Слеза Бога - Наталья Николаевна Александрова
Иван нахмурился, вошел в дом, закрыл за собой дверь. И опять замер в нерешительности. В доме что-то было не так. Что-то изменилось с тех пор, как он ушел, точнее – убежал отсюда. Убежал, чтобы не наломать дров, не сделать что-нибудь ужасное, непоправимое… Убежал, чтобы не видеть лживых глаз жены, не слышать ее фальшивого голоса, ее искусственной истерики.
Она нарочно накручивала себя, желая увести разговор в сторону: надо разрыдаться, забиться головой о стену, чтобы он, позабыв все на свете, пытался ее успокоить, подавал ей воду, а она бы отводила его руку, отмахивалась, и, в конце концов, он отступится и будет мечтать только об одном – чтобы все это закончилось, чтобы она замолчала и заснула и он больше не слышал этого фальшивого голоса, который ввинчивался в мозг, и был рад хоть небольшой передышке.
Так уже бывало не раз, а в последние месяцы – все чаще. Но сегодня он смотрел на жену другими глазами и понял, что она все делает нарочно. Чтобы он не задавал вопросов.
Иван прислушался. В доме царила тишина. Такая, которая бывает только в пустом, безлюдном жилище, оставленном обитателями. Может быть, Ирина ушла? Уехала?
В нем снова начала закипать злость. Он вспомнил тот телефонный звонок, с которого все началось, вспомнил тихий вкрадчивый голос Александры… ну надо же, они с Ирой много лет были лучшими подругами, и вдруг – такое! Правду говорят, сделать подружке гадость – большая радость! Не могу, говорит, видеть спокойно, как тебя обманывают, ты, Ваня, этого не заслуживаешь! И он, как полный дурак, слушал эту стерву! Это ужасно, но ее слова ложились на благодатную почву. Потому что уже несколько месяцев он замечал, что с Ириной что-то не то, она стала совсем другой. И объяснить это можно было только одной причиной – у нее любовник.
Иван придавил в себе ростки гнева, тяжело топая, прошел через холл и поднялся по лестнице. В доме что-то определенно изменилось, и запах… какой-то странный запах, сладковатый и тревожный, отдаленно напоминающий запах перестоявших в вазе, загнивающих цветов…
С растущим в душе беспокойством он открыл первую дверь. За ней – никого, только мрачная, настороженная пустота. Сделал еще несколько шагов, толкнул вторую дверь, дверь спальни. Ирина лежала в кровати, отвернувшись лицом к стене. Должно быть, прилегла отдохнуть после той безобразной ссоры и сама не заметила, как заснула.
При виде ее беззащитного затылка в светлых завитках волос Иван почувствовал щемящую жалость и нежность. К нему словно вернулось прошлое. Он вспомнил их первую встречу, вспомнил первый поцелуй, запах ее кожи…
Запах.
Тот запах, который беспокоил его от самых дверей, здесь стал просто невыносимым.
Иван в два шага пересек комнату, склонился над Ириной и окликнул ее.
Она не шелохнулась. Даже легкое шелковое одеяло, которым она была накрыта по самое горло, не колыхалось от ее дыхания.
Ивану стало страшно, но он еще не верил себе. Положив руку на плечо жены, снова позвал ее по имени – но и на этот раз она не отозвалась, не откликнулась ни единым движением. Тогда он осторожно потянул ее за плечо, повернул к себе, отгибая край одеяла…
И с трудом сдержал крик.
Глаза Ирины были широко открыты. В них навсегда застыло выражение удивления и ужаса. А вся грудь была залита темно-красным. Вот что это был за запах – сладковатый, одуряющий, страшный запах крови…
Иван попытался нащупать пульс на шее жены, но, увидев страшную рану на груди, понял, что ей уже ничем не поможешь.
– Что с тобой… что с тобой сделали… – пролепетал Иван, обхватил жену и прижал к себе. – Что с тобой сделали…
Потом в его голове что-то сместилось, словно кто-то щелкнул выключателем, и он произнес другой, куда более важный вопрос:
– Кто?! Кто это с тобой сделал?
Глаза снова застлала красная пелена гнева. Он зашарил руками по постели, сам не зная, что хочет найти, как вдруг в его руке оказалось что-то твердое и холодное. С трудом сфокусировав взгляд, он разглядел нож. Острый как бритва нож с перламутровой рукояткой.
Внезапно краем глаза Иван заметил в комнате какое-то движение, сжал нож и обернулся. На какой-то безумный миг ему почудилось, что тот, кто сделал это с Ириной, все еще здесь, и ненависть придала ему чудовищные силы. Он был готов разорвать убийцу собственными руками…
Но это было всего лишь его собственное отражение в зеркальной дверце платяного шкафа.
Иван увидел себя со стороны – и ужаснулся.
Окровавленная одежда, перекошенное, страшное, полное гнева и ужаса лицо, кровь на руках, а в правой руке – окровавленный нож…
В эту минуту послышался приближающийся звук полицейской сирены.
В первый момент он почувствовал какое-то странное облегчение: сейчас сюда придут люди, для которых все произошедшее – обычное, будничное дело. Они начнут все тут осматривать, задавать вопросы, и тем самым случившийся ужас как-то сникнет, отойдет на второй план, утратит свою невыносимую реальность. А самое главное – ему больше не нужно будет ни о чем думать.
Но тут он снова увидел свое отражение в зеркале, увидел их глазами, холодными и безразличными, и тут же понял, что они подумают. Да нет, не подумают, у них не будет никаких сомнений, что все это – его рук дело. Особенно если поговорят с тещей соседа и та со сладострастным удовольствием расскажет об их ссоре… плюс к этому – вся комната в его кровавых отпечатках, и нож…
«Ну и пусть, – подумал Иван обреченно. – Пусть меня арестуют. Пусть посадят. Все равно я не смогу больше жить так, как прежде, после этого… пусть все кончится, только бы скорее».
Но тут же в голове зазвучал другой голос – трезвый и злой.
Они, конечно, арестуют его и не станут больше никого искать. Он попадет на зону, и неизвестно, сколько там протянет. А тот, кто сделал это с Ириной, останется на свободе. И будет со стороны наблюдать за его, Ивана, страданиями…
Нет, он не доставит ему такого удовольствия. Он найдет его. Найдет и уничтожит. Но для этого должен для начала остаться на свободе.
Трезвый голос взял верх.
Иван выглянул в окно. Полицейская машина уже сворачивала на их улицу. И тут, как не раз бывало с ним в критических ситуациях, включился автопилот.
Ни о чем не думая, Иван схватил с тумбочки влажные салфетки, вытер лицо и руки и сунул грязные салфетки в карман. Переодеваться было
