Андрей Курков - Последняя любовь президента
Женщина-врач быстро проходит коридором и исчезает за белой дверью. На двери никакой таблички нет, значит, и за ней нет ничего конкретного. Просто кто-то рожает.
Снова крик, только теперь уже другой.
Опять мимо меня проходит толстая нянечка. В руках швабра и железное ведро, на котором красной краской написан инвентарный номер.
– Извините, – останавливаю я ее. – А сколько обычно роды тянутся?
– Пока ребенок не родится, – отвечает она и уходит.
«Ну ладно, будем ждать», – вздыхаю я. Потом думаю, что даже чекушки крымского портвейна с собой не принес, чтобы отпраздновать! Смотрю на часы, подаренные тестем перед свадьбой. «Ракета», белый металл, хромированный браслет. Половина второго ночи.
В коридор входит женщина-врач. Ее взгляд останавливается на мне.
– Ваш ребенок родился мертвым, – говорит она таким тоном, будто я в чем-то виноват.
Я растерян. Я не знаю, что делать.
– Мальчик? Девочка? – спрашиваю.
– Мальчик. Жену вашу оставим здесь на три дня, пока швы не схватятся. А вы можете идти.
17
Киев. Май 2015 года.
Генерал Светлов мог бы быть министром обороны. Если бы был повыше ростом или если бы я наплевал на мнение Коли Львовича. Впрочем, это и есть его мнение. Министр обороны должен быть заметной фигурой. Именно фигурой, а не личностью. А генерал Светлов – личность. Но не высокая – ростом. Жаль. Мне он искренне предан.
Он зашел и стоит в моем кабинете. Ждет, когда я взглядом укажу ему на кресло.
– Садись, садись, Валера! Чай? Кофе?
Он отказывается. Раскрывает кожаную папочку и поднимает взгляд на меня.
– Я принес список для операции «Чужие руки». Семьдесят две фамилии. В основном из Москвы, но есть несколько человек из Красноярска, Кронштадта и Питера. За них – ручаюсь. На сделку с совестью не пойдут.
– А что думаешь по поводу их списка?
– Старые данные. Из пятидесяти трех в наличии только сорок, из сорока я бы головой ответил за двадцать восемь. Проверенные. Остальные?.. – Он пожимает плечами. – Хорошо бы в грязь лицом не ударить.
– Добро. Оставь эти двадцать восемь, добавь от себя человек тридцать и собери их всех послезавтра в Пуще-Водице в нашем санатории. К одиннадцати утра, и без лишних ушей. Я подъеду. Только все это между нами.
Светлов кивает.
Через полчасика мне хочется размяться. Я делаю перед зеркалом несколько взмахов руками, но мой взгляд опять упирается в веснушки, буквально засыпавшие мое лицо. Пропадает всякое желание. Выхожу в коридор. В конце коридора возле лестницы – наш маленький блокпост с охраной. Возле ближайшей двери копошится столяр в спецовке. Откручивает с дверей табличку. На табличке:
Отдел регистрации обращенийГресь Надежда Павловна
– И что здесь теперь будет? – спрашиваю я.
Столяр, оказывается, не слышал, как я подошел. Пугается.
– Я не знаю. Начальник велел снять, а повесить новую не говорил.
– А кто твой начальник?
– Николай Львович.
– А где он сейчас?
– У себя, только он занят…
«Ах ты ж римский гусь! – думаю я. – Занят?!»
Поднимаюсь в его приемную на третьем этаже. Секретарша из-за стола – прыг!
– Я сейчас ему скажу! – звенит тонкий голос.
– Не надо, я ему сам скажу!
Он беседует с двумя посетителями. Я узнаю их лица – депутаты. Только не помню, из чьего они клана.
– А ну выйдите на хер! – приказываю я, и оба депутата вышмыгивают. Легко и беззвучно, несмотря на свое грузное телосложение.
– У нас все нормально, – говорит негромко Коля Львович. – Никаких ЧП. Через час буду докладывать об обстановке…
– А что ты собираешься разместить в Отделе регистрации?
– Что, нажаловалась сука! – Испуганная улыбка превращается в оскал. – Я же ей не хуже пообещал, да еще и телевизор с микроволновкой.
– Оставь Павловну в покое. Не жаловалась она! Просто объясни, что будет в том кабинете!
Коля Львович перевел дух. Сосредоточился.
– С вами же невозможно спокойно говорить, господин президент! А нам часа два нужно, чтобы я все толком объяснил.
– Хорошо. Переноси встречу с послом Израиля на завтра, и жду тебя через полчаса у себя. И доклад об обстановке не забудь!
Разворачиваясь, я видел, как побледнел Коля Львович. Не могу и не хочу скрывать тот факт, что его напуганный, взволнованный вид вызвал во мне чувство удовлетворения. Почаще бы он бледнел!
18
Киев. Сентябрь 1983 года. Воскресенье. Ночь.
Дождь шелестит по листьям. Все размыто. И под ногами, и перед глазами. Осень везде, даже внутри меня. Я, несостоявшийся отец, бреду вдоль дороги домой. Усталое безразличие вдруг уступило место слезам. Слезы стоят в глазах, словно из солидарности с осенним дождем.
Я сворачиваю на Туполева. Размытый желтый цвет фонарей и такие же желтые глаза автофар – вот и все освещение этой ночи.
Над овощной фабрикой – легкое зарево тепличного люминесцентного света. Возле ворот фабрики на лежащем фонарном столбе кто-то сидит. Я подхожу ближе и улавливаю негромкие ритмичные всхлипы.
Приседаю на корточки и заглядываю в лицо, уставшим подсолнечником наклоненное к земле.
– Тебе плохо? – спрашиваю.
– Очень плохо! – отвечает молодой девичий голос. – Меня с работы выгнали!
– За что?
– Начальнику смены не дала!
– Молодец! – пытаюсь ее ободрить.
Она поднимает лицо и смотрит на меня заплаканными глазами. Ей лет восемнадцать. Крашеная блондинка с размазанной косметикой на лице. Но под всем этим что-то настоящее. Настоящее переживание своего несчастья.
– Мне тоже плохо, – говорю, чтобы ее успокоить.
В ее глазах вспыхивает огонек надежды. Словно она хочет подробнее узнать о моих несчастьях и потом сравнить их со своими.
– У меня мальчик родился мертвым, – добавляю я.
Она еще выше поднимает голову и смотрит на меня внимательнее. Мол, давай, давай, жалуйся на жизнь!
– Жену оставили на три дня в роддоме. Пока швы не схватятся.
– Какой вес? – спрашивает она.
Я пожимаю плечами.
– Мертвых же не взвешивают, – думаю вслух. – Но имя ему надо дать. Чтобы лучше запомнить!
– Ты его видел?
– Нет.
– Если хочешь, пойдем к тебе! – предлагает мокрая, заплаканная блондинка.
– Мы с моими родителями живем.
– Тогда пошли ко мне, в общагу. Тут рядом. Только надо будет через окно лезть, чтобы Бурчиху не разбудить – это наша комендантша. Она – дура, чуть кто из парней в гости – сразу милицию вызывает.
– Пошли, – соглашаюсь я.
Домой мне не хочется по многим причинам.
19
Киев. Пуща-Водица. Май 2015 года.
Генерал Светлов любит штатскую одежду. У него костюм от Воронина-младшего. Серый, но не мнется. А при особом неярком освещении блестит. Если генерал предпочитает штатское – ему можно полностью доверять. Значит, он не мечтает стать главнокомандующим. У него нет мании величия.
Рядом со Светловым возле открытых ворот стоят директор санатория Мунтян и всякая местная обслуга. За обслугой блестит на солнышке знакомая лысина начальника моей охраны – полковника Потапенко. Тоже любителя штатской одежды.
Тройка «мерсов» бесшумно вкатывается в ворота, и они запираются. Я – в средней машине. Первая – пустая, в третьей – помощник.
– Все в сборе, – докладывает Светлов уже у главного корпуса. – Ждут в концертном зале.
– Отменить. – Я смотрю ему прямо в глаза. – Зал отменить. Через полчаса в охотничьем домике.
– Тогда лучше через пятнадцать минут, – негромко произносит Светлов. – На всякий случай.
Я киваю. Отхожу к Мунтяну.
– Проблемы есть? – спрашиваю директора санатория.
– Всегда есть, но не жалуемся!
– Правильно. Поэтому ты здесь уже десятый год! Кофе сделаешь?
Через пару минут мы уже в санаторном баре. И официант с лицом тинейджера несет эспрессо. Видно, как дрожат его руки под взглядом директора.
– Чей сын? – спрашиваю, показывая на официанта взглядом.
– Кастелянши. В нашем деле лучше доверять династиям.
– В нашем тоже. По крайней мере, большинство так думает. С Банковой сегодня никого не ждете?
– Николай Львович еще здесь, а больше никого. Сегодня же – рабочий день.
– Николай Львович здесь? – Я начинаю закипать.
– Он вчера ночью приехал. Не один. – В глазах Мунтяна блеснуло доброе снисхождение, словно о ребенке заговорил. – Они сейчас завтракают в комнате, и шофер его уже тут. Так что вот-вот уедет.
– А с кем он приехал? – Я начинаю думать о той женщине, Майе Войцеховской, о которой я еще ничего не знаю, кроме имени и фамилии.
– Молодая, похожая на цыганку. – Мунтян мнется. По лицу видно, что все знает. – Ну певица она, Инна Жанина…
– Тьфу! – вырывается у меня непроизвольно.
