Керен Певзнер - Смерть саксофониста
Руби уверенно вел за собой музыкантов, и они, оправившись от первого шока, подыгрывали ему ничуть не хуже, чем в первый раз. В конце пьесы Вольф взял высокую ноту, долго ее держал, буквально на грани фола, и, когда он оторвал саксофон от губ, публика взорвалась аплодисментами.
Руби поморщился, дотронулся пальцем до рта (мне показалось, что с непривычки у него устали губы) и легко спрыгнул с эстрады. К нему тут же подбежали разгоряченные зрители и принялись его обнимать и целовать.
Мы с Линой стояли все там же, сбоку от эстрады, и лица гостей я видела очень хорошо. Выражение одного лица настолько резко отличалось от остальных, что у меня даже мурашки побежали по коже: роскошная блондинка, которую Лина охарактеризовала мне как бывшую любовницу Вольфа, смотрела на него с неприкрытой ненавистью, полагая, что на нее никто не смотрит.
Ко мне подошел Денис:
— Ну что, наговорилась?
Я кивнула.
— Пойдем пройдемся, а то я чувствую себя позабытым— позаброшенным, сказал он, и мы выбрались из толпы, окружавшей Вольфа.
На травяной лужайке перед бассейном, отвернувшись от всего мира, стояли фигуры и что-то шептали в сотовые телефоны. Мне почудилось, что они ищут спасения от одиночества в своих черных трубках с выдвинутыми усиками антенн.
Пройдя мимо этой сюрреалистической картины, мы с Денисом вышли на тропинку, вымощенную разноцветными кусками гранита. На ней была искусно выложена мозаика: олени на водопое. Конец дорожки упирался в невзрачное строение — подсобку.
— Нет, и не проси меня! — раздался громкий голос из домика. Я инстинктивно отпрянула и сошла с тропинки в густую тень. Денис последовал моему примеру.
— Я — иностранный гражданин и не намерен вмешиваться в ваши разборки! гремел тот же голос.
Ему возражал другой, говоривший по-русски с характерной ивритской протяжностью, появляющейся у репатриантов уже через пару лет после приезда на историческую родину:
— Леня, как ты не понимаешь? Я не могу останавливаться. Мне нужны деньги!
— Никаких денег! Отстань! Как вы, евреи, мне все надоели!
Дверь домика распахнулась, и оттуда решительно вышел тот самый мужчина в черном костюме, которого я сразу определила как иностранца. Я даже мысленно похвалила себя за догадливость. Он быстро прошел мимо нас, не заметив никого.
За ним выскочил знакомый худущий мужичонка в джинсах и футболке. Он машинально сделал несколько шагов и растерянно остановился прямо напротив кустов, в тени которых мы прятались.
Оглядевшись, он наткнулся взглядом на нас и улыбнулся, всем своим видом как бы говоря: «Все о'кей, ребята!»
Делать было нечего, мы с Денисом вышли, словно тати, из кустов и встали около худого. Меня больше всего удивило, что мой спутник, обычно крайне нелюбопытный, в данном случае не сделал попытки утянуть меня отсюда побыстрей.
— Вот такие дела… — сказал худой и развел руками.
— Плюшками балуетесь? — Денису вдруг захотелось разрядить атмосферу, но собеседник его не понял.
— Что?
— Ничего-ничего, — вступила я в беседу, — меня зовут Валерия, это Денис, а вы кто?
— Перчиков, — буркнул худой.
— А имя у вас есть, господин Перчиков?
— Мика. Мика Перчиков.
Ну что ж, Мика так Мика, хотя худому мужику на вид было не менее пятидесяти лет. Он еще не пришел в себя после шумного разговора с иностранцем в черном костюме и поэтому еще не спросил, с чего это мне вздумалось приставать к нему с расспросами.
Поэтому, памятуя, что нужно ковать железо, я напрямик спросила:
— Этот ваш приятель, он что, антисемит?
— Кто? — удивился он. — Лешка? Да у него жена еврейка!
— А почему вы тогда спорили? — глубокомысленно спросил Денис, словно спорить можно было только о еврейском вопросе.
— Эх… — махнул рукой Мика. Мы втроем побрели по мозаичной тропинке обратно на поляну, заполненную публикой. Перчиков славно поднабрался и хотел излить душу. Мы первые и попались. — Мы все учились вместе в институте горных инженеров, на геологоразведочном. Я, Руби, его тогда звали Рудольф Вольфсон, и Лешка… То есть Леонид Горелов.
— И дружили, — поддакнула я.
— Ага, — кивнул он. — Рудик среди нас самый заводной был. Гитару в экспедиции таскал. Пел…
И Мика попытался было исполнить нам «А я еду, а я еду за туманом…», но закашлялся и прекратил.
— А Леонид?
— Лешка? Да что он… Он свое дело туго знал, — нахмурился Перчиков. У него нюха на разведку нет и никогда не было. Никогда! Мы его за геолога и не считали. А он, дурачок, обижался… А зачем? — Мика остановился и вперил взгляд в Дениса. — Мы же по-дружески, любя…
— Согласен с вами, — невозмутимо сказал Денис. — Несмотря на ваши подначки, Леонид не потерял с вами связь, приехал в гости на свадьбу.
— А как же! — Мика гордо подбоченился. — Мы — друзья! А он — не геолог, хотя очень хорошо искал руду там, где нас и на дух не было…
— Это как? — поинтересовалась я.
— Знаешь, сколько он на цветном ломе заработал? Все военные базы обчистил. На такие залежи у него нюх! — Перчиков многозначительно ткнул пальцем куда-то вверх. — Олух-геолух… — злобно бросил он.
Мы уже вернулись к свадебным столам, и Перчиков нас покинул. Оказалось, что гости уже начали прощаться, и вновь родительская четверка получила очередную, на этот раз прощальную порцию объятий и поцелуев. Руби был совсем пьяным. Он еле стоял и бессмысленно улыбался. Когда он потянулся к Тишлерам, чтобы облобызать и их за компанию, Клара непроизвольно отшатнулась.
Решив исполнить долг вежливости, мы поблагодарили хозяев за прекрасный вечер. Я обнялась с Эстер, а Денис поцеловал руку Кларе. А потом мы, как и оставшиеся редкие гости, поспешили к стоянке. Когда Денис выезжал из Оленьего парка, навстречу нам на большой скорости спешила скорая.
— Смотри! — я показала на мигающий микроавтобус, — кому-то плохо стало. Может, вернемся?
— Без нас разберутся, — ответил недовольно Денис и прибавил газу.
* * *У меня появилась новая проблема, правда, приятная. Двенадцать лучших учеников Ашкелона отправляли в Англию на две недели. В их число вошла и моя Дарья. Она прошла интервью на английском, и теперь активно готовилась к поездке: отбирала вещи, интересовалась погодой в Лондоне и составом английского кабинета министров.
— Звонить-то хоть будешь? — волновалась я.
— Не-а… — задумчиво произнесла она, разглядывая карту Лондона.
— Это почему же?
— Мам, ну ты, право, какая… Мы же не только гулять едем! Каждый день после обеда мы будем заниматься в компьютерной лаборатории, — Дашка оторвала голову от карты и добавила. — Так что буду каждый день мыло слать.
«Мылом» на интернетовском сленге называют электронную почту.
Наш разговор прервал телефонный звонок. Я подняла трубку.
— Алло…
— Валерия! Это ты?
— Я… Кто говорит?
— Ты что, меня не узнала? Это Лина.
— Вот теперь узнала, — ответила я. Вообще-то я ее не узнала, так как мы никогда не общались по телефону и, кроме того, Лина говорила в хрипящий сотовый. — Чего вдруг ты мне звонишь?
— Ты что, еще ничего не знаешь?
— Нет, а что случилось?
— Вольф умер! — услышала я сквозь треск.
— Как? — я была поражена. Ведь еще вчера вечером мы виделись с ним на свадьбе, а сегодня… — Лина, ты ничего не путаешь?
— Стала бы я снова мотаться из Тель-Авива в вашу провинцию! — последние ее слова потонули в треске. — Слушай, Валерия, я что звоню… Составь мне компанию.
— Куда?
— К Вольфам. Мне нужно подробно расспросить их, а врываться в такое время, да еще с диктофоном…
Невольно оглянувшись, я посмотрела на Дарью, на карту, расстеленную на столе. Выходить сейчас куда-либо, да еще по такому поводу, мне совершенно не хотелось. А с Вольфами я была не настолько близка, чтобы в такой жуткий момент явиться к ним, да еще привести с собой журналиста. Положение не из приятных.
— Знаешь что? Давай заходи ко мне, а потом сориентируемся на местности.
Коротко рассказав, как до меня доехать, я с досадой положила трубку и продолжила свои размышления… Что же произошло с Вольфом? Когда мы с Денисом уходили со свадьбы, он отвратительно выглядел — пить человек совершенно не умеет. Шатался, нес всякую чепуху. А ведь до выхода на сцену Руби был в вполне приличном состоянии, если, играя, он не ошибся ни в одной ноте.
Скорей всего, у него не выдержало сердце. Эти пятидесятилетние мужики все на вид крепкие, а чуть малейшая перегрузка — хлоп и готово… Только вот при чем тут Лина? Ради душераздирающего репортажа: «Вчера — самый счастливый день, а сегодня смерть вырвала из наших рядов…» Ерунда получается.
И я пошла на кухню ставить чайник.
Лина выглядела уставшей, с покрасневшими от недосыпа глазами. Войдя в дом, она спросила:
