Эрик Сунд - Голодное пламя
Она молча ждала. Пусть София решит, продолжат ли они говорить о работе (что, собственно, послужило предлогом для того, чтобы пригласить ее в гости) или перейдут к чему-то более личному.
К тому, что началось и продолжается между ними.
У Софии был несколько отсутствующий вид, однако она напомнила Жанетт о профиле преступника.
– Давай глянем? – Перегнувшись через подлокотник дивана, София достала из сумочки блокнот. – Я же ради этого и приехала.
– Давай, – согласилась Жанетт.
Она была разочарована: София предпочла говорить о работе. Но в любом случае время еще не такое позднее, подумала она. И Юхан сегодня ночует у приятеля. Другое тоже успеется. Жанетт откинулась на спинку и приготовилась слушать.
– Многое говорит за то, что преступник – человек со всеми признаками пограничного расстройства. – София полистала блокнот, словно что-то ища.
– Как это проявляется?
– Он не чувствует границы между собой и другими.
– Примерно как при шизофрении?
Жанетт отлично знала, что значит пограничное расстройство, но хотела, чтобы София развила мысль.
– Нет-нет, совсем не так. Тут все совершенно по-другому. Человек мыслит в ключе «или – или», он делит весь мир на черное и белое. Добро и зло. Друзья и враги.
– То есть те, кто не являются его друзьями, автоматически становятся его врагами? Примерно как Джордж Буш выразился перед тем, как вторгся в Ирак? – улыбнулась Жанетт.
– Да, примерно так. – София улыбнулась ей в ответ.
– А как ты объяснишь жестокость убийств?
– Тут важно смотреть на событие – ну то есть на убийство – как на особый язык. Выражение чего-то.
– Вот как. – Жанетт подумала об увиденном.
– Итак. Преступник инсценирует перед собой свою собственную драму, и мы должны понять, что пытается сказать этот человек своими на первый взгляд иррациональными действиями.
– С рядовым воришкой разобраться проще. Крадет, чтобы добыть денег на наркоту.
– Конечно. Даже в нашем случае многое поддается толкованию, но кое-что меня озадачивает.
– Например?
– Для начала – я считаю, что убийства были спланированы.
– Я тоже в этом абсолютно убеждена.
– Но в то же время чрезмерная жестокость указывает на то, что убийства совершались в приступе ярости.
– И о чем тогда это говорит? О желании власти?
– Именно. Сильнейшая потребность доминировать и полностью контролировать другого человека. Жертвы тщательно выбраны, но в то же время и случайны. Юные мальчики без документов.
– Похоже на садизм. Что скажешь?
– Что убийца испытывает глубокое удовлетворение, истязая своих жертв. Он наслаждается, созерцая их бессилие и беспомощность. Возможно, происходит даже сексуальная подзарядка. Настоящий садист не может испытать сексуальное удовлетворение по-другому. Иногда жертву держат где-то в заключении и насилие растянуто во времени. Такого рода изнасилования часто заканчиваются убийством, в этом нет ничего необычного. Подобные преступления чаще всего тщательно спланированы и не совершаются из-за внезапной вспышки ярости.
– Но зачем столько жестокости?
– Как я уже сказала, некоторые преступники получают удовлетворение, причиняя боль. Это может быть необходимой прелюдией к другим формам полового акта.
– А бальзамирование мальчика, которого мы нашли возле Данвикстулля?
– Мне кажется, это эксперимент. Случайная выдумка.
– Но что за человек мог сотворить такое?
– На этот вопрос есть столько же ответов, сколько есть преступников и – с этой точки зрения – психологов тоже. Я сейчас говорю вообще, безотносительно к убийствам мальчиков-иммигрантов.
– И что ты думаешь?
– Я думаю, что такое поведение – следствие ранних нарушений личностного развития, произошедших из-за регулярного физического и психического насилия.
– Значит, преступник получается из жертвы?
– Да. Обычно преступник растет в условиях крайне авторитарного воспитания с применением насилия. Мать в таких семьях пассивна и уступчива. Возможно, в детстве преступник постоянно слышал угрозы родителей развестись и взял вину за развод на себя. Он рано выучился лгать, чтобы избежать побоев, ему приходилось вставать на сторону то одного родителя, то другого или заботиться о родителях в наиболее унизительных ситуациях. Ему приходилось утешать своих родителей, вместо того чтобы самому получать от них утешение. Возможно, он стал свидетелем попытки самоубийства. Он рано начал ввязываться в конфликты, пить и воровать, причем взрослые никак не реагировали на это. Короче, он всегда чувствовал себя нежеланным и ответственным за все.
– Значит, ты считаешь, что у всех преступников было ужасное детство?
– Я согласна с Алис Миллер.
– С кем?
– Был такой психолог. Она считала, что совершенно невозможно, чтобы человек, выросший в атмосфере искренности, уважения и тепла, когда-нибудь ощутил желание мучить слабых и лишать их жизни.
– В этом что-то есть. Но ты меня не убедила.
– Ну, я тоже иногда сомневаюсь. Существует доказанная связь между перепроизводством мужских половых гормонов и склонностью к сексуальным преступлениям. Недавно я читала материалы исследования о химической кастрации. Там говорилось, что люди, подвергнутые химической кастрации, не возвращаются к своему прежнему поведению. Можно также рассматривать физическое и сексуальное насилие, направленное на женщин и детей, как способ заявить о своей мужественности. Через насилие мужчина приобретает могущество и контроль, на которые общество, с его традициями гендера и власти, дает ему право. К тому же существует связь между общественными нормами и степенью перверсии, которая в упрощенном виде такова: чем больше общество склонно к двойной морали, тем благоприятнее почва для нарушения границ.
Все равно что со справочником разговаривать, подумала Жанетт. Холодные факты и кристально ясные объяснения громоздились друг на друга.
– Ладно, раз уж мы говорим об этом типе преступников, может, вернемся к Карлу и Линнее Лундстрём? – сделала попытку Жанетт. – Может ли человек, подвергнувшийся сексуальному посягательству в детстве, полностью забыть его?
– Да. – София ответила сразу, не раздумывая. – И клиническая практика, и исследования памяти подтверждают: сильная травма, произошедшая в детстве, может отложиться в памяти, но при этом не быть доступной. Проблемы в юридическом смысле начинаются, если такие воспоминания имеют своим результатом заявление в полицию: в этом случае надо подтвердить, что посягательство, о котором идет речь в заявлении, действительно имело место. Ведь нельзя закрывать глаза на то печальное обстоятельство, что за подобные деяния иногда обвиняют и даже осуждают невиновных.
Жанетт включилась в гонку, и у нее уже был готов следующий вопрос:
– А могут ли ребенка во время допроса подвести к рассказу о посягательстве, которого на самом деле не было?
София серьезно взглянула на нее:
– Детям иногда сложно оценить временные аспекты – например, когда случилось то или иное событие или как часто оно происходило. Им представляется, что им нечего рассказать такого, чего взрослые еще не знают, и они склонны скорее опустить сексуальные подробности, чем изложить все в деталях. Наша память объединяет интимное с нашим восприятием, с нашими ощущениями. То есть с тем, что мы видим, слышим и чувствуем.
– Можешь привести пару примеров?
– Пример из клинической практики. Девушка почувствовала запах семени своего бойфренда, поняла, что этот запах ей знаком. Переживание запустило процесс, в результате которого она вспомнила, что ее изнасиловал отец.
– А как ты объяснишь то, что Карл Лундстрём стал педофилом?
– Некоторые люди могут лишь произносить слова, но речью не владеют. Можно произносить или писать слово «эмпатия», но для некоторых оно не имеет смыслового наполнения. Тот, кто умеет только произносить слова, способен совершить самое страшное.
– Но как это можно скрывать?
– В семьях, где происходит инцест, границы между взрослыми и детьми нечетки и размыты. Все потребности удовлетворяются внутри семьи. Дочь меняется ролями с матерью и заменяет ее, например на кухне, но также и в постели. В таких семьях все делают вместе, и со стороны семья выглядит идеальной. Отношения сильно нарушены, и ребенку приходится удовлетворять потребности взрослых. Чаще ребенок принимает на себя ответственность за родителей, чем наоборот. Семья живет изолированно, даже если с виду ведет социальную жизнь. Чтобы избегать более пристального внимания, семья время от времени переезжает. Без сомнения, Карл Лундстрём сам жертва. И, цитируя Миллер, это трагедия – когда человек бьет своего ребенка, чтобы не думать, что творили с ним его собственные родители.
– Как по-твоему, что будет с Линнеей?
– По крайней мере пятьдесят процентов женщин, подвергшихся инцесту, совершали попытки самоубийства, часто уже в подростковом возрасте.
