Пиа Юль - Убийство Халланда

Постелив на купальный мостик газету, я уселась и взяла в руки книгу. Уже открывая ее, ощутила в себе настоятельную потребность читать, и нашла это трагикомическим, и отметила, что у меня дернулся уголок рта. Но — принялась за чтение. И прочла «чакра» вместо «чарка». Я поглядела на серую воду, которая начинала синеть, и поежилась. Тут я сообразила, что я на виду. Я и прежде усаживалась рано поутру с книгой на мостике, и чувствовала, что выгляжу вызывающе, но через минуту-другую забывала об этом, мне было все равно. Я же писательница, а Халланд всегда говорил, что писатели донельзя привилегированны. Чем нелепее они ведут себя, подчеркивая свою инаковость, тем больше радуется их окружение. Отчасти потому, что предубеждения против писателей подтвердились, отчасти потому, что появился повод для недовольства. Ибо когда человек ставит себя вне, поучал меня Халланд, это вызывает недовольство; сам он так не считал, но он знал, что на этот счет думают другие. Если ты показываешь на себя пальцем, ты напрашиваешься, чтобы все показывали на тебя пальцами. Однако вряд ли он мог вообразить себе ситуацию, подобную этой. Ну сколько их может увидеть ее сидящей на мостике в полшестого утра? Раз-два — и обчелся. Да, но если ее мужа накануне убили! И что?.. Не знаю, просто у меня было такое чувство, что это неправильно. Я была уверена: это может быть истолковано не в мою пользу. А все из-за книги. Скорбящая женщина вполне может сидеть рано поутру на купальном мостике — как само воплощение скорби. Но не с книгой же!

Я убрала ее в карман. Мостик поскрипывал, я сидела боком к берегу, уткнувшись подбородком в колени. Уголком глаза я уловила: ко мне кто-то приближается.

Одно время меня завораживала мысль — теперь она казалась смехотворной и жутковатой: что удушение — это ласка, выстрел же — холодность. Я хотела написать об этом новеллу, но так и не написала: как дошло до дела, я перестала понимать свое восхищение интимным убийством (аффект/удушение) в сравнении с преднамеренным, на расстоянии (холодность/выстрел). Убийство есть убийство. Вот о чем я думала, пока этот кто-то ко мне приближался: я представила себе, как две руки смыкаются у меня на шее и сдавливают ее, и на меня накатила тошнота, и тут мне почудилось, будто сверху кто-то целится в меня из ружья.

Я вскинула глаза, лишь когда он остановился рядом. Я его не знала.

— Доброе утро, — сказал он и прошел на край мостика, откуда вела лесенка в воду.

Я кивнула и что-то мыкнула. Он стал набивать трубку, разжег ее. Сладковатый дым пополз в мою сторону, окутал меня, а я все сидела. Похоже, солнце все-таки выйдет. Знай я этого человека или знай о нем хоть что-нибудь, например что у него вчера умерла жена, что бы я о нем подумала, видя, как он сидит тут ранним утром и курит трубку? Имело бы это какое-либо значение?

Он испустил глубокий вздох. Я поспешно поднялась.

— Как здесь красиво! — произнес он.

— Да, — отозвалась я и поглядела на фьорд, чтоб проверить.

Он сидел ко мне спиной. Я уже уходила, когда он что-то прибавил, повернувшись к нему, я расслышала только «Халланд».

— Что ты сказал? — переспросила я.

— Я искренне сожалею о Халланде, — ответил он, не оборачиваясь.

— Спасибо, — сказала я и быстро зашагала прочь.

Меня не интересовало, кто он и откуда он меня знает. Теперь спиной к нему была я. Наверху, на краю склона виднелась наша беседка, выкрашенная в белый, со смешным флюгерком на крыше. Где-то свистел черный дрозд. Я шла по тропинке в гору, это могло быть самое обычное утро, когда мне надо было встать, сварить кофе и разбудить Халланда. Всё напоминало такое утро. Подойдя к саду, я обернулась и посмотрела вниз. Тот человек все еще сидел на мостике: если он журналист, то не слишком рьяный. Над ним плавал трубочный дым, а еще я забыла свою газету, она прилипла к мокрым доскам. Фьорд отливал синевато-серым и местами посверкивал. Было полное ощущение, что горевать нечего.

7

Кристиан VI не держал любовниц и не вел войн.

Настороженность ко всему новому. Нерешительное любопытство, которое я испытывала, сперва к Халланду, потом к дому, где нам предстояло жить вместе, к саду, — все было нашим, однако я медлила. Такой вот способ восприятия, не без оглядки. Закуковала кукушка — я даже вздрогнула. Кукушка должна куковать вдалеке, а не в саду на дереве. Я всякий раз думала: что же кукушка вещует? смерть… сколько осталось жить. И сейчас тоже подумала, правда с неким облегчением. Бо смерть здесь уже побывала. Или это она теперь кукует мне? Я боязливо прислушалась. Меня и тут не покидала нерешительная осторожность — к тому, что Халланд умер, и к тому, что будет дальше. Еще труднее было осознать, что Халланда застрелили. Я и не пробовала осознать это по-настоящему, скорее постаралась с себя стряхнуть. Похоже на страх, но мне не было страшно. Вдобавок ко всему умирал мой дедушка, я так по нему тосковала, только мне совсем расхотелось его видеть, и я больше ничего не чувствовала, ни горя, ни тоски. Надо ли мне отправляться в дальнюю поездку, чтобы подержать за руку человека, годами меня отвергавшего? Конечно надо. Но не хочется.

Я поднялась наверх, в кабинет Халланда. Постояв немного, села на его стул, закрыла глаза, принюхалась — ничем особенным не пахло, ну может, чуть-чуть пылью, чуть-чуть теплым деревом от письменного стола. Справа и слева под столешницей были тумбы с жалюзи, в обеих торчали ключи. Я повернула тот, что слева, жалюзи с грохотом упали. Ящики оказались почти пустыми. Несколько писем, несколько брошюр, несколько разрозненных фотографий: сад, вид на фьорд, я, на одной — его мать. А той, с теленочком, не было.

Тумба справа была набита бумагами, имеющими отношение к его фирме: налоговые декларации, старые путевые листы. Я в эти ящики никогда не лазила, но у меня не возникло чувства, будто я на чужой территории, я могла совершенно спокойно туда заглянуть. Там лежали два знакомых ключа, «Ruko» и обычный, только на бечевке. Он прикрепил к ним записочку: «дубликат». Я сразу же их узнала, они были похожи на те ключи, которые нашел в кармане у Халланда и показал мне Фундер. Повертев в руке, я положила их назад и подняла жалюзи. Встала — и села, отперев, выдвинула ящик и, вынув ключи, спрятала их в карман. Оставив тумбу открытой, я начала было спускаться вниз — и вернулась. Один за другим я выдвигала ящики и исследовала их содержимое, не зная хорошенько, что ищу. Клочок бумаги, где написано: это ключи от того-то и того-то. Такого клочка бумаги я не нашла.

— Прекрати! — сказала я себе. — Прекрати!

Я легла грудью на стол и, опустив голову на руки, долго сидела, вдыхая запах дерева.

Фундер дал мне свою визитку с номером, по которому я могла позвонить. Я почти ожидала, что полиция снова явится. Разве им не положено осмотреть вещи Халланда, расспросить о его образе жизни, проверить, кто я такая, проверить хоть что-нибудь? Человек со штуцером разгуливает на свободе и должен быть найден. Здесь они его, разумеется, не найдут. Я нашла какие-то ключи. Но полиция их уже обнаружила. Я не стала звонить.

Мне необходимо было чем-то заняться. Хотя бы прогуляться, купить еды. Когда я выходила, справа некто влетел в дом с таким шумом, как будто он вышиб дверь. Уж не от меня ли он прячется?

Светило солнце, было холодновато, на главной улице я увидела на рекламном щите неясное лицо Халланда. И надпись: КТО ЕГО ЗАСТРЕЛИЛ? Откуда они взяли эту фотографию? Возмутившись — это напоминало одну из будничных вспышек гнева, которым я была подвержена, — я хотела войти в магазинчик и спросить у них, что это значит. Разве Халланд не делал здесь покупки на протяжении многих лет, — они что, забыли приличия? Но поймут ли они слово «приличия»? Развернувшись на каблуках, я устремилась в противоположную сторону, отыскала тропинку, спускающуюся прямо к реке, и задышала уже ровнее. Мне еще рано показываться на люди. Что я себе думала? Ничего. Часть сознания простаивала, другая же — молола-перемалывала объяснения и строила мрачные догадки, но я не поддавалась. Нащупав в брючном кармане чужие ключи, я стиснула их и пошла бродить по маленьким улочкам. Сзади послышался шум машины, ВОТ, сейчас меня собьют — и что я при этом почувствую? Закричу ли я или же просто упаду? Однако ничего не произошло.

8

Это трудное искусство — значить что-то друг для друга по-настоящему.

Пока я отпирала входную дверь, на крыльцо не замедлила выйти Ингер.

— Даже не знаю что сказать, — начала она.

— Н-да, — проговорила я, открыв.

— Он действительно умер?

— Так пишут газеты.

— Его действительно застрелили?

— Разве ты не слышала выстрела? — поинтересовалась я вяло.

— Слышала, как же, он меня и разбудил. Я сперва подумала, это Лассе, поздно вернулся домой. А кто стрелял? Им известно, кто стрелял?