Барбара Вайн - Роковая перестановка
Пересекая больничный двор, отделявший родильное отделение от общего корпуса и административного здания, снова и снова прокручивая в голове их спокойные, но холодные слова, сообщение о смерти его сына, уходя от Лили, которая заснула после того, как ее накачали успокоительным, он поднял глаза и увидел Руфуса Флетчера. Руфус был одет в белый халат, с шеи у него свисал стетоскоп. Он шел очень быстро, значительно быстрее Шивы, в противоположном направлении — от похожего на лабораторию здания с высокими окнами, с мужчинами и женщинами в белой форме, перемещавшимися внутри, к главному корпусу. Он повернул голову, скользнул по Шиве безразличным взглядом и отвернулся. Руфус просто не понял, кто он такой, Шива в этом не сомневался; он просто не узнал в нем одного из членов их маленькой коммуны, где они в тесной близости жили почти два месяца. Шива изумился, обнаружив, что Руфус окончил университет и стал врачом. Естественно, он знал, что Руфус нацелен на это — к тому моменту он уже три года отучился на медицинском факультете и имел глубокие познания и мощный nous,[7] разве об этом забудешь? — но почему-то считал, что других постигла такая же участь, как и его, смертельно бессмысленная, когда в характере подавляется все амбициозное и предрасположенное к лидерству, когда превалирует потребность покаянно задвинуться в тень. Если скрывать свое лицо, если ходить с опущенной головой и жить в укромном уголке, только тогда есть надежда пройти жизненный путь хотя бы физически невредимым. Так думал Шива. Но другие, очевидно, так не считали — во всяком случае, Руфус, который шел по двору легко и свободно, а его стетоскоп на груди раскачивался вправо-влево. Он зашел в здание через дверь с надписью «Только для персонала», как потом определил Шива, и захлопнул ее с полным пренебрежением к призывам соблюдать тишину.
С тех пор Лили больше не беременела. Возможно, когда-нибудь у них будет ребенок. Лили еще нет тридцати, и для повторения такого печального явления, как placenta previa, причин нет, сказали врачи, а если бы оно образовалось, то они были бы готовы. Шива не настаивал на ребенке. Район, в котором они жили, и так отличался перенаселенностью и неблагоприятными условиями для проживания, и единственное, что можно было о нем сказать, что там меньше безработных, чем на севере Англии.
Их улица называлась Пятая авеню. В Англии нет обычая называть улицы по номерам, но так уж получилось. В Лондоне есть как минимум четырнадцать Первых авеню, двенадцать Вторых, девять Третьих и три Четвертых. Две другие Пятые авеню расположены в Западном Килберне и Манор-Парке, в этих районах также имеется одна Шестая авеню, а в Манор-Парке есть еще и Седьмая. Пятая авеню, на которой жил Шива, была длинной, извилистой улицей без единого деревца. Сначала она круто спускалась вниз, а потом резко взлетала вверх, хотя местность вокруг не была холмистой. В конце улицы, рядом со станцией метро, стоял небольшой торговый центр, который включал маленький супермаркет, принадлежащий пакистанцу, греческий ресторан, принадлежащий киприоту, магазин по торговле запчастями и прочим оборудованием для мотоциклов, а также газетный киоск. Хозяева киоска, когда их спрашивали, откуда они, прямо отвечали, что они капские цветные.[8] В середине Пятой авеню, где ее пересекала Певзнер-роуд, был еще бакалейный магазинчик и паб под названием «Боксер», а в противоположном конце располагались парикмахерская, в которой стриглись и мужчины, и женщины, а также букмекерская контора. Между этими тремя точками тянулись жилые дома из унылого багрянистого или грязного желто-зеленого кирпича; все эти здания были построены девяносто семь — девяносто девять лет назад. У обоих тротуаров цепочкой выстроились припаркованные машины. Если посмотреть на все это из-под полуприкрытых век, то может показаться, будто вдоль улицы протянулись разноцветные бусы.
Шива зашел в газетный киоск. У прилавка подбоченясь стояли два мальчика с Ямайки, поэтому он не смог сам взять газету из стопки. Попросив дать ему «Стандард», он протянул деньги между торчащими локтями мальчишек — проблем ему не хотелось. Сильнее всего здесь ненавидели индусов, а не белых. Ну а белых тут почти не осталось, кроме двух стариков, которые не могли никуда переехать, даже если бы захотели.
Лили ждала снаружи, стоя между их чемоданами. Она храбрая, подумал Шива, если носит сари, покупает продукты в индийских магазинах и берет уроки языка бенгальского — ведь все это привлекает внимание. Ей было бы гораздо проще, если бы она позиционировала себя как белую. Ее выдают только характерные глаза навыкате, темно-карие с голубоватыми белками. Но люди не настолько проницательны, и здесь, слава богу, Лондон, а не Йоханнесбург пятидесятых. Лили уже давно могла бы перестать играть эту роль, он не раз предлагал ей это, даже умолял. Ее самобытность — это все, что у нее есть, возражала Лили и продолжала ставить на лоб кастовый знак, на который не имела никаких прав, носить золотые браслеты и готовить sag ghosht[9] и dal[10] вместо гамбургеров и жареной картошки, то есть того, что
ели большинство обитателей района. Шива взял чемоданы, Лили — сумки, и они пошли к дому. По дороге им встретились трое черных, которые оглядели их с молчаливой враждебностью, и две пожилых белых, которые вообще не удостоили их взгляда.
Лили сразу же примется разбирать вещи. Светлую одежду она положит в одну сумку, темную — в другую и отнесет их в прачечную на Певзнер-роуд. Шива знал, что мешать этому бесполезно, она будет нервничать и раздражаться, если в доме останется грязная одежда. Пусть идет, решил он, ведь она не выходит на улицу после наступления темноты. В солнечный сентябрьский день с ней по дороге ничего не случится, а миссис Барахда, владелица прачечной, — ее подруга, вернее, самая близкая из подруг Лили.
Пока жена разбирала вещи, Шива налил ей чашку чаю, закрыл чемоданы и спрятал их в кладовку под лестницей. Хорошо, что они живут в отдельном доме с тремя спальнями. В большинстве местных домов по две квартиры и по два входа. Он предложил Лили помочь донести сумки, но она ничего не желала слышать. Презирая традиционные устои — ведь Лили воспитала независимая мать-феминистка, — она считала нормальным, если мужчина носит чемоданы, но не сумки с грязным бельем.
Налив себе вторую чашку чаю, Шива сел за стол и развернул газету.
* * *На большой фотографии принцесса Уэльская посещала интернат для неполноценных детей. В передовице рассказывалось о проблемах Ближнего Востока, еще одна статья была посвящена расовым беспорядкам в Западном Лондоне, которые выливались главным образом в уличные драки и битье стекол в магазинах. Шива быстро просмотрел страницу. Внизу в левой колонке он прочитал заголовок. По сравнению с самим текстом, включавшим всего один абзац, заголовок был непропорционально большим и даже разрушал симметрию полосы.
В заголовке говорилось: «В лесной могиле найден скелет», а дальше шла статья: «Копая могилу для своей умершей собаки, один землевладелец из Суффолка, проживающий недалеко от Хадли, обнаружил человеческий скелет. Оказалось, что останки принадлежат молодой женщине. На данной стадии расследования полиция отказывается давать какие-либо комментарии, а мистер Алек Чипстэд, дипломированный оценщик недвижимости, отказался отвечать на вопросы журналистов».
Шива прочитал статью дважды. Странно написано, подумал он. Такое же мнение у него складывалось о большинстве газетных сообщений и статей. Они практически ничего не знают, а то, что знают, подают в загадочном виде, чтобы возбудить у читателя аппетит и заставить его домысливать. К примеру, они не говорят, одно ли это лицо — землевладелец и мистер Алекс Чипстэд, хотя можно точно сказать, что именно это они и подразумевают.
Шива ощутил, как верхняя губа и лоб покрылись испариной. Стерев пот платком, он закрыл глаза, открыл их и оглядел комнату, затем снова посмотрел в разложенную перед ним газету, как бы проверяя, не снится ли ему сон, не привиделось ли ему все это. Нет, заметка, естественно, осталась на месте.
Нет оснований, думал Шива, оправившись от первого шока, связывать эту находку с Отсемондом. Единственное связующее звено — это Суффолк, и он отлично помнит, что, когда первый раз собирались в Нунз, возник спор, где он находится — в Суффолке или Эссексе. Расплывчатость границ, наблюдавшаяся в то время, приводила к аномальным ситуациям, когда домовладелец с почтовым адресом в Эссексе платил налоги в совет графства Суффолк. Именно это и случилось с Эдамом Верн-Смитом.
Абсолютно точно, что это единственное связующее звено. Другое, естественно, — само тело молодой женщины. Нужно дождаться свежих новостей, подумал Шива, сжать зубы и ждать.
* * *Его пациентке — красивой, высокой, нарядно одетой женщине — было около пятидесяти. Надев за ширмой дорогое платье — от Джаспера Конрана, догадался он, — она подкрасила губы. Он только что взял у нее мазок.
