Николай Леонов - Юрколлегия разыскивает...
Делая подобное отступление, я преследую конкретную цель: если в формировании подсудимого как преступника виноват кто-либо из его окружения, то вина последнего должна быть доказана так же скрупулезно, как я, представитель обвинения, доказываю вину подсудимого.
Балясин достал из стола книгу регистрации отдыхающих и стал перелистывать. Он пытался вспомнить фамилию слепого из седьмого номера, но с момента исчезновения денег старый администратор ни на чем не мог сосредоточиться. Он чувствовал себя изолированным от окружающих, словно его сунули в грязную банку из темного стекла и толстые стенки плохо пропускали звук и свет, берегли его покой и одиночество.
– Что вы копаетесь, Владимир Иванович! – нетерпеливо сказал лейтенант. – Две минуты назад вы называли его фамилию. Фирсов, кажется.
– Да, да, – пробормотал Балясин и негнущимися пальцами перевернул сразу несколько страниц.
С потерей денег Балясин смирился сразу. Не было всю жизнь, видно, и не суждено. Видно, в долгу он, Балясин, у бога, и доля ему другая отрезана. Он поправил шарф, закрыл книгу и стал слепо смотреть в окно.
– Владимир Иванович, – возмутился лейтенант, – между прочим, я ваши деньги ищу, а не свои. Вы не сказали, что у вас пропал жилец, – он взял книгу и стал быстро листать, – теперь не можете найти его в книге.
К ним подошел Зотов, повесил на доску ключ от номера и, вежливо кивнув лейтенанту, обратился к Балясину:
– Добрый день, Владимир Иванович! Как ваше здоровье?
Балясин поежился и отвернулся. – Несчастье у человека, – сказал лейтенант. – У вас здесь слепой жил, его фамилия Фирсов?
– Фамилии не знаю, – ответил Зотов и показал в коридор, – он живет в седьмом номере, первый этаж.
Лейтенант взял с доски ключ от седьмого номера, сунул книгу под мышку и деловито сказал:
– Возьмите себя в руки, Владимир Иванович. Пригласите горничную, идем осмотрим номер.
Осмотрев комнату, лейтенант сел в кресле у балкона, взглянул на молчаливо сидевших Балясина и горничную и постарался сопоставить факты.
Под подушкой жильца лежало расписание движения пригородных поездов Московско-Савеловской железной дороги. В уборной горел свет. Во вчерашней газете «Правда», которая лежала на тумбочке, чернилами были обведены две буквы. Вывод можно сделать один: Фирсов не был слепым.
Лейтенант открыл книгу, которую все еще держал в руках, нашел нужную страницу и прочитал:
– Фирсов Николай Николаевич, преподаватель философии МГУ.
– Очень приятный мужчина. Тихий, – сказала горничная и, поджав губы, вызывающе посмотрела на лейтенанта. Осмотр комнаты ее жильца она расценивала как милицейское самоуправство.
– Будешь тихим, коли слепой, – миролюбиво ответил лейтенант. Он положил справочник под подушку, газету на тумбочку, запер номер и сунул ключ в карман.
– В номер не входить и никого не впускать.
Балясин ничего не ответил и, шаркая, пошел в свою комнату, горничная, возмущенно пробормотав: «Подумаешь!» – побежала в подсобные помещения.
Виктор Балясин зашел в кафе, заказал сациви, сто пятьдесят коньяку, минеральную воду и лимон. Два с половиной года назад он сидел за этим же столом с любимой девушкой, они только что подали заявление в загс, убитые своей смелостью, молчали и испуганно поглядывали друг на друга. Когда они уже собрались уходить, произошла история, из-за которой Виктор потерял невесту и два с половиной года и приобрел только судимость.
Началось все с того, что в кафе пришел бывший приятель Виктора – Славка Кулик, который с давних времен был должен ему двадцать пять рублей. Виктор уже забыл про этот долг, но тогда вспомнил, так как им с Валентиной деньги были нужны позарез. Виктор молча следил за Куликом, который, вихляясь, прошелся между столиками, поздоровался с официанткой и, не заметив Виктора, уселся за соседний стол. Виктор знал – спрашивать у Кулика деньги совершенно бессмысленно: даже если деньги у него есть, все равно не отдаст. Пока Виктор обдумывал, что бы ему предпринять, Кулик снял пиджак и повесил на спинку стула. В это время его окликнули, и он пошел через зал к какой-то развеселой компании. Виктор повернулся и запустил руку в карман оставленного Куликом пиджака. Валентина тихо охнула. Виктор приложил палец к губам и вытащил из пиджака пачку денег. Он хотел взять четвертак и положить остальные обратно, но молоденькая официантка схватила его за руку и истерически закричала. Через пятнадцать минут он уже сидел в милиции.
Кулик долг отрицал. На следствии и в суде Виктору не поверили. Дальше все было серо и буднично. От Валентины он не получил ни одного письма, а от отца и не ждал.
Виктор оглядел кафе, равнодушно проводил взглядом розовощекую официантку, которая в тот памятный день схватила его за руку, а потом испуганно давала показания на следствии и в суде, и выпил первую рюмку. За последний год ему десятки раз снилось, как он будет сидеть за этим столиком. Он сидит и пьет коньяк, спокойный, будто ничего и не было, ни счастливой Валентины с испуганными, восторженными глазами, ни близорукого усталого судьи. Не было вечно простуженного, охрипшего конвоира, нар у окна с прокисшим от пота одеялом и твердой, плоской подушкой. Вообще ничего не было, два года корова языком слизнула.
Розовощекая официантка бегала от стола к столу, а Виктор никак не мог вспомнить, как ее зовут. Видимо, она заметила его взгляд, так как несколько раз покосилась в его сторону, неожиданно опустила поднос на стол, судорожно вытянулась и прижала ладонь к губам. Виктор привстал, кивнул и, вспомнив ее имя, громко сказал:
– Добрый день, Ася.
Ася не ответила, оставила поднос и убежала на кухню.
– Дуреха, – пробормотал Виктор, выпил еще рюмку коньяку и закурил.
Радости он почему-то не ощущал, быстро допил коньяк, вынул деньги и стал нетерпеливо поджидать официантку. Когда она наконец появилась и, стараясь не смотреть на Виктора, вздрагивающей рукой положила на стол счет, он быстро сказал:
– Передай Асе, что не сержусь я. Случайно зашел. Привет. – Он выхватил из рук гардеробщика плащ и выскочил на улицу.
Улица хлюпала жидким, коричневым от песка снегом. Двери магазина с шумом всасывали веселый и озабоченный людской поток, выбрасывали покупателей обратно изрядно помятыми и несколько растерянными. В предпраздничном ажиотаже – до октябрьского юбилея оставалось пять дней – люди были щедры до безрассудства. Виктора толкнула вылетевшая из магазина молодая пара. Парень держал над головой несколько свертков, а девушка, открывая на ходу картонную коробку, быстро говорила:
– Лешка, это безумие. Зачем мне сейчас летние туфли?
– Летом купишь, держи карман шире! – ответил парень и беззаботно улыбнулся.
Виктор перешагнул через несколько огромных сумок, которые, словно линейные корабли, грозно ощерились разнокалиберными горлышками бутылок. Два парня с тяжелыми, как у грузчиков, руками обреченно смотрели на озадаченную девушку, которая огрызком карандаша черкала в мятой бумажке и беззвучно шевелила губами. Виктор подмигнул одному из парней и быстро вскочил в остановившееся рядом такси.
– Ну и дает Москва, – сказал он шоферу и захлопнул дверцу.
Шофер согласно кивнул, крутанул ручку счетчика и вопросительно посмотрел на Виктора.
– Клязьминское водохранилище, там подскажу точнее.
Виктор закурил, расстегнул плащ, снял кашне, посмотрел на улицу и увидел Зотова. Он шел, заложив руки за спину, опустив лобастую голову, и то ли разговаривал сам с собой, то ли напевал. Плотный поток прохожих, казалось, нимало не занимал и не беспокоил доктора и обтекал его, не задевая.
– Подожди, друг, – остановил Виктор водителя, – может, прихватим еще пассажира. – Он открыл дверцу и собрался окликнуть Зотова, но чья-то рука легла ему на локоть.
– Ты в пансионат? – Рядом стоял Семин. – Подвезешь?
– Садитесь, – ответил Виктор.
– Михаил Алексеевич не поедет, у него еще дела в городе, – сказал Семин и сел на заднее сиденье.
Виктор повернулся к Семину и сквозь заднее стекло увидел, что Зотов смотрит им вслед и старается остановить какую-нибудь машину.
– Знакомого увидел? – спросил Семин и протянул пачку сигарет.
– Дивчину, – сам не зная почему, соврал Виктор, – а может, и не она.
– Изменилась Москва? Тебя сколько не было? – Семин щелкнул зажигалкой, и они прикурили.
– Два года. – Виктор сел боком. – Москва ничего, шумит. Вы Сергея Ивановича давно знаете?
– Конопатого? – удивился Семин. – Три дня. Ты же сам с ним знаком.
– Я? – Виктор помял нераскурившуюся сигарету. – Ошибаетесь, уважаемый.
Семин рассмеялся и не ответил. Виктор подумал, что попутчик ведет себя непонятно. Почему он не пригласил в машину Зотова? Неожиданно Виктор вспомнил отца, его тонкую жилистую шею, вечно склоненную голову, худые зябкие плечи, стало муторно и тоскливо. Он тихо выругался.
