Марина Серова - Смерть наяву
Голицына замялась.
— Видите ли… В общем… Можно ей остаться вместе с нами?
— Если Ромочка не возражает, — поддакнул супруге Иван Абрамович.
— Да черт с ней, с тетей Пашей, — устало произнес Роальд. — Ой, то есть я хотел сказать: конечно, пускай остается.
— Ну вот и славно! — восхитилась Василиса Гавриловна. — А я сейчас пирог принесу.
Она заспешила на кухню и вскоре вернулась оттуда, неся на вытянутых руках огромный поднос, укрытый — для сохранения тепла — полотенцами.
И началось!
Обед плавно перетек в ужин, блюда сменялись одно за другим, готовка была домашней, а значит — сытной и располагающей к отрешенному созерцанию.
Водку подсластили рябиновым сиропом, и пилась злодейка легко, быстро и весело, так что народ разомлел уже ко второй бутылке. Я чуть пригубила из первой рюмки, да так и отпивала по глотку с каждым тостом, так что напоить меня у хозяев не получилось.
Впрочем, в этом отношении усердствовал лишь Иван Абрамович, а Василиса Гавриловна, наоборот, всячески поддерживала мое трезвое настроение.
— И правильно, голубушка, не надо вам, молодым, пить, — поучала она меня, опрокидывая очередную рюмку. — Это нам, старикам, простительно…
Несмотря на «неформальную» атмосферу, некоторая напряженность все же чувствовалась, и вскоре я поняла, что причиной тому — мое присутствие.
Более того, эта временами витавшая в воздухе гостиной Голицыных неловкость была как-то связана с соседкой тетей Пашей.
Когда, после второго блюда — и перед десертом, который обещал включить в себя торт, варенья, желе, мармелад, конфеты и домашние пряники плюс пирог с курагой и ватрушка типа «лимонник» — мы вышли с Роальдом на балкон покурить, я поинтересовалась у него:
— Чем вызвано такое привилегированное положение тети Паши?
— Так она тут вроде доброго домового, — рассеянно ответил Голицын.
Роальд изрядно нагрузился — и пищей, и водкой, — заметно порозовел, подобрел и как-то вдруг обрюзг. Его хваленые мускулы бывшего качка теперь казались жировой прослойкой — тем более что солидный животик у кинотелезвезды и действительно уже намечался.
— Знаешь, — незаметно перейдя на «ты», продолжал Голицын, — она как бы на все руки мастер. Ну там починить что или в аптеку сбегать. В общем, как бы незаменимый человек…
Я заметила, что Роальд непроизвольно употребляет московское прилипчивое «как бы» буквально через слово, к месту и не к месту.
Раньше на эту роль претендовали словечки «в общем», «так сказать» — у более-менее образованных слоев и традиционное «бля» — у гегемонов.
Теперь времена изменились, и на фоне тотальной «вирты» — виртуальной реальности, — несущей в себе некоторое сомнение в правдивости и достоверности бытия, воцарилось это «как бы».
Казалось бы, ничего особенного. Но на самом деле речь превращалась в некое подобие мерцающей неуверенности в реальном мире, о котором говорил человек: «я как бы пришел», «как бы все получилось», «как бы честный и знающий политик»…
Говорят, что более тонкие на слух люди взбунтовались и теперь пытаются ввести в оборот замену «как бы» на четкое и безоговорочное «на самом деле» или в качестве варианта — «по правде».
Но слова-паразиты не приходят и не уходят по желанию того или иного слоя населения. И пока все шло как бы по-старому.
— Тетю Пашу я как бы знаю с детства, — меланхолически произнес Роальд, стряхивая пепел в пустой горшочек из-под цветка, — и дочку ее Маргариту припоминаю. Такая черненькая… Мы еще с ней играли всяко-разно, пока меня в другую школу не перевели…
«Что ж она с собой дочку-то не прихватила?» — сразу же подумала я.
Тетя Паша, надо сказать, производила впечатление довольно загадочное.
Она чем-то напоминала мне скифскую бабу — каменное грубое изваяние, которое раньше украшало развилки дорог, теперь — залы краеведческих музеев. Такая же грузная, некрасивая, себе на уме, сидела тетя Паша за праздничным столом Голицыных, словно ожившая скульптура из доисторических времен.
Соседка с удовольствием ела и пила, но, казалось, она чувствует себя на порядок выше и значительнее, нежели хозяева. Нет-нет, она была вполне приветливой и довольно говорливой, в ее речи не проскальзывало ничего такого, что бы могло подтвердить мое впечатление. И тем не менее я ощущала это вполне явственно. А своей интуиции я привыкла доверять.
— А-а, вот вы где уединились! — хлопнула балконная дверь, и на пороге появился Иван Абрамович. — Пока суд да дело, пока чаек греется, решил тут с вами поболтать. Не помешаю?
Я слегка потеснилась — балкон был узенький, с какими-то низкими перилами, так что делать резких движений тут не рекомендовалось.
— Оп! — ловко протиснулся между нами Голицын-старший.
Он прикурил длинную папиросу «Три богатыря», предварительно смяв мундштук, и, отщелкнув спичку вниз, с неодобрением посмотрел на собственный балкон. Потрогав перила, он пояснил:
— И строят же, мать иху за ногу! А помнишь, Ромка, когда ты еще маленький был, мы тут загородку ставили, чтоб ты промеж прутьев не свалился? А когда подрос, то после выпускного так, прости Господи, блевал, перегнувшись через перила, что тебя мать схватила сзади за ремень, а то б вывалился на фиг.
— Вы как бы преувеличиваете, папа, — сухо ответил Роальд.
— Да ладно! — Иван Абрамович крепко хлопнул его по плечу. — Ты мне вот что лучше скажи: вы как, расписаны уже или просто?..
— Вы про кого? — нахмурился Роальд, с трудом понимая вопрос отца.
Я пришла ему на помощь.
— Иван Абрамович говорит обо мне, — спокойно вмешалась я. — Думаю, нам пора прояснить эту ситуацию, чтобы не возникало двусмысленности. Дело в том, Иван Абрамович, что я и Роальд не находимся между собой в близких отношениях. Скорее, их можно назвать деловыми. Роальд может рассказать подробнее, если захочет.
— Не захочет, — лениво произнес Голицын-младший. — Во всяком случае, сейчас.
Я намеренно не стала распространяться насчет моего статуса при Роальде. Объяснять папе с мамой, что ее сына может охранять и заботиться о нем кто-то, кроме них самих, — заведомо гиблое дело.
— А-а, так вы, значит, коллеги! — воскликнул Иван Абрамович. — Ну что ж, это в корне меняет дело. Оч-чень даже меняет.
— Это еще почему? — вяло осведомился Роальд. — Тебе-то какая разница?
Иван Абрамович хитро подмигнул и зашептал, оглядываясь на дверь.
— Там старухи сейчас об этом самом судачат, так что я большой тайны не выдам, если скажу, что Маргариту — дочку тети Пашину — тебе обрекли.
— Как? — так же вяло поинтересовался Роальд, но тут же встрепенулся: — Постой-постой, ты что же имеешь в виду, отец? Что значит «обрекли»?
— Ну, — с усилием подбирая слова, объяснял Иван Абрамович, — значит, присмотрели. Понимаешь, она поет здорово, все соседи тебе это подтвердят, да ты и сам скоро услышишь. Она ведь в музыкальную с семи лет ходила, потом в хоре пела…
— В хоре? — с ненавистью повторил Роальд. — Ну и что, что в хоре?
— Так помочь надо! — уверенно произнес Голицын-старший. — Протолкнуть дарование на экраны там, на эстраду. У тебя же связи есть…
— Я не понимаю! — взвился Роальд. — Нет, я просто отказываюсь понимать, почему я должен проталкивать какую-то дочь тети Паши только потому, что она пела в хоре? Может, она еще и плясала?
— А как же! — с готовностью подтвердил Иван Абрамович. — И мазурку, и…
Он не успел договорить.
В воздухе раздался свист, и возле наших лиц пронеслось нечто, вонзившееся в зазор между кирпичами да так и оставшееся там покачиваться.
…Я неоднократно пыталась понять, от чего зависит быстрота реакции в том или в другом случае. Анализируя свой опыт, я поняла со временем, что главное — опередить события на долю секунды. Только так можно предотвратить, казалось бы, неизбежное.
Тут важно не думать, а, лишь почуяв опасность, действовать, повинуясь инстинкту. Который, кстати, врожден лишь отчасти, во всяком случае, у меня. Да-да, оказывается, можно развивать инстинкт, как бы дико это ни прозвучало для ученых.
Во время занятий в разведшколе у нас существовали специальные методики «спуска под воду» — так называли инструкторы полугипнотическое состояние, в которое вводили учениц.
Ты словно бы год за годом, десятилетие за десятилетием, век за веком отсчитываешь назад, все глубже и глубже погружаясь в первобытную память.
Потом требовалось очень сознательно пережить некоторые моменты, которые тебе внушали те же инструкторы. Обычно эти моменты были связаны со смертельной опасностью или с необходимостью мгновенно реагировать на опасность, уметь чувствовать ее приближение.
Самое удивительное, что когда ты «просыпался» после этого гипнотического сна, то помнил лишь какие-то обрывки видений, невнятную кашу, которую пересказать человеческими словами было невозможно.
