Андрей Курков - Последняя любовь президента
– Не нанесли, так нанесете. Или люди ваши нанесут, а отвечать вам! Подпишите указ! Всего-то делов – увеличить размер ущерба, за который наступает уголовная ответственность, до десяти миллиардов евро! И закон сохранится, и сидеть никто не будет!
– Пошел на хер, мудак! – кричу я, не на шутку рассердившись.
Тарелка не удерживается на столешнице. Летит вниз. Звонко разбивается.
Помощник подпрыгивает. Его книга падает на пол, и я наконец вижу, что он читал «Мертвые души» Гоголя. Хорошо, пускай самообразовывается!
Коля Львович вылетел из палаты, как пробка из бутылки. В открытую дверь вошел главврач. За ним санитарка с веником и совком.
– Вам еще рано в полную меру заниматься государственными делами, – спокойно проговорил он, опустив взгляд на лежавшую на полу книгу.
Помощник нагнулся, схватил ее и спрятал в тумбочку.
13
Киев. Святошино. 31 декабря 1977 года.
На часах – одиннадцать вечера. В авоське – холодная из-за уличной температуры бутылка «Мускатного игристого». Нас трое – я, Игорь Мельник и Юра Каплун. Этим вечером мы неудачники. Светкины родители собирались в гости, а мы собирались к Светке, чтобы у нее встретить Новый год. Но там случилась драма. Ее мама обнаружила у мужа в шкафу загашник, в котором накопилось триста рублей из недоданной в семейный бюджет зарплаты и пачка презервативов. Она устроила скандал. Он дал ей в глаз. Скандал затих. А синяк под глазом Светкиной мамы остался. В результате они остались дома и будут праздновать вдвоем. Даже Светку отправили к двоюродной сестре.
Запасной аэродром не был подготовлен. Улицы пустынны. Температура – минус десять. Мы идем от одного автомата газ-воды до другого, но все стаканы украдены до нас. За каждым окном – радостный праздничный свет. Там пьют и смеются дети Советского Союза, а мы, как пасынки, не знаем, куда себя приткнуть? К чьей любви прислониться? У чьей печки погреться?
Когда из форточки первого этажа доносится телевизионный звон курантов и хозяин – паразит – докручивает ручку громкости до максимума, у меня на глазах выступают слезы. Слезы обиды.
Мы заходим в ближайшее парадное. Прислоняемся к ребристым батареям – хоть они теплые. Юра открывает шампанское, и мы по очереди передаем бутылку друг другу. Как индейцы трубку мира. Шампанское пить из горлышка трудно. Оно воздушное, кислое. Рвется пузырьками в нос, а потом и из носа.
– Ничего, скоро пьяные пойдут по улицам гулять, – успокаивает нас Игорь Мельник. – Найдем себе компанию!
14
Москва. Январь 2013 года.
Президент США и английский премьер не выдерживают праздничной церемонии и выбираются из бассейна-проруби, где их уже ждут помощники с теплыми махровыми халатами в руках. Укутавшись, они тут же выпивают по рюмке водки, поднесенной девушкой в «российском» купальнике с кокошником на голове. И идут к надувному ангару, где накрыт традиционный русский стол. Для теплолюбивых лидеров. Остальные пока в проруби. Каждый ждет своей очереди поговорить с президентом России. Хочешь поговорить – терпи!
Мне как раз не трудно. Холодная вода приятно обжигает живот и ноги. Время от времени я погружаюсь до подбородка – надо стараться охлаждаться равномерно, чтобы не гонять по венам и артериям разно-теплую кровь.
Разговор у нас, как обычно в Крыму, начинается со взаимных претензий. Проблемы те же, но зато стабильные и легко откладываемые на далекое будущее. Хотя вспоминать о них приходится регулярно. Иначе не о чем было бы говорить. Долги за газ, Севастополь, отношения с Турцией и украинские батальоны на российской службе.
– Ты же ввел пропорциональные выборы в парламент, – говорит он мне своим обычным равнодушным тоном. – Так почему же запретил проводить их в Севастополе?
– Вы же понимаете, что за места в парламенте борются партии, представляющие различные финансовые интересы. А в Крыму – партии, представляющие разные этнические группы. Если я дам добро, победит Российская партия Крыма, ну еще партия «Татарский Крым» получит процентов двадцать, а Украинскую партию Крыма даже к выборам не допустят. Что мне потом мудаки в Верховной Раде скажут?
– А ты им покажи номера их зарубежных счетов! Или, может, ты не знаешь, куда бюджет уплывает? Я могу поделиться. У меня человек на сорок из твоей Рады досье есть. Прислать копии?
– Не надо.
– Смотри, не удержишь власть в центре – окраины осыпятся. Я отвернусь, границы закрою. Вентили закручу…
– Помните, вы предлагали провести операцию «Чужие руки»? – напоминаю ему я, выводя разговор на тот уровень, который ему нравится. Пора заставить его улыбнуться.
– А что, ты уже согласен?
– Почти. Надо только определить состав нашей бригады, которая пощиплет вашу верхушку.
– Чего определять? Могу сегодня же тебе передать. Имена всех твоих честных чекистов нам известны, а остальные нас не интересуют. Ты лучше определи границы, в пределах которых можно у тебя проводить зачистку.
Я киваю. Он смотрит на часы. Потом взгляд его маленьких глаз уходит мимо меня в сторону прохода-канала, через который в обычный день можно попасть в другие открытые бассейны этого комплекса.
– Ладно, туркмен-баши подождет, – говорит он сам себе. Потом своим взглядом направляет мой в сторону того самого канальчика.
Там из легкого тумана выплывает стол-ладья, над которым висит что-то странное.
Деревянная ладья с низенькими бортами, заставленная хрустальными фужерами, шампанским, горками блинов с икрой и прочим, подплывает ближе. Останавливается в центре бассейна-проруби. Теперь над ней можно четко увидеть лазерное голографическое изображение всей семьи последнего Романова. Они настолько реальны, что меня пробирает дрожь. Я ловлю на себе взгляд царя Николая и хотя понимаю, что это всего лишь спецэффекты, но на мгновение мне делается страшно. Что-то холопье возникает в душе, да и сама душа, любящая холод и зимнее плавание, вдруг скукоживается, прячется.
Царевич Алексей вдруг поднимает руку и обводит ею всех собравшихся в проруби. Улыбается. Оборачивается. В его глазах – искренняя радость и любопытство.
– Утром над Москвой летал? – спрашивает вдруг российский президент.
А я-то думал, что он уже отплыл.
– Летал, видел, – говорю я. – Красотища! Белые проспекты!
– Я хотел всем показать, что Москва не хуже Питера!
Голова российского президента не спеша движется в легком тумане над водой в сторону президента Молдавии.
А я не могу оторвать взгляда от царской семьи. Словно это изображение включило в моей генетической памяти рычажок верноподданничества.
– За Росссс-сссс-сию! – гремит над комплексом усиленный чистый мужской голос. – За матушку городов и земель русских!
Рука тянется к ближайшему хрустальному фужеру.
15
Киев. Март 2015 года.
– Ты узнал, кто эта женщина?
Помощник отрицательно мотает головой. Во взгляде – чувство вины.
– Почему не узнал?
– Из тех, кто со мной может разговаривать, никто ничего не знает, а в Администрации… Они же на меня плевать хотели! – В голосе слышна обида.
– Ну-ну, – успокаиваю его я. – Будешь себя правильно вести, сам потом на них плевать будешь!
В его взгляде появляется благодарность и надежда на лучшее.
– Тебе Гоголь нравится? – спрашиваю я. Просто настроение у меня в это утро доброе.
– Нет, – признается он. – Но дочке задали в школе, а у нее нет времени читать.
– Чем же она занимается?
– Она руководит кружком юных адвокатов. Сейчас каждый день своих в суды водит. Процессы слушать.
– Сколько ей лет?
– Тринадцать.
– Плохое число, – вырывается у меня, и я тут же понимаю, что на мгновение отвлекся от разговора. Спохватываюсь: – Но возраст хороший. Золотой возраст!
16
Киев. Сентябрь 1983 года. Суббота.
За окном шелестит по листьям дождь. Окно давно не мытое. В коридоре роддома тихо. Под холодной батареей стоит блюдце с молоком, возле него спит котенок. Рыжий и худой. Толстая нянечка в грязном белом халате, проходя мимо, останавливается, опускается на корточки и гладит спящего котенка.
– Бедолашный, – говорит она сочувственно. Потом поднимается и, не обращая на меня никакого внимания, уходит.
Приглушенный крик роженицы долетает откуда-то из недр роддома. Я тоже в этих недрах, но, судя по крику, между мной и роженицей две-три двери или перегородки. Может, это Светка?
Я прислушиваюсь. Снова звучит крик, но крик не голос – трудно разобрать, кому он принадлежит.
Снова тишина. Котенок проснулся и пьет молоко.
Женщина-врач быстро проходит коридором и исчезает за белой дверью. На двери никакой таблички нет, значит, и за ней нет ничего конкретного. Просто кто-то рожает.
