Розамунд Лаптон - Разгадай мою смерть
— Позвольте еще раз пригласить вас на чашку кофе.
Я согласилась, потому что хотела побольше узнать о докторе Николсе, получить доказательства его некомпетентности и убедить полицию пересмотреть отношение к той информации, которую он дал. Кроме того, когда я обронила фразу о психологической пытке, доктор Сондерс не выказал ни малейшего скепсиса, что позволило мне отнести его наряду с Кристиной и Эмиасом к тому узкому кругу людей, которые верили моим словам и не считали их выдумкой.
Мы сели за столиком в самом центре оживленного кафе. Доктор Сондерс устремил на меня спокойный долгий взор. Я вспомнила, как в детстве мы с тобой играли в гляделки. «Просто смотри в зрачки, Би, в этом вся штука». Но я так и не научилась этому фокусу. Не могла смотреть в глаза, особенно когда передо мной сидел очень красивый мужчина. Даже в тогдашних обстоятельствах.
— Доктор Сондерс…
— Пожалуйста, называйте меня просто Уильям, — улыбнулся он. — Я не очень силен в тонкостях этикета. А всему виной родители, которые определили меня в прогрессивную школу. Моей первой формой стал белый халат; его я надел, уже получив диплом врача. А еще у меня есть привычка рассказывать о себе больше, чем интересно моим собеседникам. Извините, что перебил вас. Вы хотели о чем-то спросить?
— Да. Вы знакомы с доктором Николсом?
— Мы пересекались много лет назад, когда участвовали в программах организованной самопомощи для больных муковисцидозом, и с тех пор остаемся друзьями, хотя в последнее время видимся довольно редко. А почему он вас интересует?
— Доктор Николс был лечащим психиатром Тесс. Я хотела бы знать его профессиональную пригодность.
— Если коротко, он хороший специалист. Вы полагаете иначе?
Доктор Сондерс выжидающе посмотрел на меня, однако я намеревалась получить сведения, а не выдавать их, и он, видимо, это понял.
— Понимаю, Хьюго выглядит немного неряшливо, — продолжил он. — Заношенные брюки, старый пес и все такое, но, поверьте, как психиатр он очень силен. Если в медицинском обслуживании вашей сестры допущены ошибки, то это гораздо скорее связано с отвратительным финансированием психиатрического отделения в государственной больнице, нежели лично с Хьюго.
Доктор Сондерс вновь напомнил мне тебя: он, как и ты, искал в людях лучшее, и, так же как в разговорах с тобой, на моем лице отразилось недоверие.
— До того как заняться врачебной практикой, он работал в исследовательской лаборатории, — продолжал Уильям. — Считался восходящей звездой университета. По слухам, он демонстрировал блестящие способности, как говорится, был рожден для славы.
Признаться, я была озадачена. Описание никак не вязалось с тем доктором Николсом, которого я видела; ничто в его облике даже не намекало на потенциальную гениальность.
Уильям отошел к стойке за сливками. Получается, доктор Николс обвел меня вокруг пальца? Затрапезная одежда, пес-компаньон — неужели он специально создал этот образ при первой встрече, а я невольно на него купилась? Но зачем столько усилий, столько коварства? Сомнения привычно всколыхнулись в моей душе, и все же я не нашла оснований подозревать доктора Николса. Этот безнадежный растрепа слишком порядочен, чтобы иметь отношение к убийству. Слухи о его «звездности», конечно, раздуты на пустом месте. В любом случае он встречался с тобой уже после родов, и то лишь однажды. Если он не психопат, с какой стати ему тебя убивать?
Уильям принес сливки. Я хотела поделиться с ним подозрениями и тем самым облегчить себе душу, но вместо этого принялась размешивать кофе. Мой взгляд упал на кольцо. И почему я не отдала его Тодду?
Уильям тоже обратил внимание на мою руку.
— Какой крупный камень, — заметил он.
— Вы правы. Только я уже разорвала помолвку.
— Зачем же носите кольцо?
— Все забываю снять.
Он расхохотался — совсем как ты, открыто и заразительно. Только ты вот так, по-доброму, поддразниваешь меня.
Услышав писк пейджера, Уильям нахмурился.
— Обычно до начала работы в оперблоке у меня есть двадцать минут, но сегодня дежурным врачам требуется помощь.
Он встал, и из-под выреза на шее показалась цепочка с золотым обручальным кольцом. Возможно, я невольно выдала больше, чем собиралась.
— Моя жена работает рентгенологом в Портсмуте, — сказал он. — В наши дни трудно найти работу в одном и том же городе, и уж тем более в одной больнице. — Уильям затолкал цепочку обратно. — Нам запрещается носить кольца на руках, слишком много микробов на них сидит. Весьма символично, не находите?
Я кивнула. Как ни странно, Уильям относился ко мне иначе, чем прежде. Я вдруг осознала, что моя одежда не слишком хорошо выглажена, волосы не уложены в прическу, а на лице нет косметики. Никто из моего нью-йоркского окружения не узнал бы меня в тот момент, когда я, трясясь от гнева, пела колыбельную в кабинете доктора Николса. Элегантной, ухоженной, рассудительной и сдержанной Беатрис, которой я была в Штатах, уже не существовало. Возможно, именно поэтому люди в общении со мной не стесняются своей неопрятности и приоткрывают те стороны жизни, которые обычно прячут от посторонних?
Провожая Уильяма взглядом, я задавалась вопросом — и задаюсь им до сих пор: действительно ли мне хотелось бы встретить человека, хоть немного похожего на тебя? А то сходство, которое я улавливала, — было ли оно истинным, или я заблуждалась в своих надеждах?
Я рассказала мистеру Райту о своем визите к доктору Николсу и последующем разговоре с Уильямом.
— У вас имелись догадки, кто мог проигрывать по телефону колыбельную? — спрашивает он.
— В принципе у Саймона хватило бы подлости на подобную выходку, как и у Эмилио. Представить, что профессор Розен издевался над своей пациенткой таким способом, я не могла, хотя однажды уже ошиблась насчет него.
— А доктор Николс?
— В силу своей специальности, он лучше остальных знал, как причинить острую психологическую боль. Однако я не увидела в нем ни малейшей склонности к жестокости или садизму. К тому же у него не было мотивов.
— То есть вы изменили свое мнение о профессоре Розене, но не о докторе Николсе?
— Верно.
Мистер Райт будто бы собирается задать мне еще один вопрос, затем передумывает и что-то пишет в блокнот.
— В тот же день вам позвонил инспектор Хейнз? — уточняет он.
— Да. Представился начальником детектива Финборо. Я сочла хорошим знаком, что на мой звонок ответил кто-то из руководства.
Голос инспектора Хейнза бухал в трубке — голос человека, привыкшего водворять тишину в шумной аудитории:
— Я соболезную вам, мисс Хемминг, но при всем том не позволю предъявлять огульные обвинения. Когда мистер Коди подал жалобу, я оправдал вас якобы за недостатком улик, а на самом деле из чистого сочувствия к вашему горю. Несмотря на это, вы переходите всякие границы и полностью исчерпали мое терпение. В последний раз вас предупреждаю: прекратите поднимать ложную тревогу!
— Я не поднимаю…
— Поднимаете! — громыхнул инспектор. — Как тот мальчик, что кричал: «Волки, волки!» — В восторге от собственного остроумия, он едва не хрюкнул. — Повторяю: коронер вынес обоснованное заключение о причинах смерти вашей сестры. Какой бы горькой ни была правда — а я понимаю, насколько тяжело вам смириться с ней, — она заключается в том, что ваша сестра совершила самоубийство, и виновных в ее гибели нет!
Вряд ли сейчас в полицию набирают таких людей, как инспектор Хейнз: властных, самодовольных, не терпящих возражений. Я попыталась успокоиться — нельзя выставлять себя слабоумной истеричкой, какой он меня считает.
— Послушайте, имея на руках запись колыбельной, вы сами видите, что кто-то пытался…
— Нам давно известно про колыбельную, мисс Хемминг, — перебил меня инспектор.
От изумления я потеряла дар речи.
— Когда ваша сестра пропала без вести, сосед сверху, пожилой джентльмен, впустил нас в ее квартиру. Один из моих подчиненных произвел тщательную проверку на предмет улик, которые помогли бы нам установить местонахождение потерпевшей. Он прослушал все сообщения на автоответчике и не усмотрел в колыбельной ничего дурного.
— Но ведь колыбельную прокручивали много раз, хотя запись всего одна, — в отчаянии проговорила я. — Вот почему Тесс боялась снимать трубку, а затем отключила телефон. И Эмиас подтвердил, что звонили неоднократно.
— Он человек в возрасте и сам признается, что память его подводит.
Я все еще сдерживалась.
— Разве даже одного звонка не достаточно? Разве он не показался вам странным?
— Не более странным, чем платяной шкаф посреди гостиной или большое количество дорогих красок при отсутствии элементарных предметов быта, например, чайника.
