Алексей Кленов - Зуб дракона
Мама непонимающе посмотрела по очереди на нас обоих.
— Что-то не так, мальчики? Валя, ты извини, если я лишнего…
Валька успокаивающе погладил худенькую мамину руку своей широкой ладонью.
— Да нет, Наталья Семеновна, все хорошо, зря Игорь краски сгущает… Я вдовец, Наталья Семеновна. Умерла у меня жена.
Мама, охнув, прикрыла рот ладонью.
— Господи, Валя, извини!
— Да ничего, ничего. Все нормально. Уже пять лет прошло… А работаю я в милиции — старший лейтенант, оперуполномоченный уголовного розыска.
— Валя, но это же опасно! Бандиты, уголовники…
Валька скупо улыбнулся.
— Ну, что вы. Вы же знаете, у меня хорошая подготовка.
Мама закивала головой.
— Да, да, конечно, я помню. Ты же с детства занимался этой дракой… Тьфу-тьфу, что ли?
Мамина отсталость всегда смешила меня. Покосившись на нее, я усмехнулся, заметив краем глаза, что Валька тоже прячет добродушную улыбку.
— Мама, это называется кун-фу. И потом, Валька в десанте служил, а там обучают, будь здоров.
Мама с сомнением покачала головой.
— И все же… Неужели тебе не страшно, Валя?
Валька пожал плечами.
— Бывает. Но кому-то надо этим заниматься. Уверяю вас, это не многим опаснее, чем… чем Игорю в школе работать, честное слово. Сейчас у милиции мощное оснащение, людей туда набирают с отличной подготовкой, хорошо обучают. Да вот, я последнюю неделю чем занимался… Какой-то сумасшедший приходит в магазины, сберкассы с игрушечным пистолетом и требует денег. Ему, естественно, отказывают. Тогда он поворачивается и уходит. Кстати, живет в вашем районе. Я его сегодня поймал в магазине: требовал выручку у кассира. Какой-то Танаев Владимир. Он лечился в психиатрической больнице, но малый безобидный.
Мама с упреком сказала:
— Ох, Валя, Валя. Пытаешься нас успокоить, как маленьких. Можно подумать, только с такими тебе и приходится дело иметь.
Валька улыбнулся, взял мамину руку в свои и поцеловал.
— Да, нет, конечно, я утрирую. Но все не так опасно, как вам, многоуважаемая Наталья Семеновна, представляется. Давайте лучше еще выпьем.
Он взял бутылку, наполнил рюмки почти до краев и спросил меня:
— Кстати, архивариус, а ты почему до сих пор не женат? Пора бы.
Ответила за меня мама:
— У него, Валя, невеста в Москве. Учится с ним на одном курсе. Хорошая девушка, очень красивая. И имя у нее прекрасное — Наташа. Они как-то приезжали вместе. В прошлом году, да, Игорек?
Я нехотя буркнул:
— В позапрошлом… Давайте не будем об этом.
Валька посмотрел на меня с недоумением.
— Что еще за новости? Почему не будем? Радоваться надо чудаку, а он — не будем…
Мама сказала то, что должен был сказать я, но сказать не решился:
— Не обращай внимания, Валя. Она не пишет уже месяц, поэтому Игорек нервничает. А мало ли чего? Сейчас у нее сессия, она занята, это естественно.
Я мысленно взмолился. Господи, бедная мама! Она до сих пор имеет представление о сессиях по годам своей юности! Да мы с Наташкой каждую сессию не вылезали из постели, словно это и было нашим главным занятием, а сессия — это так, между делом. И ничего, прекрасно сдавали. И уж если что мешало ей писать, то сессия — в последнюю очередь.
Валек между тем пожал плечами.
— Ну, что же, не будем, так не будем. Только я уверен, что все образуется, — и, помолчав, добавил глухо: — Нельзя исправить только одного — смерти.
Тон его был таким, что у меня мурашки по спине поползли. Я видел, как вздрогнула от этих слов мама, и в глубине ее глаз метнулся испуг. Нет, что-то с Валькой все-таки не в порядке, вот и мама это замечает. Похоже, он переменился не только внешне.
Дальше разговоры потекли мирно, без всплесков. А после третьей рюмки мама, сославшись на усталость и хмель в голове, отправилась спать, оставив нас вдвоем. Несколько минут мы молчали, словно не зная о чем говорить. Валька налил еще по одной, мы все так же молча выпили. Пошарив руками по карманам, Валька достал зажигалку и сигареты.
— Пойдем, покурим.
Я повернулся к подоконнику, взял старенькую, папину еще, глиняную пепельницу в форме лаптя с отбитым краем и поставил на край стола.
— Кури здесь.
Валька протянул пачку.
— А ты?
— Давай и мне.
Прикурив, Валька глубоко затянулся и спросил меня:
— Игорек, ты как-то странно на меня смотришь. Как будто у меня на лбу рога выросли. Что с тобой?
Я ответил уклончиво:
— Не знаю, Валька. Я еще сам не понимаю, но ты… ты такой странный стал, не такой, как прежде.
Валька усмехнулся:
— Какой же?
Я помолчал какое-то время, думая, как бы ответить помягче, чтобы не обидеть его.
— Жесткий какой-то. Вроде бы и ты, а вроде и нет. Глаза твои, лицо твое. А вот внутри тебя что-то изменилось.
Валька потыкал сигаретой в пепельницу.
— Так ведь годы, Игорек.
Я возразил:
— Нет, Валька, это не то. Нутром чую — не то. Вот только объяснить тебе не могу. Ты как будто… как будто волк затравленный. Глаза тоскливые и испуганные, а зубы оскалены.
Валька откинулся назад и с прищуром посмотрел на меня.
— Ну, спасибо, Игорек, за сравнение. Стало быть, я волк? Хорошо. А ты, значит, овечка невинная, так что ли?
Я поморщился от его непонимания.
— Да нет же, Валька! Просто ты какой-то… Вот видишь, ты и на мои слова как-то агрессивно реагируешь. Раньше в тебе этого не было.
Валька устало потер лицо руками, запрокинул голову и с хрустом потянулся. Потом взял бутылку водки, резко взболтал и выплеснул в рюмки.
— Давай-ка лучше вмажем по последней. А то мы этак до того договоримся, что меня в зоопарк надо сдать.
Я снова поморщился. Нет, все же не понимает он меня.
— Ну, зачем ты так? Я же не обидеть тебя хочу, я понять пытаюсь. Мы с тобой друзья, Валька?
— Друзья.
— Ну, вот видишь! И не обижайся на меня, Бога ради. Только знаешь, у меня иногда от твоего взгляда мурашки по спине бегут.
Валька усмехнулся, молча кивнул мне головой и резко опрокинул водку в рот. С глухим стуком поставив пустую рюмку на стол, занюхал коркой хлеба, и снова закурил.
— Знаешь, Игорек, нечто подобное мне Сашка Колеров говорил. Это тот парень, что меня в Якутию заманил. Только он это жестче определил. Полгода назад он сказал, что у меня развился инстинкт убийцы.
При его последних словах я невольно вздрогнул. Заметив это, Валька усмехнулся и похлопал меня по плечу:
— Ладно, ладно, не дрейфь, Игорек. Уж не думаешь ли ты, что я и в самом деле убийцей стал?
Свой голос, осипший и потому какой-то чужой, я услышал словно бы со стороны.
— Это ты к чему?! Ты думаешь, что говоришь?
Валька мрачно сверкнул на меня глазами и усиленно запыхтел сигаретой.
— Знаешь, Игорек, никому не говорил, а тебе скажу. Иначе, какие же мы друзья. Да и трудно это в себе носить. Я там, в Нерюнгри, после училища год опером работал. И не все в моей работе складно получилось, потому меня и попросили.
Я изумленно уставился на него.
— Как прикажешь тебя понимать? А как же: старший лейтенант, рапорт от твоего имени?
— Все верно, Игорек. И звездочка на погоны, и рапорт, и даже знак "За отличие в службе". Только рапорт меня попросили написать. Ну, как заявление по собственному желанию. И знаешь почему?
Тут Валька снова откинулся назад, словно для того, чтобы целиком охватить меня взглядом, и возвысил голос.
— Потому, Игорек, что я восемь бандитов, этих тварей, этих шакалов, пристрелил, хотя можно их было взять живыми. Пристрелил потому, что суд наш гуманный даст им десятку, а они, оттянув срок, снова возьмутся грабить, резать, насиловать. А их, тварей, надо на месте, так, чтобы страх нагнать, чтоб другим неповадно было. Чтобы только при одной мысли о преступлении, они от ужаса холодным потом покрывались. Чтобы каждая тварь, которая возомнит, что может безнаказанно преступить закон, твердо знала, что единственное, что ее ждет, — это дырка во лбу и могильные черви. Только так, и никак иначе…
Он говорил все это, а я с возрастающим ужасом смотрел на его перекошенное яростью лицо, и в мозгу у меня билась одна-единственная мысль: "Боже мой! Неужели же это тот самый Валька Безуглов, которого я когда-то знал! Ведь это он в восьмом классе плакал от жалости ко мне, когда я сломал ногу на физкультуре. Это он, год спустя, шесть километров тащил по зимнему лесу на себе распоровшего о сук ногу Сережку Лопухова. Тащил один, задыхаясь и обливаясь соленым потом, а потом два часа дрожал на морозе под окнами больницы, пока Сережке зашивали в клочья разорванную икру. Но ведь это все тот же Валька Безуглов, всегда готовый кинуться в любую передрягу, чтобы помочь мне. Я смотрел на него, смотрел и не узнавал. Как можно быть прежним Валькой и с таким равнодушием и ожесточенностью признаваться в убийстве восьми человек, даже если они отъявленные негодяи? В голове у меня это не укладывалось.
