Наталия Швец - Мой друг работает в милиции

— Детей, носорогов в полосочку, — сказал Олег Николаевич. — Ты все-таки чудак… Ладно, идем. Нам с тобой еще сегодня вкалывать и вкалывать.

…Я лежу в траве, надо мной бездонное синее небо, в котором словно никогда и не бывало облаков. Сюда я прихожу в заветные минуты.

Здесь я читал письмо от Димки, с дачи. Он писал, чтобы я не расстраивался из-за ракетки. Я все равно играю лучше многих, и мне надо по-настоящему тренироваться.

Еще он писал, что мать Алексея Ивановича поправляется, снова ведет юннатский кружок для ребят младших классов. С Алексеем Ивановичем в выходной день они вскопали весь участок и засеяли, а теперь поливают и пропалывают. Малыши так привыкли к Димке, что без него не ходят даже купаться.

Потом я прибежал сюда в тот день, когда Олег Николаевич вынул из сумки зеленую ракетку с надписью «Лич» у рукоятки и протянул ее мне, впервые за все время весело глядя на меня:

— Ну что, доволен?..

Я примчался в этот любимый двор и сплясал индейский танец. Я прыгал и вопил от полного, безудержного счастья.

Если бы я мог вернуть этот день! Если бы я не взял эту ракетку! А она была даже лучше Яшкиной, все говорили.

Неожиданно приехал Димка. Я увидел его в нашем дворе, когда вернулся из очередной поездки по городу. Димка играл моим «Лич», а Санька объяснял ему, как дядя Вадя закручивает мяч.

Мы с Димкой сыграли партию, а потом отправились на Невский, потому что назавтра был день рождения Варежки и нужно было купить ей подарок. Варежка жила на даче с детским садом. Мы с мамой собирались съездить к ней.

По дороге Димка объяснил, что мать Алексея Ивановича выздоровела, и он вернулся, хотя мог погостить за городом еще.

А потом он признался, что твердо решил стать шофером, как отец, и после восьмого класса уехать во Всеволожск, где есть сельскохозяйственный техникум, в котором можно выучиться сразу на механизатора и на шофера.

Я рассказал ему о встрече с Борисом Всеволодовичем.

В это время мы подошли к Невскому.

Я решил купить Варежке плюшевого пса, который напоминал бы Тотошку, — черного цвета и с лохматой шерстью. Именно таким он был нарисован в Варежкиной книжке.

В магазине подарков Тотошки не нашлось, и мы с Димкой отправились в Гостиный двор, где на небольшом лотке, рядом с секцией пластинок и магнитофонных записей, увидели совершенно черного и такого лохматого игрушечного пса, что в его густой шерсти совсем терялись маленькие блестящие глазки. Мы уже вертели пса в руках, как вдруг до меня донесся знакомый негромкий голос:

— Пожалуйста, что хотите: есть записи Гутмана, Армстронга, сестер Берри, американских цыган… Никаких подделок, качество записей гарантируется.

Я обернулся. В нескольких шагах от нас за пустым киоском театральной кассы стоял Борис Всеволодович и разговаривал с каким-то мужчиной, вытиравшим лоб белым платком.

— Хорошо, хорошо, согласен, — торопливо закивал мужчина. — Как вас найти?

— Дайте мне ваш адрес, доставим на дом…

Мужчина поднял брови.

— Вы должны понимать, что я сам заинтересован в клиентуре, — прибавил Борис Всеволодович. — Ваш приятель не был обманут, не так ли?

— И сколько за коробочку?

— Пять рублей — стандартная цена.

Мужчина достал бумажник.

Я потянул Димку за рукав, мы на цыпочках отступили в глубь отдела и нырнули в толпу.

— Это он?

Я кивнул.

— Причем же здесь пионерский лагерь?

Я недоуменно пожал плечами.

— Давай вернемся, — решительно сказал Димка. — Подойдем к нему, и ты спросишь, что это за цирк.

— Я же обещал ему…

— Ладно, иди один. Жду на улице.

— Не хочу я подходить.

— Почему? — настаивал Димка. — Боишься? А ракетку-то, наверное, придется вернуть. Не нравится мне все это.

В душе я надеялся, что Борис Всеволодович уже ушел. Напрасно: он стоял в дверях универмага и разговаривал с молоденьким чернявым пареньком, у которого в руках были ракетки для большого тенниса. Должно быть, паренек тоже дал Борису Всеволодовичу свой адрес, — тот записывал что-то в маленькую книжечку. Парнишка скрылся в подземном туннеле.

Я оглянулся на Димку, который ободряюще моргнул мне, и неуверенно сказал:

— Здравствуйте, Борис Всеволодович!

Борис Всеволодович вздрогнул и быстро спрятал записную книжку.

— Ты чем-то озабочен? — спросил он.

Я набрался храбрости.

— Борис Всеволодович, я был там, — я махнул рукой, — и слышал ваш разговор.

Борис Всеволодович, казалось, не понял меня.

— Но ведь ты же не нарочно?

— Нет, — кивнул я. — Вы просто оказались рядом.

— Ну вот. Значит, ты не подслушивал. Правда, приличнее было бы дать о себе знать. И что же?

Я замялся.

— Борис Всеволодович, а зачем вы… предлагали наши ленты?

Сказав это, я почувствовал великое облегчение. Борис Всеволодович, наоборот, как будто погрустнел.

— Вон что! — сказал он. — У тебя закралось сомнение… Понимаю… Понимаю.

Рукой он обхватил мои плечи и отвел меня в сторонку.

— Надо было объяснить это раньше, — начал он, — но я, знаешь, замотался. Дела по горло. Понимаешь, наши ребята хотят купить инструменты для эстрадного оркестра. А это стоит дорого! — Борис Всеволодович вдруг рассмеялся. — И вот мои мудрецы придумали переписывать на магнитофоне джазовые произведения в исполнении лучших музыкантов мира — Армстронг, Гутман, — а вырученные деньги откладывать в лагерную копилку!

Он перевел дух, а я почувствовал, как беспомощно и густо краснею.

— Кроме этого, они, конечно, работают в подшефном колхозе, но на прополке редьки, как ты понимаешь, столько, сколько им надо, не заработаешь. Теперь тебе все ясно?

Я опустил глаза.

— Это хорошо, что ты спросил по-мужски, напрямик, — закончил Борис Всеволодович, — иначе возникли бы недомолвки, а это никуда не годится.

— Борис Всеволодович, извините меня, пожалуйста, — с искренним раскаянием произнес я, но он прервал меня:

— Хватит, хватит! Мы все выяснили, о чем говорить? Марш за подарком!

Я попрощался и побежал к Димке. Рассказав ему все, что я услышал, я, счастливый, потянул его в отдел игрушек. Но к Димке так и не вернулось хорошее настроение. По пути домой он опять предложил вернуть ракетку и помогать пионерскому лагерю бескорыстно. Но я слишком хорошо помнил день, когда вернул себе славу чемпиона.

— Нет, Димка, не могу. Ракетку я не отдам.

Олег Николаевич, кажется, уже все знал. Увидев меня, он усмехнулся и лениво проговорил:

— Ну что, Шерлок Холмс?

Наш путь лежал на Васильевский остров. Дверь одной из квартир по Съездовской линии мне открыл тот самый чернявый паренек, которого я видел с Борисом Всеволодовичем в Гостином дворе.

У него была смешная фамилия — Шуриков, но сам он казался очень деловым, хотя был на удивление разговорчив.

Прежде всего он не разрешил мне уйти, пока не прослушает пленку и не удостоверится в качестве записи. Он собирается подарить эти кассеты другу, большому знатоку джаза. Заодно он спросил, увлекаюсь ли я джазом сам. Я ответил, что нет. Тогда он включил магнитофон, продолжая говорить о разном.

Я еле успевал отвечать ему, как вдруг в углу комнаты я заметил теннисную ракетку, которую видел у Шурикова в руках. Шуриков охотно дал мне ее посмотреть, спросил, играю ли я в теннис, а я, в свою очередь, рассказал ему о своем «Лич». Он с интересом выслушал меня, заметил, что тоже немного играет в настольный теннис, и спросил:

— Наверное, дорогая твоя ракетка?

Я сказал, что мне ее подарили. Шуриков посмотрел на меня с некоторым уважением:

— Повезло тебе с отцом — добрый!

Я на минуту опустил голову, но тут же глянул в глаза Шурикову.

— У меня нет отца. Только мама и Варежка — младшая сестренка. А ракетку мне действительно подарили, только посторонние. Есть же хорошие люди!

— Есть, — согласился Шуриков. — Это твой шеф? Ну, тот, кто тебя прислал?

— Да.

— А он вообще кто?

— Учитель, а сейчас — начальник пионерского лагеря. Они собрали магнитофон, делают на нем записи, продают, а деньги откладывают на инструменты для эстрадного оркестра.

— Вот это изобретатели! — сочувственно воскликнул Шуриков. — Где же этот лагерь находится?

— Где-то в Токсово, Борис Всеволодович говорил.

— Молодцы ребята, — похвалил Шуриков. — Только ведь надо много ленты. Откуда вы ее берете?

— Покупаем. Ходим со старшей пионервожатой — Мариной Владимировной, Борисом Всеволодовичем и еще физруком Олегом Николаевичем…

— Стой-ка, стой-ка, Олег Николаевич — такой высокий, смуглый? Был у меня один знакомый физрук…

— Нет, — сказал я, — он смуглый, но не очень высокий. Кудрявый, широкоплечий и всегда какой-то сонный, что ли.