьба. Их усыновляют, держат какое-то время при себе, а после выкидывают, как надоевшую игрушку. Чужой ребенок — это ведь не родной. Сегодня он живет в звездной семье, снимается в кино, считается знаменитостью. А потом его выгоняют, он превращается в бомжа, и ковыряется в помойках в поисках пропитания".
Класс взорвался от хохота. Все, как по команде, обернулись на меня. Я вскипел, сказал ей пару крепких фраз. Меня выгнали в коридор, поставили "неуд" по поведению. И с той минуты во мне, точно заноза, крепко засела мысль: а что, если все действительно будет именно так?
