Совок 13 - Вадим Агарев
Я задумался, не торопясь с ответом. Меня уже начало напрягать педалирование дедом этой темы. Какое ему дело до моих отношений с Эльвирой? Сам, что ли свои стариковские слюни на неё пускает? Седина в бороду, а бес в ребро?
— Да ты не хмурься и зубами на меня не скрепи! — глухо пробурчал дед.
По всей вероятности, этот старый лис всё, что за несколько секунд промелькнуло у меня в уме, безошибочно срисовал с моих глаз. Мне бы такие способности!
— Эльвира для меня не чужая, она мне, как дочь. Сам-то я уже восьмой год один живу. Родная дочка с внучками и мужем погибли. А жена еще раньше померла. Только работой и спасаюсь. Слава богу, наверху меня ценят и в отставку пока не гонят. Сдохну я на пенсии, Серёжа. Знаю точно! В первый же год отнесут и закопают.
У меня камень свалился с души. Еще одной гнилой проблемы в мою жизнь не добавилось. При моих способность их наживать, это уже хорошо. Но глаза Севостьянова по-прежнему источали вопрос и я пустился в осторожные объяснения.
— Не хочет Эльвира за меня замуж! — неохотно начал я пускать деда в свою интимную жизнь, — Звал, но она отказала. Говорит, что слишком большая разница в возрасте. А Наталью, которая дочь Сергея Степановича Копылова, она с рождения знает. И вроде бы не против наших с ней отношений. Эля с её матерью дружит. Уж как-то так получилось, я сам недавно узнал! — я неопределённо пошевелил плечами, показывая, что и сам такому кунштюку не шибко рад.
Я умолк, а дед Григорий, не стесняясь, меня рассматривал. Минуты две или три. И тоже молчал.
— Ты, вот, что, Корнеев! Ты смотри мне, ты Элю не бросай! Понял меня? — наконец прервал он тяжелую паузу, — Она девка хорошая. Извини, Серёжа, но ты еще дурак дураком и по своему малолетству понять не способен, насколько она хорошая! Добрая она! Это только снаружи кажется, что она непробиваемая. А на самом деле всё по-другому! Хрен с ним, с этим Копыловым, если не полная он сволочь, то поспособствую. Но Эльвиру ты не обижай!
Какое-то время мы с Григорием Трофимовичем еще поговорили о Клюйко. Осторожно и в общих чертах. Дед, слава богу, границ не переходил и в душу не лез. Мне пришлось клятвенно пообещать, что отношений с Эльвирой я обрывать по своей инициативе не буду. Да я, собственно, и сам этого делать не собирался.
Потом он начал меня расспрашивать про Матыцына и про шайку пидарасов из драмтеатра. Про их перекрёстные связи и про прочие голубые частности. Я рассказывал, а он с каменным лицом всё это слушал. Как я и предполагал, хищение занавесочной мануфактуры его интересовало гораздо меньше, чем содомия ответственных партработников области. Еще короче были его вопросы про «ликёрку». Насколько я понял, белых пятен для москвичей там было немного. Вопросов, касающихся бывшего замнача городского ОБХСС Никитина и вовсе не последовало. В общем, к моей радости, всё оказалось не так плохо, как мне думалось. Хотя, еще не вечер, и кто его знает, что будет завтра или через неделю⁈
— У меня к вам просьба, товарищ генерал, вы разрешите? — решил я ковать железо не отходя от наковальни, — Минут десять это у вас отнимет. И не исключено, что вам самому это пригодится.
— Говори! — откинулся эльвирин заступник на спинку кресла.
— Хочу попросить вас о встрече с Копыловым! — не стал я мельтешить с прелюдиями, — Он в областных делах ориентируется лучше меня и лучше многих. И людей всех знает. Полагаю, что с вами он лукавить не посмеет. Я думаю, что вам его информация тоже лишней не будет! Заодно и вы своё представление о нём составите! Лично, так сказать!
Дед задумался. Явно не над тем, что придётся потратить на Копылова своё время. Он слишком велик, чтобы быть настолько занятым.
— Черт с тобой! — с привычным хищным оскалом ощерился он, — Завтра здесь в одиннадцать-тридцать! И про пятницу ты не забыл?
Я недоумённо поднял брови. При чем тут пятница? И почему Севостьянов интересуется этой чертовой пятницей?
— Выпороть бы тебя, лейтенант! — недобро скривившись, прокряхтел генерал-полковник, — Много говнюков я в своей жизни встречал, но такого циничного мерзавца, честное слово, вижу впервые!
Я судорожно начал ворошить свою отбитую память, пытаясь докопаться до причины нешуточного раздражения деда. И вспоминая, кажется, что-то уже начал понимать. Но открыть рта, чтобы сгладить ситуацию, не успел.
— Тебе, поганцу такому, орден вручать будут! В пятницу! — вдруг диким зверем взревел Севостьянов, — Ради которого ты, сучонок, областную партийную организацию на уши поставил! И заставил под свою дудку сплясать! А ты про это забыл⁈ Для тебя это, что, как таракан в пудру пукнул⁈ Ты кто такой, лейтенант Корнеев? Кем ты себя возомнил, щенок?!! Я тебя, мудака, в Указ Президиума Верховного Совета СССР вопреки всем существующим процедурам затолкал! Всеми правдами затолкал, а еще больше, неправдами! А ты, сука, забыл?!!! И звание тебе внеочередное ваш министр сегодня уже подписал или завтра подпишет! Может быть, ты и этого не помнишь, свинёныш неблагодарный⁈
Отвечать правду я не мог и не хотел. Потому что тупо побоялся, что генерал-полковник Севостьянов, находясь в крайней степени душевного волнения, немедленно отдаст команду своему адъютанту. И тот прямо здесь меня отмудохает. Просто забьёт ногами. А уж, как списать меня, они даже не задумаются. Это им, как тому таракану. В пудру…
— Товарищ генерал! Григорий Трофимович! — резво вскочив со стула, заблеял я, изо всех сил стремясь улестить деда жидким испугом и деятельным раскаянием, — Меня на днях бандиты по голове несколько раз наганом ударили! Вы не поверите, товарищ генерал, но я чудом жив остался! Это правда! Меня постоянно здесь по голове бьют, Григорий Трофимович! — добавил я в голос плаксивости, — Меня даже в больницу отвезли! И после этого у меня временами провалы в памяти случаются. Врач сказал со временем это пройдёт, а пока надо избегать стрессов! Через месяц примерно всё пройдёт. А про пятницу я уже всё, что надо, вспомнил! Я и новые погоны уже на китель пришил!
Врал я настолько вдохновенно, что и сам почти поверил в свои россказни. Видимо, старик Станиславский всё же был в чем-то прав. Потому что дед Григорий постепенно перестал сыпать гневными искрами из своих, не по-стариковски жгучих глаз. И малиновая прединсультная цветовая гамма, которой налилась его морщинистая физия, стала понемногу терять свой
