Кит Хартман - Сыщик, ведьма и виртуальный покойник
- Привет... - начал я, обращаясь к мужчине, но осознав, что не знаю точно, как следует произносить "Йе", переключил внимание на даму. - Привет, Грин.
Имя Грин дали ей родители, и она его сохранила. Однако фамилию "Давидсон", в которой поминался сын, девица посчитала проявлением мужского шовинизма и переименовала себя в "Давидсдотер", что подчеркивало женский пол дитя Давида.
- Привет, Ирвинг, - ответила она, пожалуй, немного натянуто. Я толком не знал, кто её пригласил на церемонию - Фа или я сам. Мы оба имеем отличные связи в жюри.
- Ирвинг, - продолжила Грин, - мне кажется, что раньше вы не встречались. - Она, видимо, имела в виду "Йе".
- Нет, - признался я. Однако его самую свежую пьесу я видел. Это была некая адаптация "Ромео и Джульетты". Отличие шедевра "Йе" от работы Шекспира состояло в том, что из текста были удалены все гласные звуки.
- Ирвинг, познакомься с... - Грин показала мне ручной дисплей, на котором мелькали литеры "Йе". Интересно, неужели и она не знает, как произносятся эти две буквы?
- Счастлив познакомиться, - сказал я.
- А это Ирвинг Халэрант, - объявила Грин, обращаясь к "Йе".
- Халэрант? - переспросил он, оглядев меня с головы до ног. Необычное имя. Вы француз?
Забавно! Как тип, которого кличут "Йе", мог находить мое имя необычным? Все-таки, еще остались вещи, которые выходят за пределы моего понимания.
- Вообще-то это всего лишь аббревиатура. Х.А.Л.Э.Р.А.Н.Т.
"Йе", видимо, ожидал, что я расшифрую значение букв, но я решил не доставлять ему этого удовольствия. Согласно документам меня зовут Ирвинг Холеман-Абернати - Леброк- Эриксон - Русан-Анджелсон - Ньюберг-Танг. Насколько я понимаю, мои предки, сочетаясь браком, желали сохранить фамилии обеих ветвей, и, к сожалению, никто из них не подумал о том, что получится после того, как некая Сьюзан Холеман-Абернати - Леброк-Эриксон соединит свою судьбу с неким Полом Русан-Анджелсон - Ньюберг-Тангом. А в результате получился я. На моих картинах для такого имени места не хватало Но я, желая отдать честь всем предкам, сохранил их инициалы и стал подписывать полотна ХАЛЭРАНТ. Прародителям пришлось утешиться одной буквой на человека.
Мои коллеги художники поняли, что я объяснять ничего не намерен, и неловкое молчание затягивалось. Первой нарушила его Фа.
- Как вам мое выступление? - спросила она.
- Потрясающе! - вступила Грин.
- Не только потрясающе, но и восхитительно! - лучась восторгом подхватил "Йе".
Фа уставилась на меня, видимо, сочтя мое молчание подозрительным.
- Да, конечно, - пробормотал я, - это всех потрясло.
Фа еще некоторое время смотрела на меня, затем пожала плечами и отвернулась. Видимо, границы приличия я не переступил. Пока.
Четыре тысячи лет развития цивилизации и искусства в конечном итоге свелись к тому, что произведения искусства у нас ценятся, исходя из их способности потрясать или, вернее, шокировать публику. На мой взгляд, совершенно идиотская игра, но ничего более пристойного в нашем городе просто нет. Мне придется тоже в неё играть, ибо, как говорится, кто не играет, тот не выигрывает.
Видимо, прочитав мои мысли, Грин сказала:
- Коль скоро речь зашла о выступлениях, Ирвинг, не пора ли тебе облачиться в сценический костюм?
- Я уже в том костюме, который нужен для моего выхода, - сказал я, показывая на свой смокинг. -Поэтому я буду пить на халяву до тех пор, пока они не явятся за мной сюда и, вырвав из моей лапы стакан, не поволокут на сцену.
Грин вежливо рассмеялась, "Йе" ограничился улыбкой, а Фа посмотрела на меня с подозрением.
- И что же ты собираешься сегодня сотворить?
- Нечто весьма особенное, - ответил я. - Думаю, что на тебя это произведет сильное впечатление.
Если, конечно, что-то еще способно производить впечатление на этих людей. Они все настолько пресыщены, что ничто не может надолго удержать их внимание. Их искусство далеко от жизни, в нем нет ни страсти, ни даже идей. Они томятся скукой, и я был бы счастлив разнести вдребезги их самодовольство. Мне страшно хотелось притащить сюда мой старый материал картины, написанные еще до тюрьмы - и продемонстрировать этим трём всадникам авангарда, что такое настоящее искусство. Однако понять его они все равно не смогут. Для того, чтобы понимать высокое искусство, следует для начала иметь душу.
Пока я предавался размышлениям, мои соседи обратились к выборочному обсуждению длинного списка лиц, озаглавленного: "Люди искусства, которых мы ненавидим". В данный момент они поливали помоями творчество хореографа Эрмегард Ван-Гельдер, в совершенстве овладевшей одним единственным па. Я хотел, было, присоединиться к их хору, но передумал - Эрмегард была слишком легкой мишенью для критики. Балерина построила всю свою сценическую карьеру на вращении, которое лично у меня вызывало тошноту в самом буквальном смысле. Выйдя впервые не сцену, она вращалась без передыха полтора часа. После того, как Национальная академия Искусств предоставила ей грант, она наняла целую команду танцовщиков, которые толпой вываливали на подмостки и скопом кружились всё те же проклятые полтора часа. Национальный фонд поощрения искусств, будучи потрясенным достижениями Эрмегард, отвалил ей по-настоящему большой куш, который позволил ей нанять оркестр, приобрести яркие костюмы и призвать под свои знамена еще один батальон танцоров. Вся эта орава выходила на сцену и проделывала знаменитое вращение.
Троица продолжала препарировать творческие достижения Эрмегард, а я попытался отыскать в толпе гостей своих помощников. Оказалось, что они уже заняли отведенные им позиции. Мне они не понравились, поскольку слиться с окружением, как я того хотел, им не удалось. В следующий раз, когда мне понадобятся охранники, надо будет обязательно лично проверить, как они выглядят в смокингах. Сейчас же они больше всего - несмотря на щегольские наряды - походили на вышибал из дешевого бара. Однако несмотря на это, их, похоже, пока не заметили.
Я посмотрел на Синтию, которая выступала координатором деятельности рабочей силы, нанятой мною для проведения выступления. Синтию уже успели заметить - но совсем по иной причине. Черное платье, рыжие волосы, алые губы, туфли на шпильках из слоновой кости, сверкающие зеленые глаза и лицо, расписанное так же тщательно, как Сикстинская капелла, не могли остаться без внимания. До чего же приятно работать с профессионалом! Синтия на мгновение встретилась со мной взглядом и послала сигнал, что все О`кей. Прекрасно!
Болтовня рядом со мной смолкла, когда в группу влилась Тереза Санчес. Ярко-красное платье Терезы кричало: "Я жажду быть в центре внимания!", но манера держаться говорила о том, что она не была полностью готова к этой роли.
- Привет, - бросила она, стараясь казаться более уверенной, чем была на самом деле.
Грин претворилась, что не заметила её появления, а Фа презрительно фыркнула. Тереза спала с одним из членов Комитета по предоставлению грантов, и её никто не любил.
- Весьма любопытное произведение, - произнес "Йе", небрежно махнув рукой в ту сторону, где висела картина Терезы.
Он сделал акцент на слове "любопытное", и вся фраза сразу приобрела покровительственное звучание. "Йе" посмотрел на меня, как бы давая понять, что мяч теперь на моей стороне.
- А по-моему работа просто великолепная, - сказал я, послав Терезе улыбку.
"Йе" изумленно заморгал, у Грин отвисла челюсть, а Фа посмотрела на меня, как на умалишенного.
- Я думаю, что в этой пустой глазнице больше реализма, чем во всех полотнах написанных с 1950-го года.
Тереза, судя по её виду, была тоже слегка удивлена и не знала, как отнестись к этому внезапно забившему фонтану похвал. Я взял её под руку и повел к картине, распространяясь по пути о прекрасной композиции, о тонком выборе темы, о захватывающем дух освещении, о текстуре, которая столь удачно передаёт цвет и вид разлагающегося трупа. Мне не составляло труда хвалить картину, поскольку я действительно верил в то, что говорил. В Терезе была искра Божья, и она умела выражать свои страсти на холсте, чего я не видел уже много, много лет.
Тереза в некотором роде напоминала мне Алисию. Та обладала талантом, который рождается один раз за поколение или даже того реже. Она умела забраться в черепную коробку человека, а затем перенести на холст в красках всё то, что там обнаружила. Это было отнюдь не абстракция. Её картины были даже более реалистичными, чем реальная жизнь. Глядя на написанные её кистью портреты, вы видели обнаженную душу натуры. Это было почти какое-то извращение. Всем хорошим в своих работах я обязан Алисии. Да, техника у меня выше, но именно она озаряла своим гением все работы, которые мы творили, находясь рядом. В то время я и написал все свои лучшие картины. Таким тонким художником мне уже никогда не быть.
Однако живописи Терезы было очень далеко до творчества Алисии. Она была перегружена деталями и казалась какой-то детской. В то же время в её холстах присутствовал отблеск чего-то действительно великого. Картины Терезы вселяли в меня надежду. Надежду на то, что дар Алисии все еще плавает в океане человеческих генов и со временем снова возродится в каком-нибудь художнике.
