Наталия Швец - Мой друг работает в милиции

— Нет, — сказал я, — он смуглый, но не очень высокий. Кудрявый, широкоплечий и всегда какой-то сонный, что ли.

— Ходит не в спортивном костюме?

— Нет, в белых джинсах и белой рубашке, и всегда в черных очках.

— Нет, не он… Ну, ладно, тебе, наверное, пора? Запись приличная, беру.

Шуриков посмотрел на меня совсем по-дружески.

— А твою ракетку я бы посмотрел. Покажешь?

Я сказал, что конечно, и назвал свой адрес. Шуриков пообещал когда-нибудь заехать.

На улицу я вышел в отличном настроении. Мне очень понравился Шуриков, и я подумал, что обязательно расскажу о нем Димке. Я направился к набережной, где у спуска к Неве должен был меня ждать Олег Николаевич. Однако там я его не увидел. Я огляделся в изумлении. Правда, я немного задержался у Шурикова, но до сих пор Олег Николаевич всегда дожидался меня. Я спустился к воде, вернулся, добежал до моста, снова вернулся и остановился в растерянности. Так я простоял минут пять, как вдруг за моей спиной раздались торопливые шаги, и я услышал рассерженный голос Марины Владимировны:

— Вот же он! Спокойно греется на солнышке, когда другие сбились с ног, искавши его!

Я обернулся, и Марина Владимировна с ходу шлепнула меня по затылку. Потом она злобной скороговоркой сказала подоспевшему Борису Всеволодовичу:

— Все ваши штучки, воспитатель!

Последнее она произнесла насмешливо, и я подумал, что Борис Всеволодович одернет ее, но он строго спросил:

— Где ты был?

Я ответил неуверенно:

— На Съездовской линии, у Шурикова, куда мне велел зайти Олег Николаевич.

— Почему долго не возвращался?

— Разговаривал.

— С кем?

— С ним, с Шуриковым.

— Сколько, по-твоему, это продолжалось?

— Минут пятнадцать…

— Больше часа! Мы уже думали…

В это время на набережной показался Олег Николаевич. Он двигался, как всегда, медленно, даже лениво, явно оставаясь равнодушным ко всему, что происходило вокруг.

— Вот еще один недотепа! — с прежней злостью проговорила Марина Владимировна и возмущенно обмахнулась платочком. — Жрать уже скоро будет нечего, а он…

Она тоже не договорила до конца, теперь уже под яростным и повелительным взглядом Бориса Всеволодовича. Он же вновь посмотрел на меня:

— Пойми, ты нас обеспокоил. Пошел к незнакомому человеку… Мало ли…

— Извините, пожалуйста, — наконец выговорил я.

— Ладно, — сказал Борис Всеволодович, — поглядим. Быстро развезите пленку, потом поедем на Гражданку, там сегодня должны выбросить партию немецкой «ЦПР». Работать не на чем.

Мы с Олегом Николаевичем направились к трамвайной остановке. Я шел понурый, утреннего хорошего настроения как не бывало. Вдруг я вспомнил, что накануне Борис Всеволодович собирался на все ближайшие дни уехать в свой пионерский лагерь, и спросил Олега Николаевича, откуда же они с Мариной Владимировной взялись?

Олег Николаевич посмотрел на меня сквозь свои неизменные черные очки и так же лениво поинтересовался:

— Слушай, парень, ты действительно дурак или представляешься?

Ошеломленный, я приостановился.

— Как? Почему?

Олег Николаевич устало вздохнул:

— Да дел у них много, понял? — сказал он, и больше мы не разговаривали.

Вечером мы с Димкой играли в теннис, когда к нам подошел Алексей Иванович. Он возвращался с работы. Приветливо поздоровался с ребятами, посмотрев на мою ракетку, сказал: «Вот это да!» — даже взял ее в руки и попробовал сыграть, но выходило у него плохо. Затем спросил меня, когда вернется мама, он обещал ей починить наш электрический утюг. Я ответил, что мама сразу после работы хотела поехать к Варежке, а утюг я могу завтра снести в мастерскую. Однако Алексей Иванович сказал, что все-таки зайдет через час.

Он действительно пришел и устроился с инструментами на том конце стола, где обычно мама печатала на машинке. Я начал было читать, но он окликнул меня. Пришлось разговаривать.

Алексей Иванович спросил, отчего я летом остался дома, и мне пришлось объяснить, что мою путевку в пионерский лагерь мама отдала сослуживице: там заболела бабушка, и девчонку нельзя было отправить на дачу. Потом Алексей Иванович поинтересовался, как я провожу дни, неужели все время на дворе? По его мнению, это скучно, несмотря на теннис. На это я ответил, что у каждого свои дела и мне во дворе очень даже прекрасно. Тогда он сказал, что Димка только что получил письмо из Всеволожска, от бабушки и ее юннатов, его очень зовут приехать туда снова. Недалеко от дома парк и озера, в огороде уже полно зелени. Не хочу ли я поехать вместе с Димкой? Вдвоем нам будет весело.

Наверное, было заметно, как я обрадовался, потому что Алексей Иванович усмехнулся:

— Ну как, идет?

И вдруг я вспомнил заросшую молочаем яму на Приморском шоссе. Я вспомнил Димкино лицо. И я сказал то, что все равно когда-нибудь сказал бы за него:

— Я не поеду. И Димка больше не поедет во Всеволожск. Его отец погиб героем, и он никогда его не забудет.

Отвертка соскочила со шляпки маленького винтика и оставила на пальце Алексея Ивановича узкую, как ниточка, полоску крови. Он посмотрел мне в глаза, и я увидел, что ему тяжело, больно, и, уж конечно, не от царапины!

— Нам надо поговорить еще об одном деле, — медленно сказал Алексей Иванович, — но отложим этот разговор. Запомни: в ближайшие дни из дома — никуда. Ты понял меня? Никуда, ни под каким видом.

Он сложил инструменты, забрал части утюга и ушел.

На другое утро я зашел к Димке и рассказал ему обо всем, что было накануне. Он выслушал меня, нахмурившись и словно обдумывая что-то. Потом сказал:

— Сережка, вчера Алексей Иванович спросил у меня, откуда у тебя такая ракетка.

Что-то замерло у меня в груди, и я спросил:

— А ты что? Сказал?

— Нет. Только вот что: или ты сегодня же отдашь им ракетку, или я все расскажу.

— Что? — Я смотрел на Димку, словно не узнавая его.

— То самое.

— Я же заработал ракетку! Заработал.

— Чем заработал?

— Ты что, спятил? — в отчаянье выкрикнул я. — Что я, жулик, по-твоему?

— Ничего не жулик. А вот эти твои… очень может быть, и жулики.

— Но, Димка, ведь я же не прячу ракетку! Все ребята во дворе ею играют. Значит, и им ею больше не играть?

— Пусть.

— И тебе тоже!

Димка посмотрел так, что я понял: спорить бесполезно. Тогда я решился.

— Ладно, — сказал я. — Отдам ракетку. Но учти, ты мне не друг. Понял?

В Димкиных глазах вспыхнуло удивление, потом недоверие, потом они сразу стали чужими.

— Понял, — глухо произнес он.

Я стремглав выбежал из квартиры. В углу двора Сенька с Витькой резались в теннис. Сенька играл моей ракеткой и, завидев меня, восторженно закричал:

— Сережка, она крутит и снизу, посмотри! — И, поддав мяч, он перекинул его на сторону Витька́. — Во!

— Дай ракетку, — угрюмо сказал я.

— Ты вот так делай, — посоветовал Сенька, думая, что я хочу попробовать новый удар.

Но я сунул ракетку за пазуху и пошел от стола.

— Ты что? — удивился Сенька. — Всегда давал, а теперь… Скоро придешь?

— А тебе что? — крикнул я и, чувствуя, что готов разреветься от обиды, побежал к воротам.

На этот раз Борис Всеволодович и его компания ждали меня в маленьком кафе-мороженом на Загородном проспекте. Первым меня заметил Борис Всеволодович и, наверное, велел остальным собираться, потому что Марина Владимировна стала спешно убирать кошелек и платочек, а Олег Николаевич взялся за сумку.

Я положил перед ними ракетку и сказал:

— Борис Всеволодович, большое спасибо вам за ракетку, но я больше не буду вам помогать, и возьмите ее обратно.

За столиком воцарилась тишина. Сидевшие переглянулись, и Борис Всеволодович мягко спросил:

— Сережа, почему? Ты нам так нужен сегодня.

Он был в самом деле огорчен.

— Лето кончается… Мы хотели взять тебя к нам в Токсово, зайти в магазин за лентой, а потом завезти тебя в наш пионерский лагерь, чтобы ребята могли с тобой познакомиться, поблагодарить за все. В последний раз, понимаешь?..

Я слушал Бориса Всеволодовича, и мне было неудобно оттого, что он, взрослый, просит меня о чем-то; кроме того, я посмотрел на «Лич», который пока еще оставался моим, и надежда шевельнулась в моей душе: может быть, Димка ошибся?

— Ну как, Сережа? — спросил Борис Всеволодович, видя мои колебания.

— Ладно, — в конце концов согласился я. — Если последний раз, то поеду.

На метро мы быстро добрались до Финляндского вокзала, а когда бежали на электричку, которая вот-вот должна была уйти, мне показалось, что в толпе мелькнул Димка. Я обернулся, но как следует ничего не успел увидеть.

Между Кузьмоловом и Токсовом начались горы и спуски, знакомые по давнишней поездке с Димкой и его отцом. У меня защемило в груди, и вдруг мне стало совершенно безразлично, что будет со мной дальше. Выйдя из электрички, я равнодушно проследовал за Борисом Всеволодовичем, и вскоре мы вошли в здание универмага.