Ольга Тарасевич - Роковой роман Достоевского
Часть лица под воздействием гипнотизирующего вампирского взгляда сразу же вспыхнула, и Вронская разозлилась. Отодвинула стул, повернула монитор. И, убеждая себя не обращать внимания на вампира, защелкала по клавишам.
Про смерть Алексея Потапенко писали много. Казалось бы, только вчера нашли тело, а уже не только сообщения в новостных лентах, но и репортажи в интернет-газетах.
А еще – Федор Михайлович просто лидирует по упоминанию в новостях. «Продажи романов Достоевского бьют все рекорды». «Готовится к изданию полное собрание сочинений Достоевского». «Известный режиссер намерен снять новую версию „Идиота“».
«Идиот этот режиссер, – думала Вронская, просматривая заголовки. – Зачем после экранизации Бортко делать такой проект? Все равно выше его планки не прыгнешь…»
Зазвонил телефон, высвечивая на экране питерский номер.
«Влад», – обрадовалось сердце.
– Лика, ты можешь сейчас с нами встретиться? – поинтересовался Андрей Соколов. – Мы с Мариной в кафе на перекрестке Гороховой и Садовой. Подъезжай, дело срочное.
– А что случилось? – холодея, пролепетала Вронская. Интонация собеседника не предвещала ничего хорошего.
Эксперт коротко бросил: «Не по телефону». И отключился.
Лика рассчиталась с вампиром, категорически отвергла его робкое предложение прогуляться по Питеру. И, придерживаясь за перила, стала аккуратно спускаться вниз.
Спуск оказался сложнее подъема. Телефон снова запел голосом Эроса Рамазотти, и Вронская, думая, что у Соколова поменялись планы, ответила на звонок.
– Лика, ты где? Я сейчас возле станции метро «Университет» в пробке застряла, проспект Вернадского мертвый. Давай я где-нибудь припаркуюсь, а ты ко мне подъедешь. Только машину не бери, на метро быстрее выйдет. Лика? Что с тобой?! Что за грохот?!
– Да так, Ир, ерунда, – слукавила Вронская. Пятая точка, на которую она приземлилась, мучительно ныла. Вверху виднелись белые патлы вампира номер два, а люди, по закону жанра уже заполнившие переговорный пункт, оторвались от телефонов и взирали на триумфальное падение с нескрываемым любопытством.
Держась за копчик, красная как помидор Вронская выскочила на улицу и, перекрикивая шум машин, затараторила:
– Я в Питере еще, так что сегодня встретиться с тобой ну никак не смогу. Что-нибудь срочное?
Бренд-менеджер недовольно хмыкнула:
– Естественно. Тебя на запись ток-шоу завтра зовут, мы в пролете, получается. О чем ты думаешь? Что ты там забыла?!
Лика ляпнула первое, что пришло в голову:
– Материал для новой книги собираю! Надоело Москву описывать, действие новой книжки будет разворачиваться в Питере.
Выслушав гневную отповедь, Лика засунула сотовый в карман джинсов и достала из сумочки карту Санкт-Петербурга. Гороховая улица оказалась очень длинной, но район перекрестка с Садовой находился относительно близко.
«Пешком пройдусь», – решила Лика и закусила губу.
Книжка, книжка, ее действительно уже очень хочется писать. От перерывов в пламенной журналистской публицистике особо не страдаешь. Наоборот, пауза делает меньше значимость газетной работы. Ну не отредактируешь полосы, не напишешь пару колонок про выборы или указы. От этого только легче, потому что появятся новые полосы, новые события, однако их новизна все же формальна. Достигнув определенного уровня, журналисты ходят по кругу: праздники, бюджет, выборы. Сделаешь кругом меньше – не велика потеря. С книгами все иначе. Это меньше всего похоже на рутину. Книга непредсказуема даже для автора. Он может тщательно обдумывать план, придумывать судьбы героев. А придуманные персонажи вдруг возьмут и наплюют на своего создателя и сделают все по-своему. Поменяют имя, профессию, роль в сюжете… Книги зарождаются в сознании, прорастают. А потом их надо отпустить в компьютер, потому что если этого не сделать, то кажется, что просто взорвешься, сойдешь с ума или в лучшем случае превратишься в истеричку…
Итак, что там у нас проклевывается по сюжету?
Условная писательница приезжает в Питер, а на ее презентации бах – и убивают журналиста. Вводим подозреваемого – какого-нибудь красивого парня вроде Влада, у которого к тому же намечается роман с главной героиней. Убиваем – все как в жизни – мальчика, работающего продавцом на ярмарке. Страсти кипят, следователи не спят ночами. Но кто же убийца? Он должен вызывать симпатию, быть интеллигентным, умным. Чтобы читатель ни за что его не заподозрил в причастности к преступлению. Какой-нибудь профессор? Нет, убийца-профессор уже был в одном из романов, повторяться нельзя. Тогда…
– Нет! – закричала Вронская.
И, придя в себя под удивленными взглядами прохожих, зажала рот ладонью.
Валерий Петрович Савельев. Идеальный кандидат на роль книжного убийцы, симпатичный, грамотный.
Но если он не книжный убийца, а настоящий?!
Мог ли он отравить Артура Крылова? Да запросто! В тот момент, когда Артур упал, где находился Валерий Петрович? А где угодно, она разговаривала с Владом и Верой, а ни Леши, ни Валерия Петровича рядом уже не было. Или вежливо отошли, чтобы не мешать общению, или…
Думаем дальше. Смерть Алексея Потапенко. Ранним утром она позвонила Савельеву и спросила, как фамилия парня. В обед Савельев, радушный хозяин, уже ждал ее в гости. Она, кстати, сама напросилась, колебалась – уезжать, не уезжать, поэтому на всякий случай решила срочно выполнить обещание по поводу встречи с Татьяной. А что, если они с Потапенко были сообщниками, Савельев заподозрил, что Алексея просчитали, и его устранил? По времени все складывается. А стол, который он якобы накрыл к приходу гостьи, можно было запросто устроить, зайдя в кулинарию. Замаринованное мясо – в духовку, нарезки разложить по тарелкам, салаты заправить – вот и все. Качество блюд в кулинарии сейчас от домашних не отличить.
Но… непринужденно вести разговор? Не показывать ни следа волнения? Может ли человеческая психика выдержать такое?
«Может, – думала Лика, то и дело натыкаясь на прохожих. – Мне этого не понять. Любому нормальному человеку не понять. Но мне ведь судебные психологи рассказывали – совершение убийства мобилизует преступника. Даже запланированное преступление никогда не совершается с ясным холодным рассудком, убийца волнуется, переживает. Но при этом очень часто мозг работает как компьютер, убийца волнуется и одновременно заметает следы, убирает улики, думает об алиби, прикидывает, как отвертеться от обвинений следователя. А Савельеву и думать не пришлось. Позвонила я. Вот оно, алиби…»
* * *– Андрей, она задерживается. Ты можешь мне сказать в двух словах, что ты выяснил? – в очередной раз умоляющим голосом попросила Марина Вершинина. – Это уже не оригинально. Давай говори!
Андрей Соколов отрицательно покачал головой. Не теперь. Придет Вронская – и он попытается объяснить двум девочкам одновременно, что пора завязывать со всей этой следственной самодеятельностью. Что дело зашло слишком далеко. И даже если они остановятся – дай бог, чтобы все обошлось, потому что эти странные преступления планировались на таком уровне, где утечки информации быть не должно в принципе. А если она происходит, то… вот там, пожалуй, точно свидетелей не оставляют.
Поэтому самое разумное – оставить все как есть, и забыть, и не вмешиваться. Скорее всего, уголовное дело вообще заберут из прокуратуры. Не ее уровень, не ее компетенция. Возможно, производство будут вести даже не в Питере, а в Москве. Оттуда проще докопаться до истины. И спрятать все концы.
Дай бог, чтобы все обошлось. Потому что… нет ничего дороже жизни. Марина этого не понимает вследствие минимального опыта. Лика вообще не связана с судебной медициной. Они обе не знают, насколько хрупка жизнь и как безжалостна смерть. Наверное, понимаешь все это лишь тогда, когда не один год проведешь за секционным столом. И увидишь десятки пешеходов, раздавленных в лепешку, – хотя они переходили улицу на зеленый свет. Или маленьких детей, утонувших, выпавших из окна, отравившихся, – при нормальных, непьющих и любящих родителях. Всего лишь одна нелепая секунда – и жизнь сменяется смертью. Это непредсказуемо, и любая минута может стать последней. Поэтому надо, как это ни банально звучит, ценить каждое мгновение, быть осторожным, не провоцировать костлявую.
Никто толком не знает, что по ту сторону жизни. И все боятся. Даже судебные медики, хотя, казалось бы, должны были бы привыкнуть. Нет такого эксперта, кто хоть раз, глядя на залитый кровью секционный стол и горку органов, не представлял бы свое тело в аналогичной ситуации. И понимаешь ведь, что при отсутствии явного криминала там не окажешься – «своим» свидетельства о смерти выдаются без вскрытия, единственная, пожалуй, привилегия профессии. Понимаешь, но все равно представляешь…
