Юлия Шилова - Разведена и очень опасна
— Привыкли уже. Он гей пассивный. Губы накрасит, бусы наденет, пуговицы на рыжей волосатой груди расстегнет и давай перед механизаторами задом вилять. Наши мужики привыкли, внимания не обращают. Бывает, кто со злости ему пинка даст, а кто спьяну его по этой самой заднице и погладит. Человек все-таки, хоть и с отклонениями. Теперь, когда он совсем не у дел, осталось только наших трактористов соблазнять.
К калитке подошел здоровенный детина колхозной национальности с рыжей бородой и помятым лицом. Он действительно выглядел намного старше своих пятидесяти. Я обратила внимание на его накрашенные губы и слегка улыбнулась.
— Юр, что так долго?! — поругала его баба Глаша.
— Я заметки писал для «Сельских вестей», — деловито объяснил спившийся горе-журналист Стройков и направился к своему грузовику.
— Кому ты писал, если твои заметки никому не нужны?
— Я прославиться хотел.
— Завидуешь, значит?.
— Завидую, — не скрывал своих чувств Стройков. — Я раньше рубрику вел «Наши люди в Москве». Вот сейчас что-нибудь интересное напишу и опять буду ее вести.
— Что это за название такое придурковатое? Наши люди на селе, а те, кто в Москве, уже давно не наши люди, а москвичи, — поправила Стройкова Глаша. — Улавливаешь разницу?
— А чем такие люди лучше меня?!
— Тем, что у них крылья есть, а ты чурбан бескрылый, и от зависти с тебя желчь брызжет. Таких людей уважать нужно, они смогли вырваться, изменить свою жизнь и достигнуть того, что тебе даже во сне не приснится. Пользуешься тем, что тебе никогда не дотянуться до них, и обливаешь всех грязью. Благо, сынок, что ты не в Москве, а то бы тебе, ой, как по рукам досталось, да и не только по рукам, но и по заднице твоей развратной, которую ты при любом удобном случае подставляешь. Смотри, сынок, с огнем играешь, а то пробьет час, разозлишь какую-нибудь звезду и без задницы своей, точно, останешься. Нечего тебе для дальнейшей работы подставлять будет.
— И все же я не могу успокоиться. Я целыми днями жизнь звездных людей изучаю и думаю, где бы в них изъяны найти и как бы для них хоть маленькую гадость сделать.
— Юр, да кому ж твои пакости-то нужны? Публичные люди привыкли к своей публичности, и им на твои дешевые заметки наплевать. Их и так различными статьями донимают и от этого они еще больше толстокожими становятся и вообще ни на что не реагируют.
— Зато я стану знаменитым и денег заработаю, — мечтательно произнес Стройков. — Почему одним все, а другим ничего?! Ненавижу я этих звезд! Чем я хуже их?!
— Юр, ну куда тебе с такой неудачной внешностью знаменитым быть? Ты бы забыл про свою идею и огород копать начал. Все люди уже землю разделывают, а ты все заметки строчишь про известных людей, все думаешь, как нагадить. Гаденышем в этом возрасте нехорошо, Юра, быть.
— А я и в семьдесят буду гадить, — заржал рыжий безобразный великовозрастный детина. — Ну что, Глаша, я с собой могу поделать, если я по жизни гаденыш. Раньше был совсем маленьким, а теперь немного подрос, — вновь дико заржал Стройков. — Почему в жизни такая несправедливость?! Почему кто-то из нашего села уехал и стал звездой?! За какие заслуги?! Почему я, журналист из «Сельских вестей» Юра Стройков, навсегда остался журналистом из «Сельских вестей»?! Я ведь для нужных людей и на ласки никогда не скупился…
— Потому что люди, которые стали известными, заработали себе славу непосильным, кропотливым трудом и талантом! И знай, настоящим талантливым людям в этой жизни можно простить все за их талант. А ты, Юра, мало того, что личиком рыжим не вышел и талантом никогда особенным не отличался, так еще не тем местом попытался свою никчемную карьеру двигать. Ты давай лучше смирись со своей участью, забудь про известных и великих, потому, что твои заметки ничего, кроме приступа смеха и стыда за тебя, как несостоявшуюся личность, копающуюся в грязи своим рыжим пятаком, не вызывают. А грязь эту создали и придумали точно такие же журналюги, как ты, только намного повыше рангом. С завтрашнего дня бери лопату и начинай заниматься посевными. В деревне работы непочатый край. Ты ведь всю жизнь гаденышем был, так постарайся хоть свой остаток жизни прожить более достойно, чтобы не пакостить и не гадить.
Я с этим сам разберусь… — Бывший горе-журналист Стройков достал из кармана платок и смачно высморкался. Я не смогла сдержать своего отвращения и отвернулась.
— А губы-то зачем накрасил?
— Затем, что я мужчина одинокий и мне ничто человеческое не чуждо.
— Смотри, осторожно! В городе нынче заразы много всякой!
— Где наша не пропадала! Я ж с кем попало не знакомлюсь, а только с людьми, имеющими отношение к средствам массовой информации.
Глаша покачала головой и произнесла себе поднос:
— В семье не без урода, и в нашей деревне тоже.
Спившийся журналист-неудачник Стройков завел мотор, и я тут же села в машину. Глаша заплакала и перекрестила меня.
— Глаша, не плачь, все будет хорошо, — пыталась я успокоить старушку и сама заревела навзрыд.
— Да хранит тебя Бог! Только дал бы тебе силы вынести все, что легло на твои хрупкие плечи. Возвращайся, дочка. Буду ждать.
Высунувшись из окна, я поправила свои очки и крикнула:
— Кольке привет!!! Поцелуй его за меня!
— Береги себя, дочка…
Глава 19
С ТЕХ ПОР ПРОШЕЛ РОВНО ГОД…
Я сидела напротив доктора, который внимательно осматривал мою шею, лицо.
— Я считаю, что с этим материалом уже можно работать.
Он поднес зеркало, но я резко закрыла лицо руками.
— Нет! Я же сказала, что я не могу видеть себя в зеркале!
— Нужно привыкать. Нужно учиться. — Доктор был неимоверно спокоен, наверное, привык к моим ежедневным истерикам.
— Я не могу…
— Нужно учиться… Вы же женщина, а разве женщина может обойтись без зеркала?
— Сейчас я еще сама не пойму толком, кто я такая. Вот когда я действительно стану женщиной, я обязательно привыкну к зеркалам. Обязательно.
— Ваше лицо стало намного лучше. А о такой шее можно было только мечтать. Завтра еще одна операция на лице.
— На моем лице останутся шрамы?
В основном они спрятаны выше линии волос. Если где-то и останутся, они будут незаметны, а это уже не так страшно. С тем диагнозом, с которым вы поступили, тут ничего не сделаешь идеально. Пересадка кожи на всем теле — довольно непростая вещь.
Доктор ушел, и я осталась в своей палате люкс одна. Я подошла к окну, прижалась лбом к стеклу и попыталась улыбнуться, потому что с некоторых пор я уже начала улыбаться и, несмотря на легкую боль, старалась растягивать губы все шире и шире. Я смотрела на распускавшиеся листочки на деревьях в красивом больничному саду и хвалила себя за то, что дожила до весны, не сломалась, пережила целую серию рискованных операций, терпела страх и боль реабилитации, соблюдала все предписания врача и всегда свято верила в окончательный успех.
Это была дорогая небольшая элитная клиника, которая славилась своими талантливыми специалистами и неимоверно высокими ценами. Она была по карману только успешным, богатым и влиятельным людям. Они выходили из стен клиники совершенно другими, без прежних страхов и комплексов, с высокой самооценкой со всеми вытекающими отсюда последствиями. Я примкнула к числу богатых и влиятельных пациентов клиники, потому что у меня были деньги и огромное желание получить новую внешность и НАЧАТЬ ВСЕ СНАЧАЛА.
Доктор обещал сделать мне новое лицо, сконструированное из кожи, взятой из моих ягодиц, которые, к моему удивлению, почти вовсе не обгорели.
Палата люкс, в которой я лежала уже чуть больше года, выглядела, как самый дорогой номер в отеле пять звезд. Больничная палата стала моим пристанищем и настоящим домом, а красивый сад с разноцветными поющими фонтанчиками вызвал в моей душе необходимое мне спокойствие. Я любила проводить в этом саду время за чтением, наблюдать, как красив закат, разговаривать с другими пациентами, которые иногда выходили из своих палат и были расположены к общению. Самое главное, что в этой клинике я была сама собой и совершенно не комплексовала по поводу своей внешности. Я не прятала свое лицо, не старалась скрыть свои рубцы и шрамы. Я вела себя совершенно естественно, потому что я была тут не одна. Многие выглядели значительно хуже меня. Немногочисленные пациенты клиники относились друг к другу с уважением, почтением, переживали друг за друга, желали друг другу терпения, сил и, конечно же, скорейшего выздоровления.
Я уже не боялась операционной, и, когда меня везли на каталке на очередную операцию, я просто смотрела в потолок, разглядывала лампы. Я даже не волновалась, потому что свято верила, что все будет хорошо. Правда, я очень плохо переносила послеоперационные периоды, изнывала от боли, иногда теряла сознание. Но доктор успокаивал меня тем, что по-другому просто невозможно, что все, кто поступил в эту клинику, должны запастись терпением, ибо без него здесь никуда…
